Укротительница львов и властительница снегов
Автор
Сообщений: 1475
профиль
Репутация: 384
|
Голод. Он преследует меня везде – и он же дает мне силу видеть скрытое. Ибо голод – вездесущ, проницает преграды и расстояния, позволяет слышать и видеть сокрытое, ощущать то, что таится в пространстве. Тоска по насыщению – неизбывна и бескрайна.
Но когда-нибудь... о, когда-нибудь я смогу насытиться.
А пока голод объединяет нас всех.
Вот хотя бы с этим собранием чудных бледнокожих, в черном, до странности похожих друг на друга и на тех, кто приплыл в своих гигантских гробах-лодках к нашим берегам. Но мне не нужно покидать остров, чтобы видеть их. По крайней мере, нет нужды покидать остров целиком. Я могу даже не изучать их язык: мы говорим на одном наречии, на языке голода. А вот они едва ли поймут тех, кто к нам приплыл раньше и построил у нас свои странные, уродливые дворцы из дерева и камня. Не говоря о племени желтокожих, дворцы которых чуть красивее, но и они – не для царей.
Поэтому я здесь, за столько морей от своего острова. Дворцы тут у них покрасивей, чем построенные ими на нашей земле, а день в самом разгаре. У нас сейчас ночь, я чувствую ее прохладу на своей груди. Но мои глаза видят, как солнце светит им в высокие распахнутые окна, как ниспадают на пол, выложенный блестящими разноцветными каменными плитками, яркие блики. Вместе с солнечным светом в зал из–за окон влетает уличный гул, портовой шум, и... запахи. Воды, моря, других лодок–гробов, рыбы, меда, мяса, трав и сотен других товаров, которыми торгуют у дворца белокожих. Запахи такие сильные и резкие, что я едва не стягиваюсь воедино, стоит большого труда оставаться там, где я сейчас: головою среди белокожих, остальным телом – на острове, на земле предков. Невидимо, неслышно, незаметно.
Бледнокожие в черном внимательно слушают одного из своих – тучного, похожего на муллу или вождя человека. Его полнота сродни тому же голоду, что присутствует везде. Голоду, что не знает насыщения истинной пищей. Лицо у него заросло волосами, как у муслима. Я понимаю почти все, что он говорит. Потому что он тоже голоден, хоть и иначе, чем я.
– Синьоры венецианцы! Путем тщательного наблюдения за трудами предшественников, мне удалось разработать этот прелюбопытнейший механизм. Я, будучи по природе любознательным, не мог не заинтересоваться явлениями не только изумительными, но и казавшимися сперва совершенно невероятными. Но – нет ничего невозможного для пытливого ума!
– Синьор Галилео, – нетерпеливым жестом перебивает тучного человека с волосатым лицом другой. Хотя лицо у другого гладко выбрито, он больше похож на жреца муслимов, в нем чувствуется сходный голод, вызванный многочисленными запретами и желанием их обойти так, чтобы не вызвать голод по уважению и признанию другими, – совет республики будет вам весьма признателен, если вы все–таки поясните нам суть вашего открытия. Тут мало помощи оказывает то, что сказал по этому поводу кто-либо из древних... – кажется, голод по телесным радостям и почестям от единоверцев сыграл с ним дурную шутку: он едва не оскорбил собственного бога.
– Разумеется, – с готовностью соглашается тот, кого назвали Галилео. Эти двое прекрасно понимают друг друга в общем голоде, голоде по уважению и почестям от своего племени, – тем более, что все устройство вселенной, каким мы знали его прежде, может оказаться поставленным под сомнение самой работой этого механизма. Но будьте терпеливы, синьоры! Сейчас вы все увидите!
Человек по имени Синьор-Галилео подходит к какой–то штуке, похожей на трубу с двумя глазами в каждом конце. Крутит какие–то колесики, направляет трубу в мою сторону – точнее, в тот угол комнаты для собраний бледнокожих, где зависла под потолком, невидимая собранию чужаков, моя голова и болтающийся под ней желудок. Я чувствую в желудке тревожный холодок: голод по спокойствию и защите.
А вдруг эта штука, похожая на плюющиеся огнем трубы в огромных гробах-лодках тех, кто приплыл к нашему острову, позволит ему увидеть меня?
– Вы, синьоры, наверняка задавались вопросами по поводу странных объектов и существ, изредка наблюдаемыми нашими мореплавателями через подзорные трубы в дальних широтах, в часы, когда...
Нет, здесь нет и не будет насыщения. Я не дожидаюсь, пока бледнокожие направят на меня свою двуглазую трубу. Сила голода уносит меня прочь.
Прочь, в душистый полумрак побережья родного острова, прямо к огромной лодке-гробу, на остром краю которой стоит еще один белокожий. Наверное, это брать Синьора-Галилео? Тоже обросшее волосами лицо, тот же голод по славе, почестям и богатству. Но если вчувстввоваться, то можно заметить и другое: голод по местам, где он рос. Звон колоколов в храме на берегу. Шум моря, пенящегося у прибрежных камней, который казался ему другим, родным, не то, что наше. Знакомые очертания созвездий в ночном небе. Привычные запахи листвы и трав... Всё здесь было для него другим, чужим, не таким, не привычным. Если бы он мог насыщаться так же, как подобные мне – все это было бы несъедобным. На мгновение мне даже становится жалко этого белокожего, ведь он не может так же стремительно, как я, переноситься, точно усопшие по радуге, куда пожелает. Но я тотчас отгоняю сочувствие прочь. Жалость сродни насыщению: приходится снова становиться человеком. И я не смогу переноситься силой голода туда, куда пожелаю.
Будет лишь голод по свободе, но не сама свобода.
Бледнокожий Синьор-Вице-Король-Афоншо-де-Каштро (это имя легко узнать, если почувствовать его голод по славе и почестям от соплеменников) пьян и расстроен. От одиночества и тоски по дому он готов разрыдаться. Эта тоска и потерянность могли бы меня насытить... если бы не наслаждение, смешанное с грустью. Каждый раз, когда тоска заставляет Синьора-Вице-Короля-Афоншо-де-Каштро вспоминать привычные берега, города и родню, она разбавляется наслаждением. От того, что он был там, от пережитого и прожитого в прошлом, и оттого, что прошлое это отныне – с ним, неотступно и неотторжимо. А потому даже удаленное прошлое – тут, с ним. Его наслаждение портит все. Мерзость. Как свежая куриная кровь, случайно пролитая нерадивой хозяйкой на запеченную с бананами рыбу.
Я совсем было решаюсь покинуть Синьора, но меня удерживают какие-то странные нотки необычного голода в его состоянии. Вчувствовавшись, я узнаю их причину. Это VOC, три переплетенных так, что похожи на мордочку циветты, буквы. Каким-то образом эти буквы и связанный с ними человек, еще один белокожий, с заросшим волосами лицом, по имени Корнелис-Мателиф-Младший, смогли «надрать задницу славной португальской армаде». Я не очень хорошо понимаю, что такое «славная португальская армада» или почему надранная задница вызывает такой голод по славе и почестям, что он перекрывает даже голод по родной земле. Ведь в конце концов, если тебе надрали задницу (как?), то это почти как в истории о божественном Батаре-Гуру и богине, которая то была, то не была то женщиной, то мужчиной... Но голода вице-короля недостаточно, и я все-таки удаляюсь. Быть может, голод у белокожего Корнелиса-Мателиф-Младшего будет сильнее.
Мои надежды оправданы. Голод Корнелиса-Мателиф-Младшего безбрежен, как ночной океан. Тоска и отчаяние пронизывают его. Пьяный, пьянее, чем вице-король, стоит он на коленях в прибрежном песке перед одиноким камфорным деревом, выхватив из ножен крис, подарок местной колдуньи. Я не знаю его языка, как не знаю и языка вице-короля, но язык голода понятен и так. Намного понятней человеческой речи или пения цикад.
Лезвие ножа переливается радужными красками, нож слегка подрагивает и еле слышно шипит: вытащенный из ножен клинок не вернется в них, пока не прольет человеческую кровь.
– Выйди, выйди... приди ко мне! – не то орет, не то воет в черное небо коленопреклоенный бородач. Слезы текут по его бледному лицу, поблескивая при свете луны и звезд.
Поют цикады.
Плеск волн заглушает крик человека.
– Приди ко мне, я не могу так больше! – повторяет чужак свой призыв.
Ветер, звезды, луна, море...
И никого больше.
– Если ты не придешь, я... я разрушу твой дом! – пьяный бородач, переступая на коленях, подбирается к дереву по песку. Взмах лезвия, блеск стали в тусклых звездных бликах. На коре остается надрез. Цикады замолкают.
– Убирайся! – раздается тонкий голосок. Я вижу крохотную женщину-бисан, парящую в воздухе перед лицом Корнелиса. Хранительница камфоры в бешенстве. Голод ее несравним с человеческим: пронзительный, резкий, пламенный, многократно сильней той похотливой неутолимой жажды, что разъедает мозг Корнелиса, хотя тот и победил армию вторгшегося на наши земли вице-короля. – Убирайся, Корнелис, и будь ты проклят!
– Прошу, не прогоняй меня! Мне нужна твоя помощь перед сражением!
– Уходи, Корнелис! Ты... ты пьяный! Ты мокрый!
Голод... О, как давно мне не доводилось ощущать в других такого сильного голода, как у хранительницы камфоры сейчас!
– Да, бисан, я... я пьян и мокр! Мокр от страданий по тебе! Ты же знаешь, что только наша любовь помогла мне выстоять в морском сражении против португальцев!
– Поди прочь! – тонкий голосок хранительницы камфоры на долю мгновения перекрывает все: и шум прибоя, и молчание цикад. Просто невероятно.
Кажется, Корнелись потрясен не меньше.
– Тогда... тогда я убью себя!
– Нет! – вскрикивает бисан, но уже поздно. Клинок рассекает камзол, кожу, мышцы, проскальзывает в тонкое пространство между ребрами.
– Корнелис! – впервые за эту ночь произносит женщина-цикада человеческое имя. И голод ее, голод по спокойным, беззаботным дням самого начала знакомства с человеком, и голод умирающего человека, голод по любви, принятию, славе и победе, оказываются настолько сильны, что я не выдерживаю, уплотняюсь, пью ее голод, его голод, тело мое и парящая в полутора дневных переходах от него голова сливаются в огромную змею–радугу, и одна голова ее, пьюшая голод женщины-цикады и умирающего бородоча, остается у побережья родного острова, а другая тянется к Синьору-Галилео и его двухглазой трубе, едва не проткнувшей наши миры, и поглощает его голод, и голод других синьоров, и вот голода больше нет, есть только только насыщение и я, сытая двуглавая радуга между всеми мирами мертвых и живых...
|
Чудовище о двух головах
Список форумов · Архив «Пролета Фантазии» · Весенняя вечеринка
