Сперва до нас долетели слухи о выжженном стане рыбаков. Не отряда, а целого племени. Стало тревожно. Когда запылали поля наших соседей, мы ушли дальше в леса. Затем соседние общины перестали присылать менял, и мы – Ночные Птицы – оказались будто ножом отрезанными от остального мира.

Всё чаще прорывалась тревога. Шепотки и боязливые малые разговоры слышались, куда не пойдешь. Они зазвучали громче, когда пришли разбитые мужчины, плачущие женщины и потерянные дети. Все – перепачканные сажей, с истоптанными ногами.

Племя Моа. Когда-то они были нашими друзьями. Мы меняли добытое охотой мясо на их тростник и просо. Я бывал в их деревне, с резными столбами и высокими крышами. От зависти тогда решил дом семьи по возвращении украсить резьбой. Она вышла не везде красивой и едва ли похожей на виденное у Моа, но собой я гордился.

Потом пришли чужаки. Наше племя оставило Светящуюся рощу и нашло новое место для поселения. А чем всё обернулось для Моа, я узнал только теперь. Прежде больше жалел о брошенном доме, только-только приобретшим красивый вид.

За вечерним костром мы угощали Моа тушёным в горшочках ямсом, вяленым угрём и жареным мясом тиа. Этого взрослого, крупного тиа, пахнувшего мускусом, поймал я: ловкий и скрытный зверь не избежал моей стрелы. За это сегодня мне досталось место по правую руку старосты.

Патуру говорил с главой Моа, я слышал их разговор.

– Пойдём дальше на юг, – тяжелым голосом произнёс главный Моа, – искать новое место для поселения.

– Беда что серая гниль, – Патуру не в первый раз сравнивал чужаков с плесенью, – разрастается. Сколько не дай – всё мало, только весь мешок выбрасывай.

– Слышали, Туатара не стали бежать.

– Да? И что с ними сталось?

Главный Моа не ответил.

– Завтра я проведаю их, – сам не понимаю, почему вызвался.

Патуру зло вздохнул. Туатара никто из Ночных Птиц не любил – давняя вражда из-за угодий для охотников. Но сейчас не до старых обид.

Когда я проснулся, матушка уже ушла прясть в мастерскую. На выходе из дома меня ждала Нара. Она ударила меня кулаком в плечо, не со всей силы, но злостно.

– Ещё вчера хотела спросить: зачем лезешь на рога Костяной Головы? – прошипела она, плюясь слюной. – Мало нам!..

Я не нашёл, что ответить.

– Вот, возьми, – она протянула мне мешок с лепёшками. – День пути, как-никак, проголодаешься. И вернись живым!

И быстро стерев слезу, неуклюже пошла к себе. Живот уже большой, тяжко ей.

К Туатара со мной отправилась Сепанг. Она молча мне кивнула, когда я уходил из деревни, и просто пошла следом. Меня это удивило: прежде мы с ней мало общались. Злая и красивая, она интересовала многих, но никем не интересовалась. Всё, что её увлекало – охота. И чем опаснее добыча, тем лучше.

Ещё говорили, будто она приносит жертвы Костяной Голове.

Через болото, служившее нашему новому поселению защитой получше частокола, вели несколько троп. Я направлял ману в ноги, чтобы нащупать нужную. Сепанг шла след в след, берегла силы.

Нам встретились рыболовы: с помощью маны молодняк не только находили тропы, но прощупывали ловушки и латали сети. Я знал это, потому что все учились управляться с маной на рыбалке.

Сепанг перекинулась с ними приветствиями и спросила, много ли мошкары. Мошкары на болотах всегда полно, но особенно много её становилось перед дождём. Молодняк уверил нас, что мошкары не больше обычного, и мы пошли дальше.

Когда болото осталось позади, я пропустил Сепанг вперёд. Её чуйка охотницы могла уберечь нас от полосатых псов. Да и я уставал расходовать ману.

Мы шли через лес, и деревья будто сами перед нами расступались. Заросли лиан не преграждали нам путь, серебристый папоротник кивал, когда мы проходили мимо. Может, сама Матушка-Птица показывала нам дорогу. А, может, Сепанг знала лёгкий путь.

– Боишься чужаков? – спросила она. Я едва за ней поспевал, Сепанг передвигалась с ловкостью циветты. – Конечно не боишься, иначе бы не вызвался.

– Бояться незазорно. Стыдно не пытаться переступить через страх.

– Мудр?, – протянула Сепанг. – Мудро и глупо.

– Как так?

– Страх перед смертью всё равно возьмёт верх, как ни храбрись.

Я задумался. Она ведь тоже храбрилась, разве нет?

– А ты что же – не боишься умереть?

Сепанг достала нож, тот блеснул обсидианом. Она мазнула им по стеблю цветка – алого сепанга, имя которого она носила.

– Все умирают, – сказала она, – это данность. Можешь бежать от смерти, а можешь принять. Довериться пути, по которому ведёт Матушка-Птица.

Она покрутила цветок меж пальцев, выпивая из него ману. Он увял, скукожился, иссох – стал из алого черным, как обугленным. У меня по рукам пробежали мурашки.

– И богу смерти тоже довериться, – закончила Сепанг и выбросила мёртвый цветок. – Чтобы и он оберегал.

Говорили, будто бы она приносит жертвы Костяной Голове. Ещё вчера я в это не верил.

Деревья выпустили нас к речке – мелкой, вброд можно перейти. Мы спугнули нескольких собирателей рачков: один гоготнул, увидев нас, и вся стайка понеслась вдоль берега, распушив перья. Они смешно перебирали длинными красными лапками вместо того, чтобы лететь. Засмотревшись на них, я не сразу заметил лучника на противоположном берегу.

Он скрывался за пышной листвой речного кустарника и вышел к нам, положив стрелу на лук.

– Кто такие? – коротко и резко спросил он.

Моя рука едва не дёрнулась к колчану на бедре, но я сдержался. Взглянул на Сепанг: всё её тело напряглось, рука тянулась к ножу, но не касалась рукоятки. Она кивнула. Я облизнул пересохшие губы.

– Тангелай, – представился я, – а это – Сепанг. Мы охотники из племени Ночной Птицы.

– Что забыли здесь? Это угодия…

– Племени Туатара, знаем, – я перебил. – До нас дошли слухи о чужаках. Хотели узнать у Туатара, правда ли.

Лучник отложил стрелу.

– Я – Каваян из племени Туатара. Что за слухи?

– Будто бы вы выступили против них, – с жаром вмешалась Сепанг. – Против чужаков.

Туатара кивнул.

– Правда. Это всё, что вы хотели?

Я обдумывал следующий вопрос. Получается ли, сколько вас, как сражаетесь? Узнать нужно было многое. Но по моим мыслям с хрустом, как ножом по батату, ударили слова Сепанг:

– Ещё предложить помочь.

Туатара рассмеялся.

– Вы, Ночные Птицы, не воины. Больно тихие, как ваш тотем.

– Мы тихие, да, – согласилась Сепанг, но по её голосу я понял – она найдет, чем уколоть гордеца из другого племени. – А ещё мы незаметные. И умеем ставить ловушки, в которые даже умные и юркие туатара попадают.

Она говорила о ящерицах, но я не смог сдержать улыбку: вспомнилось, как один из Туатара чуть не убился о наш самолов-оплеуху. Давний случай, будто из другой жизни.

У Туатара на том берегу от стыда уши заалели: тоже вспомнил. Замотал головой, словно вытряхнуть из мыслей хотел, и потом присмирел.

– Ладно, посмотрим, чем вы сможете помочь.

Он убрал стрелу в колчан на бедре и пошёл к нам навстречу.

– Неподалеку стан чужаков, – Туатара жестом указал, куда идти – и это была наша, Ночных Птиц, земля. – Там их всего трое. Я и ты, – он кивнул на мой лук, – будем стрелять из засады, а женщина с ножом – выступит, если они нас обнаружат и подойдут прежде, чем мы их перебьём.

– Они уже?..

Я не успел договорить, а Туатара кивнул.

– Не заметили? – словом кольнул он. – А чужаки вот-вот придут и к вам.

Мы прошли немного вдоль берега и скрылись в прохладе леса. По дороге нам встретилась ночная птица – упитанная, с зеленым пушком на перьях.

– Ваш тотем, – Туатара скользнул по ней взглядом.

– Это знак! – воскликнула Сепанг. Не думал, что она суеверная.

Отец мой в суеверия не верил, но считал, что животные многому нас могут научить. Особенно птицы.

– Здесь неподалеку тайник наших охотников, – вспомнил я. – Если перед переселением его не опустошили, то там может быть кое-что полезное.

Пришлось немного свернуть с тропы, но в тайнике действительно остались травяные плащи для маскировки. Именно о них я подумал, глядя на зеленый пух ночной птицы. От долгого хранения они пожухли, так что нужно было их подновить.

Туатаре задержка не нравилась, но он согласился помочь. Он натаскивал свежую траву и листья, а я и Сепанг вплетали зелень в пожелтевшие плащи. Выходило не очень хорошо, но хоть немного слиться с лесом они нам помогут.

После того, как плащи были готовы, Сепанг убедила нас ещё и подкрепиться. У Туатары еды с собой не оказалось, и она угостила его вяленым угрём, а я поделился со всеми лепёшками из саго.

– Жена заготовила? – спросил Туатара, откусив пресноватого теста.

– Сестра, – ответил я, – Нара. Она скоро станет мамой.

– Почему сам до сих пор не женился? – вдруг вклинилась Сепанг. – И не завёл своей семьи?

Странно было слышать эти вопросы от такой же одиночки. Я передёрнул плечами:

– Из-за чужаков. Страшно потерять.

Я боялся привязаться к кому-то больше жизни. Матушка чуть не стала одержимой, когда отец ушёл в землю. Нара радовалась, что Мимис выбрал её не потому, что любила, а потому что он – лекарь. Полезный и в мире, и на войне, но самого его на бойню не отправят.

– Ты почему так далеко от своей деревни? – спросил я у Туатары. – Ещё и без еды?

Он замотал головой и отвернулся. Отказался разговаривать.

В маскировке мы подкрались к месту, где был стан чужаков. Они расположились близко к берегу, там, где река резко изгибалась и текла в сторону Светящейся рощи.

Что это стан чужаков, было понятно по вещам – чужеродным, совершенно незнакомым нам. Но самих их на месте не оказалось.

Я огляделся по сторонам, и узнавание отдавалось болью в груди. Чужаки вырубили часть молодых порослей, чтобы поставить свои тряпичные жилища. Меж них на земле чернела прогалина от костра, никак не обложенная камнями, вокруг белели рыбьи кости.

Голоса я услышал первым. Сказал своим прятаться. Сепанг легла на землю, с головой укрывшись плащом. Мы с Туатара притаились за деревьями.

Чужаки вышли из-за кустарника, за которым, как я помнил, была река и брошенные нашим племенем сети. Их действительно было трое. Двое – прямо как в рассказах: в черных панцирях на всё тело. Только у этих голова оставалась непокрытой. Третий с пят по самое горло был облачен в ткани разных цветов, которые сидели плотно по телу. Белая кожа чужаков выглядела непривычно, а речь я не мог разобрать.

– Стреляй в голову, – шепнул Туатара, – твой – чёрный ближе к тебе.

Я не стал препираться и кивнул. Хочет командовать – пусть, это его добыча, он их выследил.

Стрела беззвучно легла на лук. Он напряженно зазвучал, когда я натянул тетиву. Свист – и стрела с мокрым треском вошла в глаз чужака. Тот взревел и упал на землю. Умирать им также больно, как и нам.

Туатара тоже выстрелил. Но промазал.

Я быстро выхватил из колчана стрелу и прицелился во второго в доспехах. Выстрел – моя стрела сгорела, не достигнув врага. Он будто выставил невидимую стену магии, которая защищала и его, и другого чужака, спрятавшегося за спиной панциря.

Туатара выскочил вперёд. Маскировочный плащ слетел с его плеч, но это было не важно – нас и так обнаружили.

Он выстрелил куда-то в небо. Чёрный панцирь двинулся к нему, одной рукой толкая защитную стену магии перед собой, а второй – разбрасывая ручные молнии.

Стрела вонзилась в землю перед беззащитным чужаком. Я понял, что хотел сделать Туатара. Стена магии не бесконечна.

Я напряг своё чутьё и направил ману в стену. Матушка-Птица, помоги: пусть моя догадка окажется верной. Рядом кто-то ещё посылал потоки силы в сторону панциря. Это Сепанг: она нашла брешь в стене у самых ног чужака, и теперь заставляла траву-путанку расти быстрее, цепляться за его ноги и мешать идти к Туатаре.

Я же нащупал все границы щита панциря, и, скрываясь в полеске, рванул в сторону. Пока Туатара отвлекал внимание на себя, а Сепанг задерживала чужака, я зашёл с боку. Выскочил из леса и, припав на колено, прицелился. Выстрелил прямо в голову. Второй панцирь полёг.

Остался третий чужак.

По дерганью одного из тряпичных домиков было понятно, где он скрылся. Я откинул полог его убежища. Беззащитный чужак что-то говорил на своём языке. Он направил на меня навершие посоха, которое светилось болезненным светом.

Туатара крикнул, чтобы я отступал, но я не успел даже пошевелиться. В глазах резко потемнело. На мгновение мне показалось, что в этой темноте я вижу Костяную Голову.

Когда я очнулся, Сепанг сидела рядом со мной.

– Слава Матушке-Птице, ты не ушёл в землю! – Она помогла мне приподняться и дала напиться из своего бурдюка.

Я посмотрел ей за плечо: третий чужак уже лежал мёртвым. Позади него скат тряпичного домика был распорот ножом.

Чуть в стороне Туатара игрался с посохом чужака: стрелял из него по блестящим камням, которые он доставал из мешка чужаков. Самого выстрела видно не было, но камни с треском разрывались.

Я подошёл ближе и взял один из мешка: он был очень гладким, неестественным. Будто горшок, но запечатанный. Из развороченных посохом камней разлеталась какая-то слизь с кусочками чего-то. Это что-то пахло холодной, вчерашней похлебкой. Несмотря на неопрятный вид и несвежий запах, оно привлекло кеа. Эти маленькие хитрые птицы облепили ветви кустарника у кромки леса и бурно переговаривались всякий раз, когда Туатара разбивал очередной камень.

Я рукой остановил его, когда Туатара хотел в очередной раз выстрелить. Он меня понял, когда я кивнул на кеа, и убрал посох.

Птицы, немного подождав, подлетели к кусочкам и начали их клевать.

– В этих камнях – еда чужаков, – заключил я.

– Не камни, а сосуды, – поправил Туатара. – С мёртвой, лежалой едой.

– Видимо, поэтому они пришли к нашим сетям, – Сепанг кивнула в сторону реки.

Вдруг раздался крик. Обернувшись, я увидел ещё одного чужака. По моей спине пробежал холодок. Чужак развернулся и хотел убежать, но Туатара выстрелил в него из посоха. Даже на большом расстоянии магия сработала – чужак упал.

– Ты его убил? – спросил я.

– Он ещё жив, – почему-то ответила Сепанг. Она осела на землю, тяжело дыша.

Я понял, что она хотела использовать на нём ману от Костяной Головы – тот холодок неспроста меня побеспокоил. Но что-то ей помешало.

– Отдохни пока, – сказал я Сепанг, затем протянул Туатаре бечёвку, – а ты свяжи чужака. Я пока проверю, откуда он пришёл.

В той стороне была Светящаяся роща и наше старое поселение. Я должен был увидеть, что с ним стало.

– Только вернись живым! – крикнула мне в спину Сепанг.

Они из дома еды сделали сторожевой пост – первое, что я отметил. От охранников меня скрывал лес – пока ещё было солнце, он не светился, и листва создавала морочную тень.

В частоколе старого поселения была брешь, про которую знали только свои, в неё я и оглядывал то, что осталось от нашего старого поселения. Чужаки разобрали дома поменьше на дрова, использовали мастерские как склады, на большой зал повесили ткань с какими-то символами. Всё было не так, всё было неправильно.

Одурманенный злобой, я побрел обратно. Слишком неосторожно: меня заметил один из чужаков с поста. Я поздно спрятался за дерево. Он выстрелил из трубки с громом, чуть позже раздался второй выстрел. Я боялся пошевелиться. Говорили, гром из этих их трубок превращается в маленькие камушки, которые в полете дробят кости.

Я направил ману пред собой, призывая деревья укрыть меня ветвями, лианы опутать тропу, а травы – спрятать мой след, и бросился в толщу зелени.

Прогремел выстрел. Мою ногу будто пронзило ножом. Я бы упал, если бы лапы леса меня не поддержали. Если бы не его помощь, я бы не выбрался.

Мана иссякла, когда я приближался к реке. Клонило в сон, нога болела и не слушалась, но из последних сил я дополз до кромки. До Сепанг и Туатары.

Но вместо них в стане чужаков мне привиделся Костяная Голова, и я лишился чувств.

Проснулся я в хижине лекаря. Узнать её было не трудно по душному и горькому аромату трав. Я попытался встать, потревожил ногу, и она разболелась.

– Не вставай, – Мимис рукой нажал мне на грудь, вынуждая снова лечь. – Прежде надо наложить опору.

– Что случилось?

– Тебя ранили, как стрелой, только насквозь. Сепанг наспех перетянула, чтобы ты не истек кровью. Мне пришлось вспарывать и зашивать по новой. Вот, выпей, уже остыло.

Он подал мне какой-то отвар, ещё горячий, но не обжигающий. На вкус он оказался горько-кислым.

– Ивовая кора, – зачем-то пояснил лекарь. – Последний Туатара принёс тебя в деревню на своей спине.

– Последний?

Глупо было такое переспрашивать. Значит, Туатара не выстояли.

Мимис старался не причинять мне боли, но пока он привязывал к моей ноге дощечки, мне хотелось выть.

– Если плоть я ещё могу срастить, – сказал он, – то вот кости поможет только время.

Я приподнялся и сел на циновке. Подобрал под себя здоровую ногу. Больная из-за опоры не сгибалась.

– Сколько я проспал? – спросил я, почувствовав слабость и острый голод.

– Два дня. А теперь, – Мимис помог мне встать и перекинул мою руку через плечо. – Пойдём домой.

Матушка плакала и подталкивала лепёшки из саго поближе ко мне, пока я с жадностью обгладывал пожаренную тушку собирателя рачков. С нами вокруг очага сидели Сепанг и Каваян. После всего я даже про себя не называл его больше Туатарой. Прибежала и Нара, но она надолго не задержалась: выругалась на меня, оставила фрукты и ушла к себе.

Собирателей рачков для ужина поймала Сепанг. Сама она почти к еде не притронулась, но ерзала так, будто по ней ползают муравьи.

– Так как там, – спросила она, – наше поселение?

Старое поселение. Я бы хотел рассказать, но не было ни сил, ни слов. Кроме одного:

– Неправильно.

А рассказать всё равно пришлось. После ужина меня, хромого, ждали в большом зале, и в половину не таком большом, как в Светящейся роще. Собрались наши лучшие охотники и старейшие мастера. Пришёл и Мимис, пришла и Сепанг. Место нашлось и для Каваяна.

– Нашему племени нужно уходить дальше, – сказали одни, выслушав мой рассказ.

– Нужно дать бой, – настаивали другие, – мы только отстроили новое поселение. Не можем же мы бежать вечно!

– Мы оставили старое поселение, потому что оно было заметным из-за светящихся деревьев вокруг, – рассуждали третьи, – а сейчас – нас не найдут, мы в безопасности. Переждём беду.

– Моё племя жило скромно и неприметно, – встрял Каваян. – Но и его обнаружили.

– И что же ты предлагаешь – сражаться? Чтобы Ночные Птицы закончили, как Туатара?

Беседа перерастала в ливень взаимных обвинений. Тогда вмешался Патуру:

– Чужаки слишком опасны, и мы не можем биться с ними на равных.

Все притихли, вынужденно соглашаясь.

– Понимаю, больно оставлять дома, когда мы только-только заново отладили быт, – продолжал глава, – но мы вынуждены это сделать.

Когда мы вышли с собрания, я спросил у Сепанг, как проходили предыдущие. Явно ведь: их с Каваяном расспросили раньше.

– Да так же, – она пожала плечами. – Ничего нового.

Я заметил немного в стороне от большого зала клетку с пленником. Чужак. Одежду ему сменили на простую нашу. Он казался похожим на нас, только кожа светлей и форма ушей отличается.

Он отщипывал от пресной лепёшки кусочки и подкармливал ею кеа. Пленник разговаривал с птицей, а ярко-зеленый, с жёлтым клювом попугайчик отвечал ему на чужачьем языке.

На следующий день всё племя скорбело: собирали пожитки и прощались с домами.

Патуру был прав – мы не сможем сражаться с чужаками на равных. Даже если захватим их оружие. Хотя Каваян что-то в нём понимает, но взять тот же посох – он перестал работать после немногих выстрелов по сосудам с лежалой похлебкой чужаков.

Конечно, у нас есть Матушка-Птица и её мана – но она сможет только помочь задержать врагов, а не убить. Чтобы убить – нужна другая мана, от другого бога.

Поэтому я попросил Сепанг отвести меня к алтарю, где она приносила жертвы. Перед этим пришлось послоняться по лесу в поисках дичи – зверя для подношения я должен был убить сам. Нога разболелась немилосердно, и, совсем отчаявшись, я убил существо, доверявшее нашему племени, и навлек на себя проклятие. Но и так буду проклят, тогда какая разница, если это спасёт моё племя?

– Ты тогда спросил, боюсь ли я смерти, – вспомнила наш недавний разговор Сепанг, – я тогда ответила, что не боюсь. Не боюсь, потому что есть вещи страшнее. Потерять себя страшнее.

Она привязала один конец верёвки к дереву, а второй – к моей руке.

– Ещё страшнее привязаться к кому-то и потерять, – продолжала она, – в этом ты прав.

Её взгляд почему-то делал мне больно. Сепанг будто бы прощалась со мной.

– Туда.

Она указала на пещеру, раззявившую чёрную пасть. Хотя солнце было ещё высоко, темнота там сгущалась так, будто могла стать осязаемой.

– Иди прямо, пока под ногами не почувствуешь пепел. Там и вспори брюхо жертве, – наставляла Сепанг, и все эти объяснения я уже слышал накануне. – Там будет очень темно, поэтому всё придётся делать наощупь. Костяная Голова может тебя увести в мир мёртвых ещё живым, поэтому не потеряй верёвку. По ней ты найдёшь путь назад.

Я кивнул. Закинул на плечо мешок с жертвой и, опираясь на трость, поковылял.

Темнота в пещере оказалась непроглядной. Я сделал в ней всего пару шагов, обернулся – и не увидел выхода. Значит, я уже в угодьях Костяной Головы.

От холода меня затрясло. Где-то вдалеке раздался галдёж напуганных птиц, звук эхом ударим мне по ушам. Мрачный бог не любил гостей. Я шёл вперёд, как и научила меня Сепанг, а хозяин смерти стращал меня воем не то раненого тиа, не то полосатого пса. Я вздрогнул, когда за спиной прозвучал рык, и ненадолго оцепенел от страха. Но переступил через него и продолжил шагать во тьму.

Вдруг верёвка кончилась. Она натянулась, и не пускала меня дальше. Сепанг говорила, что ей этой верёвки хватало с лихвой. Я не туда свернул?

Я попробовал идти в бок. Больная нога разнылась, и мне показалось, что я брожу кругами. В итоге я присел отдохнуть и подумать.

Думал я о том, что не могу вернуться ни с чем. С другой стороны – как много решит эта сила? Сепанг легко умертвила цветок, но не смогла убить чужака. Потому что он был далеко? Или ей не хватило сил?

Сепанг. В тот разговор она упомянула, что богам нужно доверять.

Накануне вечером она сказала мне:

– Я каждый раз боюсь, что вместо жертвы Костяная Голова приберёт меня и сделает своей нежитью.

Поэтому верёвка.

Я её отвязал. И снова пошёл. Не важно, куда – здесь не было направления. Когда я здоровой ногой наступил во что-то, похожее на муку, то понял, что пришёл. Пепел.

Сепанг говорила: вспороть брюхо и бросить жертву вперёд.

Я сам прошёл дальше. Стало ещё холоднее, холод будто пощипывал кожу. Я услышал сопение где-то над собой. Тогда достал мёртвую ночную птицу из мешка и положил на пол, распорол её ножом и придвинул к существу в темноте.

Я увидел большую худую ладонь, выпивающую ману из тушки. Она исходила красными всполохами, похожими на огонь, и давала свет. В нём я разглядел худое тело бога. Хоть он и стоял на коленях, но даже так возвышался в два моих роста. Его лицо закрывала маска из длинного, как у тиа, черепа с рогами, похожими на ветви. Только глаза светились холодным белым светом, как луна.

Ещё я заметил, что Костяная Голова по рукам и ногам связан.

– Я освобожу тебя, – предложил я богу, – а взамен – ты дашь мне силу расправиться с чужаками!

Была тишина. Он будто приценивался, и наконец ответил:

– Мало.

– Тогда что ещё тебе нужно?

– Ты знаешь, какая плата мне подойдёт.

И я согласился. И мысленно попросил прощения у Сепанг.

Она дикой кошкой слонялась у пещеры, когда я вышел. Увидев, кинулась обнимать.

– Думала, верёвка оборвалась, – обжигая дыханием, шептала она на ухо. – Испугалась, что больше не увижу тебя.

Я ничего не сказал в ответ, только погладил свою женщину по спине.

Костяная Голова свою часть уговора выполнил – силы у меня действительно оказалось больше, чем у Сепанг. Маны хватало, даже чтобы убить чужака. Это я проверил на пленнике.

Когда я обратил его в пепел, мои соплеменники стали косо на меня посматривать и избегать общения, будто я заболел красной заразой. Мне было это безразлично – моя душа понемногу умирала, отходя богу смерти.

Вскоре случилось то, чего все боялись и ожидали: молодняк, возясь с ловушками в болотах, услышали чужаков. Они убрались, заметя следы, и принесли новость в деревню.

Снова собрание. Снова споры, как лучше поступить. На этот раз мнения разрывались между уходить немедленно и через несколько дней. Снова Патуру всех угомонил.

– Уходим через три дня, – твердо сказал глава. – Так у всех будет время подготовиться.

Недовольны остались все. Тогда высказался я:

– Хромой далеко не уйдет, но я ещё могу принести пользу племени.

Все поняли, о чём речь. Согласились молча.

Племя уходило не разом, а понемногу истекало в временный стан охотников в горах. Дальше – только выше в горы. Путь был долог и тяжёл, и Мимис обещал позаботиться о нашей с Нарой маме. Матушка плакала, прощаясь. Я должен был грустить, но, казалось, это часть меня опала пеплом.

– Ты тоже уйдешь, – сказал я Сепанг.

Она помотала головой:

– Нет. Я хочу остаться с тобой, не хочу тебя терять.

– Ты всё равно меня потеряешь. Я обещал душу Костяной Голове.

Сепанг ругалась, била меня по груди кулаками, шипела:

– Я же тебя предупреждала!

Но потом смирилась. Что сделано – то сделано, оставалось довести задумку до конца.

Со мной остался Каваян. Я и ему говорил уходить, но он упёрся:

– Это моё искупление. За то, что всё моё племя погибло, а выжил только я.

Я не стал спорить. Тем более, мне пригодилась его помощь.

Чужаки разбили стан из тряпичных домиков недалеко. Думаю, они нашли на болотах одну из наших ловушек для угрей и додумались, что поселение где-то близко. Они посылали отряды на болото, которые медленно продвигались всё ближе к нашей деревне.

Один такой подошёл слишком близко, услышав знакомую речь. Мы посадили в клетку попугайчика, которого подкармливал пленник, использовали болтливую птицу как приманку. Каваян специально оставил клетку недалеко от тропы. Прощупывая дорогу посохами, панцири шли на звук до тех пор, пока не увидели, что вместо одного из них – птица. Но они подошли достаточно близко, чтобы я мог достать их маной.

Я вошёл в транс и ощущал мир вокруг так, будто моего тела нет, а я – это болото. Чувствовал, как мои зелёные воды держат клетку с птицей на плаву, как моя влажная земля мнётся под подошвами чужаков. Пусть мнётся сильнее, пусть обхватывает ноги по самую щиколотку.

Теперь я почувствовал, как они неуклюже размахивают руками в моём воздухе. Как месят ногами грязь, пытаясь выбраться.

Настало время другой маны: я представил, как их охватывает огонь. Как они кричат и корчатся от боли, пока их тело истлевает. И это случилось.

Одни чужаки мертвы, но придут и другие. Каваян принёс хромому мне клетку с птицей и спросил, что мы будем делать дальше.

– Будем собирать души, – ответил я.

Не за этим ли меня освободил тот смертный? Какое у него всё-таки неудобное тело.

Я сбросил с себя шкуру проводника, как новорождённая бабочка – кокон. Лес мёртвыми деревьями расступилс