Инфант не верил в судьбу. Не очень-то верил и во Владыку, хотя в такие ночи, когда золотая луна норовила потрогать за макушку, сам воздух нашёптывал молитвы. Но судьба точно шла бы к чёрту. Уродец, вырезанный из чрева, не знавший отца — конечно, чего ещё ему напророчить, если не ужасов.

— В Животопь ушли! — орали за спиной, перекрывая пёсий лай и перестук собственных бумажных сердец. — В туман!

— Туда и дорога. Стой! Стой, проклятая, кому сказал! Смерти не чуешь?

И кого ещё винить во всех ужасах, если не его и не несчастную матушку. Ей становилось хуже на глазах. Так набухло там, под платьем, под сердцем, словно вот-вот лопнет переспелой ягодой, и ищи потом в болоте новорождённого братишку или сестрёнку.

— Почти пришли, маменька, — сказал бы он, взяв её за руку, но людская речь так и не вернулась, слова обратились тарабарщиной и шумом далёкого дождя. Будь проклято ларское колдовство!

— Эй, королевич! — кричал вслед один из охотников. — Поворачивай назад, пока цел! Мать пожалей — проглотит её Животопь, сам знаешь! А мы её, светом Владыки клянусь, не тронем.

Вряд ли лгал, когда око Владыки в зените, вот только она-то их, дурней, ещё как тронет. Матушкин голод уже не унять ни первым ртом, ни вторым, ни третьим.

— Маменька, брось! Маменька, не ешь, не надо! — но в горле только нечестивые напевы да птичьи трели, а она, горячечная, гложет тростник, пьёт болотную воду, а там, под водой, хрустит чем-то таким, от чего звук под панцирь лезет.

Стиснув покрепче почти бесполезный меч, Инфант потянул её за собой, не разбирая, где кочки. “Под чёрным солнцем”, “на расколотой горе”... Сейчас ночь, и золотая луна сияет так, что синюю не видно человеческим глазом. А места, меньше похожего на какую угодно гору, ещё поискать. Если и есть судьба, не сегодня ей торжествовать. А если есть справедливость, то никогда.

О том, что делать, если разросшаяся Животопь давным-давно проглотила доктора Сале, даже косточек не оставила, он решил не думать. Толку-то? Позади смерть, не его, так матушкина. Нет уж. Мать достаточно страдала. Человек, топь или сам Дракон — больше никто не причинит ей вреда, пока Инфант дышит. А судьба говорит, что он будет дышать ещё хотя бы несколько месяцев.

По крайней мере, если понимать её буквально. “Под чёрным солнцем”. Полные затмения здесь случаются раз в два года, в своём возрасте Инфант уже научился предсказывать их и ждать во всеоружии, где-нибудь на равнине.

Ладонь матери раз за разом выскальзывала из его неуклюжей хватки, и всякий раз Инфант спохватывался поздно, что не чувствует тяжести, противления при ходьбе. Не чувствует веса нерождённого чудища, обтянутого хрупкой оболочкой женщины. Холодна её рука? Горяча? Никогда уже не узнать, но в лице у неё лихорадка, а при виде бледных сноходцев в тумане — ещё и голод.

— Маменька, идём! Не трогай их, не надо, — но голос чужой, и слова не слова, а она уже трещит по швам, раскрывая хищную утробу.

Если их не трогать, не замечать, сноходцы могут и мимо пройти. Уйти по своим делам, бормоча под нос сонными голосами. Но стоило матушке наброситься на ближайшего, начать мусолить, выискивая артерию, как сотни его близнецов обернулись к ней.

— Под чёрным солнцем! — ревел Инфант, прорубая дорогу и не прислушиваясь к звуку собственной речи. Этот давний боевой клич шёл от первого сердца, и достаточно было ему звучать там. — На расколотой горе! Под чёрным… солнцем!

Труднее было оторвать мать от очередного мёртвого тела, чем уложить себе под ноги ещё полдюжины. Сноходцы — люди, или были когда-то. Их покровы мягки, их кости — тростник. В ядовитом тумане Животопи они живут, как мошки, одну ночь. Но сруби одного, и двое поднимутся из трясины ему на смену. Сама Животопь смотрит их глазами. Это она так улыбается. Это её голоса сливаются в нестерпимый хор.

Главное не заблудиться. Утонуть — чёрт с ним, не смертельно. Придут твари похуже — в сердце достаточно жара, чтобы дать им бой. Но если проглядеть ориентиры, которые только третьим зрением и различишь, можно не успеть.

— Под чёрным! Солнцем!

Уже близко. Здесь Животопь сожрала деревню. Там была башня с часами. От них остался только бой, жуткий бой каждые шесть часов, но дожидаться его некогда. Где же хижина? Где чащоба, куда не заглянет око Владыки? Кругом, насколько хватает глаз, белеют остовы мёртвых берёз и улыбки живоватых сноходцев. Только там, справа, будто плешь, безлесное озерцо посреди Животопи. Не было тут такого. Неужто уже заблудился? Не там вошёл в туман?

— На расколотой! Горе!

На дне озерца словно буря спать улеглась. Деревца кругом полегли, топью укрылись. Глубже — пни, ещё глубже — ил да щепа, ещё глубже — только мрак. Нет, не заплутал. Ни дощечки не выплюнула Животопь, но место то самое. Только торжествующий взор Владыки отражается в чёрной воде. Вот что сверкало и грохотало на горизонте. Вовсе не гроза.

Как объяснить матушке? Единственного человека, который знал, что она такое, как её лечить, как принимать чудовищные роды, больше нет. Его покарал безразличный бог, и, наверное, было за что.

— Маменька, обожди здесь. Я нырну и посмотрю, вдруг… — вдруг что? От доктора Сале остался кусочек тебе на закуску? Иногда Инфант даже радовался, что ларская пуля отняла у него связную речь. Теперь, получается, навсегда — только Сале знал, как лечить чудовищ. До смерти боялся, но помогал. В мире, где нет справедливости, вполне может существовать судьба, будь она неладна.

И всё же, оставив матушку и сноходцев пытаться сожрать друг друга, он бросился в чёрную воду. Если объявится змий, или что похуже, Инфант услышит. Увидит. Учует чувствами, которым не знает названия. Но там, на дне, в двухстах семидесяти восьми целых ста сорока двух тысячных оргии, что-то уцелело. Что-то отражает свет. Что-то отражает звук прямо в мозг. Что-то ааааа 1100100аааа аааа1101111а аа1110111 ааа1101110а 1101100 1101111 1100001ааааааа а1100100 1101001аа 1101110 аа1100111

Тот вечер я запомнил, но не из-за кареты, и не из-за принцессы. Нет, в тот вечер вышла оживлённая игра, а я веду счёт. Наш календарь, доктор, не из закатов и рассветов, не из осеней и зим. Нет, нет, давайте сюда ваш чёртов флэшбэк. Теперь это мой чёртов флэшбэк. Я заслужил.

— Барабанные палочки! Пятнадцать! Смерть с косой! Двойка!

Давно мы не резались с таким азартом. Бывало, годами к этой дряни не притрагивались, видеть её не могли. Но в тот вечер Жожа принёс какие-то убийственные порошки, и поставил на кон. Говорит, давно их держал, ждал особенного случая. На день рождения чей-нибудь, например. От души поржали — день рождения! Вам не понять, док.

— Ну и как их вообще употреблять? — ворчал недоверчивый Серж, вертя в руках крошечную склянку. — Пятым питанием?

— Да хоть первым, — невозмутимо заверил Жижа. Да, Жижа, Жожа, Жеже — это всё один парень. Ему всё равно, как его теперь называют. Раньше был Железный Жук. Кличка у него была такая на арене в Элладе, потому что в нём больше харда, чем мяса. А толку-то. Теперь хард обветшал и идёт вразнос, а мясу хоть бы хны. Да сами, небось, видели.

— Да ну, херня какая-то, порошок, — Серж вертел склянку и так, и эдак. — Меня вообще не заберёт.

— Спорим? От одной порции сдохнешь.

— На что спорим? — Серж всегда был азартным.

Не помню, на что они поспорили, но Серж сдох. От одной порции. Причём мирно так, без амока, без аутофагии, мы даже не заметили. Будто поспать прилёг. Я бы так и подумал, док, если бы мы умели спать целиком.

Вот тогда мы поняли, что порошки — вещь. Серж был одна большая опухоль, док. Вы не видели, что с ним стало с тех пор, как вы перестали оперировать. У него даже гэка был поражён. Застрелюсь, говорил, каждый вечер разогревал гэка, но после случая с Бенни взрывать себя ссыкотно, вот и не решался. Это мы ещё тогда про принцессу не знали. Короче, никто не верил, что сержанта заберёт. После Бенни думали — всё. Остались самые живучие. Самые везучие, мать его. Сдохнет Вселенная, погаснут звёзды, а мы останемся орать в пустоту, пока не накроется шестое питание. И только тогда отдохнём.

В общем, мы играли не на сами порошки, их договорились разделить на всех, даже если хватит по чуть-чуть. Лишь бы не оставаться в одиночестве, понимаете? Мы играли на всякие сентиментальные глупости. А кто выиграл круг, мог уйти. Торжественно, со всеми церемониями. Мы все прощались тысячу раз. Хоронили друг друга тысячу раз. Но верить, что смерть реальна, со временем перестали. Чужая приелась, своя забыла дорогу. Так что в тот вечер все наши ритуалы казались игрушечными. Неуместными.

Жижа выиграл первый круг, но медлил. Когда можешь уйти в любой момент, торопиться совсем не хочется. Сразу появилось много слов, которые ещё нужно сказать друг другу. Много вещей, отложенных в вечный ящик, который вдруг перестал быть вечным. Решили, что сперва доиграем, а потом сожрём порошок все вместе. Вспоминали Сержа. Так мало вспомнили... Он же был человеком когда-то. Потом героем. Потом чудовищем. Целых три жизни, три судьбы, а в сухом остатке что? Какие мюзиклы он любил и как называл двойку в лото. На флэшбэке он не торчал, не то что я, так что, может, и сам бы не вспомнил больше. Жахнули канистру ракетного за упокой, всё равно не пригодится.

Вот где-то тут вы и пожаловали.

01000011Никто и не думал 01110010 01101001 Инфант вцепился в01110100 01101001прерывать игру 01100011 кочку 01100001 из-за какой-то01101100 Я вцепился00100000 01100101 заблудившейся01110010кареты 01110010 Я всплыл01101111 я 01110010 я, я на поверхности, о Владыка, о горящая луна, о господи Иисусе!

К той штуковине на дне не подступиться. Как же сильно охранное колдовство, если ему и гнев Владыки нипочём! Разум до сих пор горит огнём, и будто какое-то четвёртое зрение открылось — мир играет то одними красками, то другими, пылающие знаки впечатываются прямо в мозг, мерцают и вертятся узоры. Там, на затылке, где проклятая ларская пуля нашла старый шов в панцире, печёт сильнее всего. Хочется рвать на себе карапакс, какой ещё карапакс…

— Ма… мень… ка, — зато речь вернулась. Правду говорят, что клин вышибает клином. — Я здесь, ма…

— О нет! На помощь!

— Владыка, защити!

— О нет! На помощь!

— О нет! На помощь!

— Владыка, защити!

Стоило обрести ещё и слух, и многократное эхо причитаний сноходцев заполнило мир до краёв. С каких пор они говорят по-человечески? И почему зовут на помощь, если с безмятежными улыбками на лицах пытаются задушить, загрызть, забить кулаками?

Матушкины раны заживают всё хуже, хоть она и жрёт, жрёт, жрёт плоть сноходцев, воду, землю, свет. Дитя выпивает из неё все соки. Ненасытный брат! Алчная сестра! Не ведает, что себя же оставит сиротой. Себя и Инфанта. Себя и меня.

— Маменька, сюда! Нужно уходить. Сале, должно быть, мёртв, да, юноша, можно и так сказать, — рано порадовался. Теперь говорю на разные голоса, как одержимый. Может, не так уж и ошибались добрые люди, сложившие нам с матушкой костёр в надежде обратить вспять Последние Дни. Вот только мир людей не стоит такого избавления. Пусть катится в бездну.

— Сы-нок, — её человеческие связки трещат от натуги, — я-боль-ше-не-мо-гу-ид-ти.

— Всё в порядке, мама. Я тебя понесу. Вас обоих.

Борясь с головокружением, цветными пятнами в глазах и напирающей массой сноходцев, Инфант кое-как взвалил обезображенную проклятьем женщину себе на плечи. Почему мы в третьем лице? Потому что у парня повреждён церебральный имплант. К тому же имплант детский и рассчитан на человека. Чудо, что прослужил так долго без тяжёлых последствий. Вот вы Менгеле, док. Кто? Забейте. Что это с ним? Он нас слышит? Читает. Воспринимает. Сложно сказать. В его состоянии мы можем быть для него хоть запахами. А крыша у него не поедет? Вот и помолчите. Не перегружайте.

Сперва, упрямо не обращая внимания на колдовские шёпоты, Инфант двигался прыжками, раз за разом сбрасывая уцепившихся сноходцев и поднимая фонтаны болотной воды. Потом матушку затошнило, и он снова перешёл на шаг. Первым делом — выбраться из этого проклятого места, только не назад, в лапы охотников. Без доктора здесь рожать нельзя, никого нельзя, даже чудовищ. И воздух отравлен, и вода. Всё, что жило здесь, сдохло, и даже то, что пришло на смену, дохнет. Вон змий — вздулся, распух, поблек совсем. Но шевелится. Это Животопь его назад тянет, под воду, в ненасытную пасть, а назавтра нового родит.

Парень. Эй, парень. Анфан терибль, или как тебя там.

Шёпоты призраков гуляют внутри панциря, словно эхо. В нехороших местах всегда полно мёртвых голосов, но прежде они не складывались в понятные слова. В непонятный поток понятных слов.

Ладно. Игнорируй меня, если хочешь, но посмотри под воду в синем спектре. Кто по-твоему жрёт старый фидер?

Глупо верить мертвецам, особенно если понимаешь их через слово. Но Инфант всё-таки насторожился, и не зря. Змий! Когда движется, его издалека слышно, а тут притаился. Молодой пожирает старого. Если не шуметь, может, не бросит такую добычу ради твёрдой костянки с острым мечом.

Вот так. Молодец. Слушай, да брось эту железку. Наши… твои руки не приспособлены для такого. Честное слово, без твоей палки-копалки ты опаснее.

Поздно. Змий заметил чужака, завился пружиной. Самое время бросить меч, да, господин призрак? Уверен, тебе бы очень понравилось.

— Под чёрным солнцем! — потомок королей не станет сражаться, как зверь. Он человек, там, под всем этим панцирем, там, где сердце, где суть! И этот меч — его право, такое же, как и жар его сердца.

Парень! Потомок… королей… блин! Ты что творишь? Выруби гэка! Погаси гэка, тебя распидорасит! Я… б… беру свои слова обратно, меч — супер, выбор чемпионов, сражайся мечом, будь мужиком, будь самураем, или кто ты там, типа!

Змий пронзил усечённым рылом зыбкую луну, и весь мир вокруг пошёл рябью, закачался волнами. Стоило ему раскрыть невозможную пасть, как всё сущее с радостью бросилось в неё наперегонки. Кочки выпрыгнули из трясины, вода закружилась вихрем, мёртвые деревья, обращаясь в щепу, оседлали этот вихрь.

— Держись, маменька! На… расколотой… горе!

Доктор, у него вообще гэка рабочий? Сформированный? Стрелял когда-нибудь?.. Доктор?

Трижды обрывался свист змиева дыхания. Трижды тысячезубая пасть бросалась навстречу. Инфант встречал её сталью, лучшей сталью по эту сторону Молочных гор, из которых ни одна покуда не расколота. Без толку. Клинок в руках вибрировал и дрожал, норовя выскользнуть и скрыться во тьме. Силы Инфанта едва хватало, чтобы разжать железные челюсти, панцирь трещал почти жалобно, а хуже всего — матушка так и норовила сорваться, броситься в объятья погибели, будто там, во тьме, что-то манило её непреодолимо. Ну, нет. Она твоя королева, безмозглый кусок каната. Она не сгинет безвестно на поганом болоте, в твоей пиявочьей пасти. А если так голоден, то попробуй королевского пламени!

Золотой свет, рождающийся в груди, было уже не сдержать. Панцирь с треском раздался в стороны, и пока боль рвала его сознание в клочья, Инфант отчётливо понял — сейчас его и правда 01010010 01100101 01100001 01100011 01110100 рас01101111 01110010 00100000 01100011 01110010 01101001 01110100пи01101001 01100011 01100001 01101100 00100000 01101001 01101110до 01101001 01110100 01101001 01100001 01110100 01101001 01101110ра01100111 00100000 01110011 01101000 01110101 01110100 01100100сит 01101111 01110111 01101110

— Док, вы что, бухали?

— Нет, но собираюсь, — Сале серьёзен и мрачен. — Как только мы тут закончим, уйду в запой на месяц минимум.

Девушка в карете мирно спит, прикрывая живот подушкой. Безмятежная, словно ангел. Или человек. Но уж точно не кто-то вроде нас. Это настолько очевидно, когда я стою рядом с каретой, когда я возвышаюсь над каретой, что…

— Морфы не размножаются, док. У нас нет половых органов, вообще никаких, я проверял.

Есть только фантомные боли, фантомные желания, целая фантомная жизнь. Столько лет прошло, а я всё ещё помню, как ощущается порез от бритвы, пыль в носу, поцелуй…

— Вы меня за идиота держите, Пётр?

— За наркомана, пьяницу, труса и ролевика, — может, резковато вышло, но доктор меня просто взбесил. Я только собрался умереть наконец, а он пытался заставить меня жить под самым идиотским предлогом. — Ещё, кстати, морфы не спят. И вырубить одного из нас у вас бы не вышло. Так что вы, док, накачали снотворным беременную женщину.

Видно, что Сале закипает. Что подбирает аргумент, подходящий для необразованного, неотёсанного живого танка. И, видимо, подобрав, разряжает пистоль принцессе в голову.

— Что вы там говорили, Пётр?

Её тело бьётся в конвульсиях пару секунд, потом живот будто сдувается немного, а голова…

— Ладно, ну инженерная у вас принцесса, ну и что? Ну использовались при её создании кое-какие марсианские разработки…

— Вы серьёзно?! — будь у доктора гэка, он бы выстрелил. — Думаете, сумей хоть кто-нибудь на этой отсталой обоссанной планете реверс-инженернуть хоть малую часть ваших возможностей, он бы куклу слепил, а не чёртову армию? Вы мне сами говорили, что Владыкин из кожи вон лезет, лишь бы заполучить ваши образцы, вашу память, что-нибудь, что помогло бы ему выбраться из этой дыры!

Я завороженно смотрю на дымящуюся голову принцессы, на которой через минуту и шрама не останется. На себе видел такое тысячи раз, на человеке, хрупком крошечном человеке с кожей и всякими штуками, смотрится дико.

— Думаете, я сам не разбирался, не перепроверял? — Сале перезаряжает пистоль. — Когда она ко мне пришла с этим своим непорочным зачатием, я что угодно мог себе представить, но к такому не был готов. У нее совершенно нечеловеческая анатомия. Только внешнее сходство. У неё есть ламбтон! Генетически она тот ещё артефакт, а вот её ребёнок — полноценный морф. Ну… личинка морфа.

— Нет у нас никаких личинок!

— Теперь есть, — доктор откидывает подушку пистолем. — Пришлось надавить на её родителей. Королева призналась, что девочка не родная. Её нашли младенцем в обугленной воронке. Решили, с неба упала. Добрый знак от “Владыки”. Угадаете, где? Совсем рядом с тем местом, где ваш Бенни себя взорвал.

— То есть из куска Бенни отросла девка? Бред какой-то. Из куска Бенни должен был отрасти Бенни. Да он и отрос, мы все видели! Ущербный, безумный, но Бенни.

— Вот и я так поду…

Мы отвлеклись всего-то на секунду. Я был слишком огорошен, доктор слишком возбуждён, и ни одному из нас не пришло в голову, что принцесса вот-вот очнётся. Почему-то не кажется логичным просыпаться от выстрела в голову, даже очень громкого. А очнувшись, она первым делом увидела меня, и сделала то, что делают все на этой планете, от мала до велика, увидев нашего брата. Заорала и бросилась наутёк. Да как! Выломала дверь и припустила в лес, придерживая живот и излучая гамма-радиацию.

— Ловите её! Что вы встали?! Ловите! — возмущался Сале, но я с места не сдвинулся.

— С какой стати мне её ловить, док? Ну, допустим, это наш Бенни так мутировал. Допустим, вынашивает Бенни-младшего. Нам-то хули? Сами и ловите. Ради науки.

— В каком это… — доктор всплеснул руками. За девчонкой ему даже верхом не угнаться. — Вы что, не понимаете, что это не просто открытие? Это шанс! Шанс для вашего народа!

Я синтезировал вздох.

— Нет никакого народа, Сале, и не было никогда. Есть кучка старых сбрендивших калек. И если уж не собираетесь нас лечить, то хотя бы просто отвалите. Дайте сдохнуть спокойно.

Доктор сразу поник и сдулся. Из тех немногих, кто знал о нас на этой несчастной планете, он один какое-то время соглашался проводить нам медосмотр, даже оперировать брался, пока Серж под его резаком в амок не выпал. С тех пор только Владыкин нет-нет да напоминает, что у него на Золотой Луне супер-пупер-современный медицинский комплекс, полностью автоматизированный. Хочет всё-таки отпрепарировать, падла.

Винить Сале не в чем. Не он нас создал, не он нас испортил, не он нас на помойку истории выкинул. Мою подпись в контракте не он подделал, никто её не подделывал.

— Есть смысл говорить с остальными? — спросил доктор негромко, вглядываясь в лес.

— Никакого, — у половины синтезаторы речи накрылись и выдают одни шумы. — У нас игра в самом разгаре, а я веду счёт. Доброй ночи, Сале.

— Доброй ночи, Пётр.

01010010 01100101 01110011

Я был уверен, что приду в себя под водой. Я был уверен, что приду в себя, потому что королевское пламя не убьёт своего господина 01110100 01100001 01110010 потому что гэка у мальчишки всё-таки захудалый, не то что у Бенни 01110100 01101001 01101110 01100111 потому что все критические группы органов расположены дорсальнее главного калибра. Но, осмотревшись, обнаружил себя не в болоте — на деревянном полу. Развороченной, дымящейся, пылающей от боли грудью кверху. Мать сидела рядом, тяжело дыша и пульсируя, и пыталась скормить мне кусок сноходца, но то и дело сама отъедала по чуть-чуть.

— Сы-но-чек-ты-как?

— В порядке, маменька. Не шевелись, я сейчас тебе помогу.

Сперва подняться, скрежеща панцирем о свежие доски. Дом совсем новый, но занавеси на окнах изорваны, как паруса корабля-призрака. Мебель покрыта свежим лаком, но в клетке под потолком кости совсем белые. За окном во тьме одинаковые чёрные холмы, одинаковые домики на вершине, одинаково покосившиеся столбы с одинаковым фонарём. И что-то рокочет вдалеке, и слегка трясётся земля. Самые дальние холмы оседают, на их месте поднимаются новые.

Как же далеко она меня дотащила. А ведь это я теперь должен о ней заботиться, не наоборот. Ну, или давай будем заботиться друг о друге, да, мам? Скоро нам прибавится заботы. Сейчас, только найду что-нибудь чистое…

Я уже принимал роды однажды, так ведь? Когда нашёл её, измученную, обессилевшую, с дверью от кареты в обнимку в какой-то пещере. Будто в зверином логове. Бред какой-то, никогда со мной такого не было. Я родился в лавовой трубке Фарсиды, в большой семье… Но почему-то помню, что нужно делать, чтобы мать не умерла от аутофагии, а младенец не сожрал её вторым питанием. Жаль, нет мощного лазерного резака, придётся использовать карапакс. Прости, мам. Сейчас я буду вас разделять. Перестань регенерировать ненадолго, пожалуйста.

В моей жизни давным-давно не случалось очень многих вещей. Для некоторых я не гожусь физиологически, для некоторых морально, а иные здесь, на задворках галактики, посреди сектора Сраное Ничего, вообще находятся, так сказать, за гранью фантастики. Но одно позабытое ощущение вот сейчас вернулось. Ощущение “как я до этого дошёл”. В жизни, состоящей из лото, мюзиклов и флэшбэка, задаваться этим вопросом перестаёшь. Но вот я кромсаю голыми руками орущую женщину, которая почему-то моя мать, а ещё почему-то мой бывший сослуживец, вытаскиваю из неё упирающегося младенца в экзоскелете, съедаю вторым питанием лишнюю органику, чтобы побыстрее восстановиться, и думаю — а правда, как?

Эта личинка даже симпатичная. Миленькая такая маленькая фубля, больше похожая на цикаду, чем на человека. Карапакс такой хрупкий, что дышать на него страшно, и не сразу вспоминаешь, каким местом ты на самом деле дышишь, и насколько эта штука прочнее и живучее младенца стандартной комплектации. Ножками умильно дрыгает, ты гляди.

— Ин-фан-та, — матушка вся дымится, но улыбается, запрокинув голову.

Это девочка? Есть вообще разница? Ни письки, ни попки, одни мышцы да реактор с ламбтоном. Ручонки тянет, слизистая фиговина. Нате, маманя, подержите. Ваше.

Дымящийся от напряженной работы ламбтона Инфант тяжело опустился в угол, прямо под клетку с костями.

— Доктор Сале… “Пётр”... Я ведь не спятил? Вы… здесь, со мной? В этом моём… импланте?

— Не целиком, — у меня интонации Сале, но мать вообще слишком занята, чтобы обращать внимание на мои разговоры с самим собой. — Простите, мой принц, у меня не было выбора. Это была ловушка не для вас, но…

— Что бы там ни было, доктор, я рад, что вы живы. И… спасибо, что с матерью помогли.

— Вы слишком добры. И то, что я “жив”... некоторое преувеличение.

Заговорили прям как я, док. То есть…

— Заговорили прям как я, док. Но да, жив тут ты, парень, а мы так. Цифровые копии.

— Немного починить импутацией, загрузить в новое тело, и будем как новенькие.

Как новенькие. После войны среди наших только и разговоров было, что об этом. Мы, когда подписывали контракт, не думали ни про какое “дальше”. Была только война, и мы бы всё отдали, чтобы отогнать её прочь от родного дома. Вот мы всё и отдали. Какая разница, обратимая эта метаморфоза или нет, если иначе все сгорим без разбору. Не, генотерапия была адом, конечно. Первые три кризалиса… чёрт, хуже войны. В каком-то смысле тем, которые не выкуклились, повезло, а их, говорят, было девять из десяти. До нас это говно обкатывали только на бланкоте, примерно с таким же процентом выживания. Получили кучку дорогущих тел, которые так и не смогли оживить. Кого в них ни загрузи, едут кукухой на три-два-один.

На нас, на выживших, технологию довели до совершенства, и к концу войны полностью оснащённые морфы-бланки, которых можно активировать по необходимости, пачками лежали в анабиозе. В них ещё можно было загрузить каких-нибудь классных лояльных ребят с прошитыми в коде ограничениями, которые точно не поднимут какой-нибудь мятеж, если их со всеми орденами и медалями решат выселить с Марса куда подальше. Сэр-есть-сэр, как под копирку. Короче, сразу, ещё до мятежа было понятно, что на хер мы никому не упали теперь, и девать нас некуда. Многие решили в бланков переселяться, лишь бы снова стать людьми. Вот как вы сейчас собираетесь, док. Но мне эта идея вообще не понравилась. Я был молод, я хотел жить, а это ведь как с телепортом. Не ты куда-то там отправился, а поц, считающий себя тобой, вышел из терминала и пошёл, насвистывая, по своим делам. А ты сдох. Это сейчас мне идея кажется охрененной — сдохну, и пусть кто-то другой разбирается.

А потом мы узнали, что наши товарищи копируются с ошибками, сходят с ума, впадают в амок в человеческом теле. Забывают есть и пить, не плавать в кислоте и не входить в огонь.

— Мне очень жаль, сэр, — нарушил долгое молчание Инфант.

— Ага. Мне тоже.

Инфанта прожужжала что-то нечленораздельное, запихивая палец в порт первого питания. За окном ещё пара холмов с глухим рокотом ушла под землю.

— Ну, вы уже цифровая копия, — ободрил Сале. — Нам с вами уже нечего терять.

— Это вы копии копии расскажете, она вам поверит.

— Как умер доктор Сале, я догадался, а с вами что случилось?

— Тоже Владыкин, сукин сын. Достал-таки. Вряд ли сам такое придумал, скорее всего, снекрил из Старой Сети какого-нибудь умника. Тот ему синтезировал молекулярное оружие. Эти порошки сраные, которые он моему камраду подсунул, никакая не эвтаназия. Они триггерят анабиоз и отключают церебральный хард. Делают пленником в собственном теле. Чтобы у Владыкина была вечность на исследования и шантаж.

— Он ведь не бог на самом деле? — Инфант уже знал, что может поискать ответ в своей памяти, но старался лишний раз туда не заглядывать, как в перегруженную кладовку. Перегруженную водой под давлением.

— Да нет, конечно. Обычный манагер. Раньше, пока связь с метрополией не оборвалась, был ещё более-менее в берегах. Мы же когда сюда переехали с ребятами, это был фронтир, необитаемый мир смерти. Думали, здесь нас в покое оставят. Мы и раньше по таким дырам мотались, подрабатывали на освоении в экстремальных условиях, где роботы дохнут. Потом надоело. Всегда одно и то же. Горбатишься на них, горбатишься, а потом или охотники нагрянут со своим реалити сраным, или местные попросят убраться, потому что жить уже стало хорошо, только гигантские неубиваемые жуки-солдаты снижают цену недвижимости. Так-то наш брат может на голой луне с голоду не сдохнуть, но тут хоть гравитация была, в лото играть удобнее. И что ты думаешь? Оглянуться не успели, уже терраформирование, экстрим, курорты для утырков. Вне зоны покрытия цивилизации и законов. Как только стало можно дышать, всё вокруг бланкотой косплейной засрали. Крестьянами там, рыцарями, или чо у вас. Так-то по закону это живые люди, но для богатых корпоратов, которые сюда прилетали выпустить пар — так, инвентарь. Владыкин тогда помельче плавал, у нас с ним был уговор — он нас не сдаёт, не трогает, мы у него монстрами подрабатываем на сафари, ну и иногда вышибалами, если кто-то козлит и другим веселье обламывает. Или с Владыкиным дружить не хочет. Непыльная работёнка, ну максимум размандяшат тебя раз в пару месяцев, как бог черепаху. Но как только в кризис вся эта шарага начала протухать, корпораты побежали с корабля, а Владыкин наоборот. Вон куда залез. Целую станцию размером с луну себе отжал, гнида. Заигрался в божка — войны там, катаклизмы, драконы, ему даже без игроков было весело. А однажды утром проснулся — а он тут как на необитаемом острове. Без связи, без друзей, без сверхсветовых технологий. Застрял навеки.

Матушка под этот бубнёж задремала, прижимая к груди бронированную малышку. Та тоже притихла, сберегая энергию.

— Ты тоже такой был, прынц?

— Маленький? Да, разумеется.

— И чё, линял, что ли?

— Линял.

— Срань господня.

Помолчали. Линия горизонта придвинулась ближе, золотая луна, обитель манагера Владыкина, сделалась едва различимой.

— То есть всё ложь, но про Последние Дни — правда?

— Ага. Без поставок из метрополии, без обновления софта и с криворуким Владыкиным у руля етот райский курорт растерраформирует себя в ничто до конца сидерического года. Все умрут, а мы останемся.

Такую судьбу я не мог принять. Не мог, глядя на мать и сестру. Ни для них, ни для себя, ни даже для людей, травивших нас трёхглавыми псами. Может, в другом мире эти люди тоже были бы злобными ограниченными ублюдками, но здесь им не оставили выбора. Здесь они инвентарь. И умрут инвентарём, так и не узнав, почему и за что. К чёрту судьбу.

— Отлично подумано, прынц, а какие у нас варианты? Пешочком до метрополии прогуляться? Боюсь, опоздаем. На сто миллионов лет.

— Вообще-то, — подал голос Сале, — можно всё ещё придерживаться моего плана, просто с некоторыми… коррективами.

Мой план. Отчаянный, но когда я понял, что наблюдаю не красивое полнолуние, а приближающийся орбитальный удар, ни на что другое времени не осталось.

Связь с метрополией — это ведь не нитка спагетти. Это система ретрансляторов разной мощности. Часть они свернули, но стоит дотянуться подальше… Я точно знаю, Владыкин так и делает. Шлёт своим боссам отчаянные запросы, шарит по закоулкам Старой Сети, проверяя на прочность фаервол своей станции, ищет способ вырваться из плена. Вот только на это у него несколько минут раз в два года, когда станция в идеальном положении относительно ретранслятора и звезды. И чёрт знает, что случится, если поменять её орбиту. Можно ли вообще поменять её орбиту с таким уровнем доступа. Помню, раньше ИИ станции мог её подвинуть ради платинового игрока, но игроков давно не осталось. А на месте нашего божества я бы очень боялся что-нибудь там сломать, потому что чинить некому.

— Под чёрным солнцем! — Инфант еле успел подкрутить громкость.

Что такое? На нас напали? Кто, где?

— Да нет же! Там, где этот ретранслятор, нет какой-нибудь расколотой горы?

— Ну, гора там правда декорация, разверзается с эффектами, чтобы ретранслятор не было видно. Ты чего? Ты куда?

— Пророчество! — Инфант забегал по комнате. — В детстве мне напророчили…

— Ой, да эти пророчества такая телега. Ленивый способ выдавать квесты корпоратам.

— “Под чёрным солнцем, на расколотой горе одну погибель ты отведёшь, вторую призовёшь, а третью сам встретишь”. Люди, конечно, только одну запомнили, которую “призовёшь”. Чем очевиднее становилось, что близятся Последние Дни, тем чаще вспоминали.

— Да наверняка ивент какой-нибудь старый. Эти провидцы даже не ИИ, бланкота имплантированная, что в апдейте прислали, про то и поют. Не бери в голову. Так что там с планом, док?

— Я собирался заразить дронов, которых Владыкин пришлёт искать мою заначку, через них — Золотую Луну, а оттуда отправить нас в Старую Сеть посылкой. Рискованно, но лучше, чем сгинуть в болоте. Рано или поздно кто-нибудь выловит, снекрит, или сами вылезем. Для нас это всё ещё плюс-минус вариант, для вас, мой принц, тоже, но ваши мать и сестра…

— Я их не брошу! — всех остальных, наверное, бросил бы, хоть и с тяжелым сердцем. Как потом с этим жить? С целым миром, покинутым на смерть? Наверное, как-то можно, если матушка и Инфанта спасутся.

— Понимаю. Поэтому есть другой вариант. Поделиться нашим открытием. Обратная метаморфоза. Морфы, размножающиеся естественным путём. Гибриды. Человек с ламбтоном. Даже если там технологии давно шагнули вперёд, если секрет Марса больше не секрет, кто-нибудь заинтересуется. Вы только представьте перспективы! Кто-нибудь вложится в восстановление связи, в спасательную экспедицию только ради… вашей матушки. А для вас, Пётр, это шанс снова стать человеком. Не безумным бланком, а при желании даже не копией копии.

Ещё несколько домиков с фонарями поглотила предрассветная тьма.

— Подумать есть о чём. Дадим твоей матери немного поспать, но когда террапринтер подберётся на три ряда, надо выдвигаться.

01001110 01100101 01110101 01110010 01100001 01101100 00100000 01101001 01101110 01110100 01100101 01110010 01100110 01100001 01100011 01100101 00100000 01100101 01110010 01110010 01101111 01110010 не спят.

В моём детстве у нас в лавовых трубках бытовала шутка, скорее всего, бородатая и землянская — лучше всего, мол, делать харакири последним, ведь тогда его можно не делать. Любили побесить самураев.

В тот злополучный вечер никто, кроме Сержа, так и не поел порошка. Не то чтобы нас прям воля к жизни одолела, но новости про принцессу всех взбудоражили — интересно. А сдохнуть всегда успеется.

Сержанта мы похоронили, чтобы случайно не сожрать. Жили вроде и по-прежнему, но с уверенностью, что теперь можно в любой момент объявить жизни фолд. Дроны стали чаще прилетать, кружить, но Владыкин и так вечно что-то вынюхивал поблизости. Первые пару лет мы даже ходили иногда в лес, вдруг да наткнёмся на беглянку, или на её ребятёнка. Но не нашли, а вы к нам с тех пор не заезжали. Скоро мы сдолбили весь оставшийся флэшбэк, и жить снова стало невмоготу. Бессильно смотреть, как вокруг умирает мир, с которого даже не сбежать. Ловушка, которая вот-вот станет пустынной тюрьмой.

Короче, мы всё-таки решились. Убрались в доме, составили послание потомкам, да, честно говоря, за эти годы мы переделали все возможные важные дела, потом все неважные, потом все дурацкие. Сели в кружочек.

Не знаю, почему я тогда не сожрал порошок. Знаю, почему до этого каждый раз динамил старуху с косой, или с чем там она за нами приходит. После мятежа, когда мы из героев превратились в затравленных зверей, суицид стал просто-таки национальным видом спорта. Лучше уж сам, чем тебя в прямом эфире прикончит как на сафари какой-нибудь богатый дебил с имечком вроде Дезинсектор или Ксенокосец. Но я был упрямый. Не привык сдаваться, эта привычка пришла потом. Некоторые решили, что раз в новостях говорят, мол, мы все до единого свихнулись и хотим убивать и жрать человеков, надо им подать ровно то блюдо, которое заказывали, но это такое же самоубийство, просто с музыкой. Я не хотел ни сам сдыхать, ни с собой кого-то тащить. Даже если б разрешили жить среди людей, я бы, наверное, не рискнул, слишком уж крыша расшаталась после войны и кризалисов. Такие как я подались в отшельники, тихо дожить свой век и тихо сдохнуть, только никто не знал, какой у нас век. Тогда-то мы и познакомились с раком, потом с ещё одним, и ещё. С накоплением ошибок регенерации. Новая волна самоубийств — кто от агонии, кто от одиночества, кто просто отъехал на своём голом астероиде, как Маленький Принц. Но я и тут сдержался. В генетической лотерее мне достался не самый плохой, как я тогда думал, билет.

И вот я сижу в окружении мёртвых друзей и смотрю на этот драный порошок, выдумывая ещё хоть какой-нибудь повод немного пожить. Я мазохист, наверное. Короче, сижу я такой, и вдруг слышу целую стаю дронья.

Когда я вышел им навстречу, они, конечно, подрастерялись.

— Пётр! — голограмма Владыки старалась сохранить хорошую цифровую мину. — Петя! А я к вам в гости.

Я тогда ещё не знал, что вы начали за ним следить, придумывать свой план побега. Вообще не думал, что у кого-то на этой планете есть планы, а оказалось, у всех кроме меня.

— Тогда извиняюсь, что я без штанов.

Огневой мощи у них на меня не хватило бы. Разве что орбитальный удар, но Владыкин годы положил на то, чтобы нас заполучить. В тот день он мне даже рассказал, зачем. После того, как признался про порошок.

— В общем, Петюнь, у тебя как с молекуляркой? Не очень, да? Тогда я бы на твоём месте закупился учебниками, потому что без специализированных знаний твоим друзьям не помочь. Поцелуй прекрасного принца их не разбудит, да тебе и целоваться нечем. Можешь, конечно, попробовать их добить, сожрать и избавить от страданий, но я вот слышал, что каннибализм у вас плохо заканчивается.

— Выведи их из анабиоза, сука! Выведи, а то я твой тематический парк по кирпичику разнесу!

— Плиз, Петюнь. Он сам скоро развалится. Но не переживай, вы с ребятами останетесь. Ты даже сможешь шевелиться, издавать звуки, пока не переваришь свой имплант, а вот они могут только думать. Станут великими мыслителями через пару сотен лет. На голой скале без атмосферы, это да, но в анабиозе с шестым питанием надо совсем чуть-чуть…

Даже интересно стало, у него там правда такое тело, или это просто аватарка. Наверное, правда, мужик мог себе позволить. С нимбом там, с жидким золотом, со всей это безвкусной хернёй.

— Чего хочешь, Владыкин?

— Дружить. Заберу вас на луну, и будем там дружить. Как только научусь делать нормальных управляемых морфов, можете в целом идти на все четыре стороны, но вряд ли захотите. Я тут подсчитал на досуге, сколько из биомассы этой планетки можно наклепать вашего брата. Ух! А сколько у меня биочернил в запасниках… Всё это, вместе с планетой, вместо со мной, между прочим, списали как мусор, который слишком дорого вывозить. Но что для одного мусор, для другого — сокровище, Петь. Кризис подарил мне сокровище. У многих, думаешь, есть собственная планета? У меня вот есть. В таком виде она никому не нужна, но мы с вами здорово повысим цену этого актива. Они к нам наперегонки полетят. Ты уже был, как там, человеком, героем, чудовищем, да? А богом, Петюнь, богом хотел бы побыть? В моём Пантеоне есть свободные места.

Думаю, если бы вы мне тогда не написали, я бы в конце концов согласился. Может, через день, или через год. Не для того, чтобы стать богом, конечно. Просто как представлю, что ребята до сих пор там, в темноте, в тишине, без рук и без ног… Но мы же их вытащим, да? Заразим чёртову луну и вытащим. Вы мне обещали перед тем, как я выжрал порошок.

И ещё. Раз ребята у него, думаете, Владыкин уже знает про принцессу?

01000011 Н01110010 01101001а 01110100 01101001д 01100011 01100001о 01101100 00100000 01100101 01110010 01110010 01101111 01110010уходить!

Земля уже ходила ходуном, наш распечатанный домик трещал по швам. Не знаю, сколько мы были в отключке, но террапринтер, пережёвывающий холм за холмом, подобрался вплотную. Может ли чёртова машина убить морфа? Вряд ли, хотя приходить в себя будем долго. А вот твою мать, мать твою, и сестру…

Беда не пришла одна. Уже рассвело, и над едкой дымкой Животопи протянулось целое облако дронов. Они тянулись от горизонта, где угадывалась еще бледная луна Владыки, до кратера на месте хижины, и дальше — к нам. Спохватился, гад.

— Сы-нок-ми-лый-что…

Твой имплант не вывозит, парень, вот что.

— И что это значит? — я бросился к окну, но там, внизу, уже разверзлась бездна. Прямо на глазах в ней скрылось точно такое же окно и точно такой же скелет в железной клетке.

Ну, для тебя — головные боли, обмороки, кровоизлияния в мозг, ничего опасного для морфа.

А вот нам с доктором трындец.

Инфанта растревожилась и гудела без остановки, мать пыталась укачивать её на бегу, перепрыгивая ступеньки. Где-то наверху дроны принялись за крышу, где-то внизу террапринтер вгрызался в холм. Это точно называется “террапринтер”, а не “террашреддер”, например?

Это я виноват, мой принц. После линьки я уже не мог вскрыть ваш карапакс снова.

— Не думайте чепухи, доктор! Виноваты не вы, а заколдованная ларская пуля.

Какая пуля?

— Какая пуля? — с голограммой Владыкина мы столкнулись буквально лицом к лицу.

Я пробежал его насквозь, подхватил мать на руки и покатился с холма, оставляя панцирем глубокую борозду. Матушка вцепилась в Инфанту мёртвой хваткой, дрон — не менее мёртвой, и я почувствовал, что отрываюсь от земли.

— Это я заберу! — крикнула голограмма. — Если тоже хотите на луну, держитесь крепче.

— Под чёрным солнцем!

Первого дрона мы разорвали одной левой, но железная стая отказалась выстроиться в очередь. Она выстроилась в боевой порядок.

— Огонь! — весело скомандовал Владыкин. — Как там говорят, бог узнает своих? Ну вот я бог, и я говорю: которые выживут, те и свои.

Мой панцирь, мой карапакс выдержит, но жалко, что я не умею сворачиваться в шар. Что могу только накрыть их собой и ждать, пока террапринтер до нас не доберётся.

— Отдайте… детёныша, — огненный шквал прекратился, но не потому, что у них кончился боезапас. В шахматах такая ситуация называется “мы в заднице”, прынц. — Без глупостей. Ну, или с глупостями, если вы не против детоубийства.

— Хорошо! Хорошо. Сейчас я медленно поднимусь.

Что вы делаете, мой принц? Ваш главный калибр ещё не восстановился!

Парень, ты чё творишь?! Он мигом поймёт, что ты гэка греешь!

Знаю, знаю, знаю! Я умею стрелять из этой штуки, вы же видели. Забыл только предупредить — я 01010111 не 01100001 умею 01110010 не 01101110 стрелять. 01101001НА 01101110РАСКОЛО 01100111ТОЙ

01010111Какая 01100001 пуля?01110010 к01101110акая 01101001пу 01101110 ля01100111

Я слышу жужжание Инфанты. Дрон, который её тащит, где-то рядом, но дым из моей груди застилает глаза. Поредевшая стая всё-таки несёт нас в гнездо. Я отключился. Облажался. Доктор и Пётр, должно быть, уже мертвы.

Не дождёшься, прынц.

Но это не значит, что нужно делать так снова.

Мы могли бы освободиться, но мать и Инфанту не достать, пока не доберёмся хотя бы до шаттла. Наверняка уже вылетел за нами. Наверняка с кавалерией. С такой дырой в груди, с постоянными обмороками — так себе мы боец. Проклятая пуля.

Что, чёрт побери, за пуля?

Да он бредит, док, какая пуля карапакс пробьёт. Хоть “ларская”, хоть…

Сперва я подумал, что имплант всё-таки накрылся, слишком резко оба замолчали. Оказалось, полезли вспоминать мои воспоминания. А что там вспоминать? Стрелок был лар. Только они никогда не промахиваются, только у них есть такое колдовство. Он был мертвецки пьян, еле ноги переставлял, и всё равно попал с двухсот оргий, даже не заряжая мушкета!

— Йуху, блядь! Въя… в яб… лочко, — прежде я не мог разобрать его боевой клич.

Игрок.

Игрок!

Чёртов угандошенный корпорат! Это как же надо любить свою работу, чтобы двадцать лет не приходить в сознание! Как надо хотеть вернуться в офис, чтобы проспать апокалипсис! И такие чит-коды от реальности, парень, бывают только от серьёзного доната. Со своими хай-тек игрушками сюда можно только платиновым пользователям. Платиновым! Так, где он там бухал? В какой деревне? Мы летим над Животопью как раз! Если прямо сейчас не спрыгнем, у Владыкина будет несколько месяцев, чтобы нас там на луне раком ставить!

Ну, нет. Не будет у него месяцев. Под чёрным солнцем!

— На расколотой горе!!! 01010111 01100001 01110010

01101110 01101001 01101110 01100111

Люди в спешке покидали деревню. Бежали не от нас — от Животопи, от смертоносного тумана, от стаи железных птиц в небе. Женщины-бланки, мужчины-бланки, дети-бланки. Ещё не знающие, что их уже взвесили и пересчитали на более ликвидный актив. Пару раз в нашу сторону разрядили мушкеты, но обычные, не ларперские, или как там. Единственным, кто наотрез отказался бежать, был как раз наш клиент. Тюнингованное тело за десятилетия дебоша поизносилось, кое-где хард торчал из-под синтетической кожи. Из инжекторного порта на горле дымило флэшбэком. Новые приключения нужны тем, у кого старые плохие.

— Пшла нах! — оптика вывозит, а вот приводы подкачали. Ложка ударила прямо в дыру в груди, но не воткнулась.

Жги, Инфант. У тебя эта херня как родная получается.

— СМЕРТНЫЙ! — ух, эхо-то какое. — Близится конец времён! Услышь же моё пророчество!

— Бля, опять пророчество. Не, фпизду.

— Под чёрным солнцем! На расколотой горе! Состоится последняя битва, которая решит судьбу всего сущего!

— Да, да… пропустить…

— Поспеши, или твоя игра окончится!

— Слышь, бланкота, у меня пожизненное оплачено, понятно! Хули ты четвёртую стену мне ломаешь ваще.

Дожмём его! Нам бы только поймать сигнал, а там я до ООН дойду! Владыкину небо с овчинку покажется!

— Если сегодня до заката золотая луна не затмит солнце над расколотой горой, миру придёт конец! Не будет ничего, только вечная тьма!

А если, как только луна придёт в движение, загнанный в угол Владыкин начнёт уничтожать все свидетельства своих преступлений? У него в руках Инфанта, крошечная беззащитная Инфанта, и мама.

— Ага, гонево.

Вот именно. Они уже у него в руках. Поймаем сигнал — получим шанс, что кто-то доберётся до этой сраной планеты, пока на ней ещё есть жизнь, а не только владыкинские легионы. Инфанта и твоя мать слишком ценны, чтобы он ими пожертвовал. А мои ребята и так хуже чем мертвы.

— Только тьма! Не девок, ни выпивки, ни чудовищ, ни…

Флэшбэка!

— …флэшбэка! Никаких привилегий! Никаких наград!

— В смысле? — зажужжал старый хард, промывая кровеносные сосуды. — Чё, обнулится всё?

— Вообще всё. На ноль поделится.

— Ага, щаз, — его глаза стали цвета платиновой подписки. — Я тут музыку заказываю, понятно! Где там твоя 01010111 гора 01100001 сраная?

01110010

В перерывах между мыслями о том, как бы сдохнуть самому, я часто думал — вот бы морфы вымерли совсем. Окончательно. Сколько страданий уже принесла эта технология, и конца им не видно. Вот бы больше никто никогда…

И вот я собственными руками помогаю создать новое поколение. Эту маленькую жужжащую фигню жалко, конечно, но так себе услугу я ей оказываю. Даже если это разовый артефакт, если никто никогда не сможет понять, чей генетический материал захавал ламбтон старины Бенни и откуда в принцессе берутся потенциально бесконечные бронированные дети…

А может, на них взглянут по-другому? Они научились меняться, мир тоже умеет. Может, мы создаём не поколение, а целый народ. Биологический вид.

Мы сейчас про тот же мир, который загнал нас в эту дыру. Мир, которому не было дело до того, что в своих вотчинах творят поехавшие царьки, если это достаточно далеко и не портит вид из окна. Ему и не будет дела, если тут вдруг не найдут твою полезную ископаемую сестру. Это мир, который прекрасно знал, что тут все подыхают, просто не брал трубку.

Трубку?

Забей.

Личный шаттл платинового, замаскированный под грозовое облако, мчал нас по ясному небу, обгоняя неуклюжую луну. Но она двигалась. Там, внизу, наверное, потоп какой-нибудь, но на фоне прочих катаклизмов его вряд ли воспримут всерьёз.

— У меня есть просьба.

Если ты опять про своё пророчество…

— Если вдруг…

Парень! Мой принц!

— Если. Вдруг. Пророчество сбудется, и я умру там, под чёрным солнцем…

…на расколотой горе, да.

— …позаботьтесь о маме и сестре. Я доставлю вас на золотую луну, клянусь королевским пламенем, а дальше вы присмотрите за ними.

Обещаю01101110Обещаю. Но ты идёшь с нами.

— Чё ты там бормочешь всё время, бланкота?

— Грядут тёмные времена…

Я01101001Инфант стоял на расколотом склоне, глядя в глаза надвигающейся тьме. Затылок жгло01100111жжёт огнём. Вот свет моргнул в первый раз, словно ветром пробрало лампадку.

— Под чёрным солнцем!

Второй раз. Смотреть вторым и третьим зрением нестерпимо.

— На расколотой горе!

Небо меркнет в один миг. В бурых сумерках видны лишь огни ретранслятора да пылающий ореол в вышине. Чёрное солнце. Пламя в затылке. Пламя в груди. Пламя в небе.

Не красивое затмение — орбитальный удар.

Не01000011 01101111 смерть01101110 01101110 прос01100101то 01100011 путе01110100 01100101 шест01100100вие