Бездушные, Дуэль №70 Весёлая vs Змей

Бездушные

– Где её закопали?
– Ты меня спрашиваешь?
– А кто из нас пёс?
– Нет, ну слушай, если б это была косточка...
– Ага, берцовая.
– За кого ты меня принимаешь?
Внезапный порыв ветра задул и без того тусклый свет фонаря. Темнота схлопнулась до размера гробового ящика.
Пёс испуганно заскулил, но его тут же оборвало сердитое шиканье:
– Тссс, бестолочи! Вы так орёте, что всё кладбище разбудите. Нашли её?
– Ещё нет. Не можем понять, где...
– Чего тогда копаетесь? Ждёте, когда местные поднимутся из могил и любезно подскажут?
Чирканье кремния дало искру, в фонарном окошке вновь затеплился огонёк и озарил склонившийся над фонарём белый череп.
– Возможно, артистов хоронят за чертой, – предположил он. – Как и прочих нехристей вроде нас.
Азарина выхватила у него фонарь и отрезала:
– Нет, нас просто сожгут.
– Если поймают, – согласился череп.
Пёс насторожился: сквозь отчаянный шёпот листьев и скрип деревянных крестов прорезался новый звук. И звук этот ему очень не понравился.
– Там кто-то есть.
Азарина хмыкнула:
– Кому понадобилось гулять по кладбищу ночью да ещё в такую погоду?
– Ему?
В этот момент ветер перестал хлестать кнутом деревья, и стало отчётливо слышно, как кто-то насвистывает модную весёлую песенку «Влюбился я в красотку, красотку без души...»
Все трое переглянулись и, не сговариваясь, рванули на выход из склепа.

***

– Нашли? – Ковальо прикрыл за ними дверцу, опустил полог и теперь нетерпеливо мялся рядом.
– Если б Серджио не был настолько труслив...
– А сама? Мчала впереди меня как почуявшая след королевская гончая.
Азарина перестала выжимать воду из волос и выпрямилась.
– Кстати о гончих – где Пёс?

***

Запах Адажио он помнил. Помимо привычных оттенков старого дерева и затхлой тряпичной пыли Адажио пахла чем-то сладко-пряным, сдобным, от чего у Пса всегда текли слюнки. Он даже облизывал её ладони и один раз осторожно попробовал на зуб, но дерево и есть дерево. Даже если пахнет ванильными витушками. Когда, сломя голову, подгоняемый ветряным свистом, он нёсся через могилы вслед за Серджио, у одной из них пахнуло столь знакомо, что Пёс затормозил, едва не врезавшись в гранитное надгробие. Повернул назад, пригнув голову к самой земле, не обращая внимания на ветер, швырявший в нос сладкую гниль листвы, увядшие цветы и мокрой земли. Ммм, колбасные шкурки! Изрядно засохшие, наполовину втоптанные в грязь, но такие восхитительные!
Так, Адажио.
Это где-то здесь. Да-да, вот здесь – скудный холмик почти у самой ограды, заросший травой. Он узнает это место позже, когда они вернутся. Он запомнит дорогу и приведёт сюда остальных. И тогда...
Ветер свистнул как-то по-особому и больно куснул его за ухо. Эй, что за фокусы?
Горло стиснуло дурное предчувствие. Пёс рванулся, но было поздно.

***

Представление шло своим чередом. Вот в сад вышла погулять прекрасная дама.., золотое яблоко.., тревожный перезвон...
Зрители были несколько разочарованы, когда вместо злобного волка на сцену выбежал скромненький серый волчок в наспех вырезанной из картона маске. Но бесплатные леденцы, щедро розданные перед началом представления, подсластили разочарование.
– Как думаешь, его поймали? – Азарина, задвинув кресло в самый угол гримёрки, забралась в него с ногами, завернулась в плащ и нервно грызла краешек веера. Всегдашняя самоуверенность сползла с неё, как старый грим, и Азарина всё время куталась в старый клетчатый плед.
Серджио, вальяжно откинувшись на стуле перед зеркалом, невозмутимо полировал череп вышитым платочком.
– Ты знаешь кого-то, кто мог бы поймать Пса? Да любой, увидев ночью такое страшилище, уже распивал бы чаи в компании давно усопших предков.
Он был прав: скроенный из настоящей медвежьей шкуры, ростом больше трёх футов, с превосходными коваными клыками и глазами из янтарных пуговиц Пёс мог напугать кого угодно. Если не знать, конечно, что он безобиден как любой плюшевый щенок.
Азарина перестала грызть веер.
– А если... – она перешла на шёпот. – А если его тоже? Как Адажио?..
Серджио запихнул платок в карман и нахлобучил на голову цилиндр.
– Тогда всем нам остаётся только одно...
Он развернулся на стуле, но договорить не успел – крик пролетел по коридору и, хлопнув дверью, ворвался в гримёрку:
– Пожар!

***

Дымно и черно – вот и всё, что осталось от ветхого кукольного театра, который власти давно грозились снести, чтобы построить очередной человеческий муравейник. Люди всегда приносят деньги, а куклы... Куклы скучковались поодаль, спрятались от ветра под стеной ритуальной конторы (занятно, что смерть и развлечения стоят так близко друг к другу). Мало что удалось вынести из огня: большинство бежали, как есть. Азарина с Кавальо тащили чемодан с цыплятами, Серджио помогал Старухе, а Каспер зачем-то схватил виолончель Адажио и теперь так и стоял, то ли прижимая инструмент к себе, то ли пряча за ним своё нескладное тряпичное туловище.
– Теперь у нас нет Адажио, нет Пса и нет дома, – подытожила Азарина и сильней закрутилась в плед. – Кра-со-та.
С новой трагедией к ней вернулась привычная едкость, чего не скажешь об остальных – погорельцы выглядели не лучшим образом: Ковальо растерянно протирал пенсне полой сюртука, Старуха бормотала под нос то ли молитвы, то ли проклятия, цыплята жались к ногам и испуганно попискивали. Даже невозмутимый Серджио пинал носком ботинка остывающий пепел и молчал, стянув с полированной макушки цилиндр.
С неба пошёл снег. Или же это возвращался улетевший в облака пепел? Нет, снег. Он кружился и падал, падал, падал, засыпая цыплят, полосатые ножки-палочки сидевшей на чемодане Азарины, наметал генеральские погоны на плечах Кавальо и только с черепа Серджио скатывался, не задерживаясь.
– А пойдёмте к Мастеру? – опомнился Каспер. И, отвечая на недоумённые, вопросительные, возмущённые взгляды, робко пояснил: – Больше ведь всё равно некуда.

***

Если из двух зол выбирать меньшее, то Мастер Фантоццио, пожалуй, был меньшим злом, чем оставаться на улице. Но лишь на капельку. И уж точно он был лучше, чем могильный холмик, в котором оказаться не захотели бы даже цыплята, если б могли говорить. Но они только пищали, тоненько и невнятно, потому что Азарина распихала их по карманам, а кого-то и за пазуху. А чемодан пришлось бросить – тащить его через весь город, потом под мостом, потом по еле приметной тропке вдоль забора, повернуть направо, перебраться через ручей, не замочив ног, подняться по стёсанным каменным ступеням, затем по скрипучим деревянным, чтобы дотянуться и постучать в светящееся в сумерках мутное окошко – ну что за морока, право слово. Достаточно того, что им пришлось тащить Старуху. И виолончель, с которой Каспер отказался расставаться наотрез.

Ждали ли они широкой отеческой улыбки? Широко раскрытых объятий? Радостного «А я думаю, кого там метель принесла на порог!»?
Нет, конечно. Однако всё это они получили сполна, а ещё место у тёплого очага и никаких расспросов. Напротив, Мастер сам без устали рассказывал, как жил всё это время, как пробовал вырезать посуду (не пошло).
Азарина слушала вполуха. Она не сняла с плеч пледа, так и сидела, спрятавшись в него, как в броню. Снег растаял, шерсть намокла, отяжелела, но так было лучше. В мастерской почти ничего не изменилось (если не считать стопки нелепых недоделанных плошек, он даже на них пытался вырезать лица, о Боже!). Большую часть оконной стены по-прежнему занимал верстак, заваленный инструментами и всяким хламом. Пустые бутылки, дровница, снова бутылки, перед ширмой, а за ширмой – топчан и рукомойник. В углу очаг. И крест. Над очагом. Азарина старалась не смотреть туда, но взгляд так и притягивали две крепко сбитые посередине палки с обрывками ниток на концах.
Макушка заныла. И засвистели сквозные дырочки, что никогда не затянутся: на запястьях, на щиколотках, на острых, скрытых под пледом коленках.
Но разве неволя хуже того, что их ожидало на улице? Если непогоду ещё как-то можно было перетерпеть, то зима – не самое страшное, что поджидало их в городе.
Внезапная мысль ворвалась, задвинув на задний план полезшие было страхи: крест! Что, если тот рисунок в записке означал не кладбище, а...

А Мастер продолжал суетливо шаркать туда-сюда. От очага к верстаку, от верстака к скамье, на которой приютились куклы. Справлялся о здоровье Старухи, что-то советовал Ковальо от моли, как-то незаметно вытянул Серджио на середину комнаты, заставил скинуть фрак...
Азарина стиснула пальцы, на зная, что делать. Казалось, сейчас произойдёт то самое, и белые косточки Серджио вновь нанизают на нитку, как пойманную рыбёшку...
Но нет. Мастер проверил суставы, что-то смазал, что-то подкрутил и отошёл подкинуть в очаг дров. Цыплята, отогревшись и осмелев, бегали по всей мастерской, пищали радостно и бойко. Ну да, малы ещё, помнить дурное.
К ней Мастер так и не подошёл.

Когда свет погас, в мастерскую заползли ночные тени, а за ширмой раздался прерывистый храп, Азарина разжала пальцы. Тяжёлый плед свалился камнем с плеч, но тревога не исчезла совсем, затаилась неподалёку. Другие куклы не сказать, чтоб переживали так сильно. Робеющие поначалу, они освоились и принялись обживать заново старый дом: Старуха возилась в углу, где стоял сундук с тряпьём; Каспер пробовал играть на виолончели (хорошо, что Мастер всегда спит крепко. Это сыграло им на руку в прошлом, не помешает и теперь); Ковальо и Серджио, как двое незадачливых папаш, занимались малышнёй.
Отвлечь скелета от ловли цыплят удалось не сразу. Ну, как от ловли: одна шмакодявка умудрилась залезть в ведро со стружкой, и пока его доставали и отряхивали, две других чуть не угодили в огонь. Остальные, испугавшись, разбежались. Пришлось собирать их по всей мастерской и искать в хозяйстве какую-нибудь корзину, чтоб устроить малышей на ночь.
– Ты говорил, нам остаётся только одно, – напомнила Азарина, прилаживая к соломенной корзинке крышку от чугунка. – Ну? Что одно?
– Вернуться к Мастеру и всё ему рассказать.
Азарина сердито топнула ногой.
– Ты же знаешь, план дурацкий!
– Однако половина дела сделана – мы вернулись.
– И на этом всё! Кстати... Записка всё ещё у тебя?
Серджио похлопал себя по груди.
– Доставай!
Вчетвером они склонились над запиской (цыплята слишком малы, чтоб посвящать их в такое дело, а Старуха ещё в первый раз заявила, что вертихвостку Адажио не миновал Суд Божий, туда ей и дорога).
– Вот! – ткнула пальцем Азарина в косой крест, подчеркнувший косые цепочки неровных букв.
– И вот! – Показала она на крест, небрежно подвешенный над очагом.
Каспер растерянно хлопал стеклянными глазами. Ковальо щурился сквозь пенсне, будто не мог сразу разглядеть то, на что ему показывали. Один Серджио стоял, улыбаясь как и всегда, но Азарина видела, что нижняя челюсть так и норовит застучать дробной капелью.
– Ты думаешь, Мастер Фантоццио – это он? – наконец выдавил из себя Каспер.
– А в записке говорится, что с нами будет то же самое, что и с Адажио, если мы не вернёмся? – догадался Ковальо.
– Дурачьё! – разозлилась Азарина. – Адажио была его любимой куклой, стал бы он её убивать? Нет, он бы снова привязал её к кресту и на этот раз нашёл бы способ сделать это навечно.
Слова вырвались, прежде чем она сама поняла, что сказала. А когда поняла, отчаянно захотелось обратно на улицу. В снег, в метель, на площадь. Вырыть себе нору в сугробе, насыпать внутрь пепла от сгоревшего театра, зарыться и уснуть до весны. Может, к тому времени тот, кто убил Адажио и Пса (а что убил, она уже не сомневалась), устанет искать их и уберётся туда, откуда явился?
Серджио покачал головой.
– Не думаю, что это сделал Мастер. Будь у него причины так поступить с нами, он бы давным-давно что-нибудь предпринял, а не подбрасывал записки в почтовый ящик. С чего бы? Он же не учил нас грамоте.
Азарина опустилась на пол рядом с корзиной. Ах, если б они умели читать...

Адажио была лучшей Коломбиной во всем городе. А может, и на всём побережье. Когда она появлялась со своей виолончелью, хрупкая, воздушная, все зачарованно глядели только на неё. Азарина давно подозревала, что Мастер вырезал её, вдохновившись библейскими ангелами, не иначе. Даже прикупил для этого такое редкое в их краях сандаловое дерево. А вот Азарину, не мудрствуя лукаво, вырезал из осины. Как столовую ложку. Нет, вовсе не из-за этого она и уговорила тогда всех сбежать... Но возвращаться точно было плохой идеей. Решено. Ночь они переждут в мастерской, а утром...

***

А утром пропали цыплята.
Сперва все решили, что они спрятались, но те не показались даже когда Азарина запела их любимую песенку. Очаг догорел ещё ночью, среди золы так же не нашлось спёкшихся комочков воска, к большому облегчению всех искавших.
Видимо, малыши пролезли в щель под дверью – в одном углу доски прогнили и поддавались, если надавить.
– Бедные детки, сгинут, пропадут, – подвывала, раскачиваясь в своём углу Старуха.
– Это он выманил их. Точно он, – шептал Каспер, и, будто их могли подслушать, зажимал рукой то себе рот, то струны виолончели.
Азарина переводила взгляд с одного на другого, пока не дошла до Серджио.
– Ты знаешь, что надо делать, – повторил он. И добавил в ответ на её гримасу: – Только Мастер может прочесть записку и рассказать нам, что в ней написано.
– Не может.
– Почему?
– Покажи записку, – потребовала Азарина.
Серджио достал из нагрудного кармана аккуратно сложенный белый квадратик и осторожно передал Азарине. От времени бумага протёрлась, стала такой же бархатной, как его фрак. Азарина сжала квадратик в кулак, размахнулась и швырнула записку в огонь.
– Я лучше сама пойду на встречу с Тем, Кто Поёт В Ночи, чем признаюсь Мастеру, что мы без него ничто.

***

Старуха что-то вязала в своём углу. Казалось, ей всё равно где вязать, и она одна не особо заметила перемен. Как и тогда, когда пропала на несколько дней, а вернулась уже куклой. Впрочем, кашлем давиться она перестала, а так совсем и не изменилась: всё то же сморщенное лицо в обрамлении седых клочьев и серых рюш заношенного чепца; всё те же скрюченные пальцы, едва виднеющиеся из вязаных митенок; неизменный десяток платьев и кофт, натянутых одно на другое, и непрекращающееся движение деревянных спиц. Словно если она остановится, случится что-то страшное. Так оно, в общем и случилось: Азарина не помнила, видела ли вязание в руках Старухи, когда сгорел театр и они решили вернуться к Мастеру. Но что та отложила спицы в ночь, когда пропали цыплята, – в этом Азарина могла поклясться.
Выходит, во всём виновата...
– Виновата ты! – Каспер, прикрываясь виолончелью как щитом, указал смычком на Азарину. – Если бы ты не взяла тогда ножницы...
Затихший было спор вновь затрещал как пламя в очаге, которому щедро плеснули вина. Со всех сторон подбрасывали новые и новые обвинения, но всё больше доставалось Азарине, потому что только её не устраивала тёплая мастерская.
Казалось, с пропажей цыплят и сгоревшей запиской всё закончилось. Мастер прибил на порожек планку, и стал тщательней проверять, заперта ли дверь, перед тем, как ложиться спать. Куклы, помаявшись пару дней бездельем, сами предложили снова играть на улицах и в кабаках. И только Азарина была против, напоминая, как хорошо и вольно им жилось до сих пор.
– ...а потом болтайся распятый, пока не придёт время падать в сундук и трястись в очередной балаган, где все уже нажрались хлеба и ждут только жрелищ! – Азарина сделала шаг и выхватила у неуклюжего Каспера смычок. – Ты даже смычок держишь как дубинку!
Она отбросила смычок в сторону и спросила:
– Что бы на всё это сказала Адажио?
– Что ты зазнайка и хочешь решать за всех.

***

Азарина брела, низко надвинув на глаза капюшон. Вечер, метель, прохожих мало. Завёрнутая в плащ, перешитый из пледа, она вполне сойдёт за человека. Возвращаться не хотелось. Впрочем, можно же не возвращаться вовсе – забраться на какой-нибудь чердак, забиться в самый угол и тихо сходить с ума от одиночества. А ещё надеяться, что тебя не сгрызут крысы, не обнаружат люди и не найдёт он – Тот, Кто Поёт В Ночи.
Предатели. Все они предатели. Стоило Мастеру предложить – и все тут же обрадовались! Конечно, отыгрывать спектакль перед разложенной ширмой – это не театр. И зрителей не проведёшь. Но до чего же легко они согласились привязать себя заново. И даже называть Фантоццио Хозяином.
А Фантоццио! Ух, как загорелись глаза у старикана! Как он сразу засуетился, зашаркал! Пятерых кукол ему маловато, надо сделать замену Адажио. И кого-то вместо Пса. Дерева хорошего в это время поди найди ещё, но есть же гипс. Да-да, есть гипс и какие-то тряпки (да здравствует новый Каспер с лысиной как у Серджио!)
Смотреть на это было так противно, что Азарина дождалась, когда Мастер увлечённо присядет к верстаку, тихонько отворила дверь...
На этот раз она ушла одна.

Когда дорогу заступила тень, Азарина даже не успела испугаться. Они словно шли навстречу друг другу сквозь метель, и встреча их была только вопросом времени.
Азарина подняла голову, вглядываясь в кружащую темноту высоко у себя над головой. Тень стояла молча. И тогда Азарина пропела, перекрикивая вой ветра:
– Встретил я красотку, красотку без души!
Тень стояла, покачиваясь, и молчала. Ветер сорвал с головы Азарины капюшон, и настойчиво швырял ей в лицо колючим снегом, словно подталкивая к бегству. Но она вросла в сугроб, и снова куда-то бежать просто не было ни сил, ни желания.
Так и буду стоять, пока не заметёт совсем, – успела подумать она, когда тень начала клониться, расти и до Азарины долетел едва слышный шелест:
– И так в неё влюбился, что просто свет туши.
И свет померк.

***

– Обсыхай, отогревайся, – услышала Азарина, когда уютная темнота разошлась, раздалась до размеров ещё более уютной светлой комнаты.
Мгновение – и она стоит, утопая ногами в густом меховом ковре. Сбоку пылает жаром камин, где-то сзади мягко ходит Тот, Кто Поёт В Ночи. Странно. Ещё вчера она бы бежала куда угодно, повстречав его. А сегодня...
Не верь, – шептал внутренний голос. Не поддавайся. Вспомни Адажио.
Вспомни, как её нашли...

Пёс учуял первый. Он лежал у ног Старухи и вдруг навострил уши, поднялся... А потом заскулил, горестно и громко. Рванул к двери чёрного хода, лаял, царапался. Они выскочили в едкий осенний туман, долго бежали следом за взбесившимся Псом, пока не наткнулись на неё. Адажио лежала в сточной канаве аккуратной кучкой: платье, туловище, ручки-ножки и голова. С закрытыми глазами голова стояла прямо на туфельках и венчала всю эту нелепую пирамиду. Будто ребёнок складывал, а круглая кукольная голова всё время скатывалась, и он подпёр её туфлями. Виолончель лежала отдельно.
Сперва они решили, что это какая-то шутка, из тех, которые Адажио с Каспером частенько придумывали вдвоём, и что сейчас Адажио откроет глаза, покажет язык и спросит: «У кого-нибудь есть с собой резинка – соединить руки-ноги? Моя, как видите, порвалась.»
Но она молчала. И не открывала глаз.
А когда Пёс подошёл ближе и лизнул Адажио в щёку, кукольная голова накренилась и скатилась с пирамиды прямо в лужу, где и затонула, выпустив на прощание несколько жёлтых пузырей.
И что же они сделали?
Забрали её с собой?
Похоронили?
Нет. Они просто сбежали.
Примчались в театр, забаррикадировали оба входа и несколько дней вообще никуда не выходили, на стук не открывали и даже афишу не меняли. Пока Старуха не взялась вновь за спицы со словами «свяжу ей берет, бедняжке всегда хотелось красивый красный берет».
А когда они наконец вышли из театра и вернулись к канаве, Адажио там уже не было. Все решили, что её нашли люди, и с тех пор стали ещё более осторожны даже на сцене, чтоб кто-то из зрителей не заподозрил чего и не донёс.
А ещё через несколько дней в почтовый ящик упала записка с крестом. И всё поняли – это знак!

– Ты убьёшь меня? – спросила Азарина, не оборачиваясь.
Сзади что-то громко упало, половые доски вздрогнули. Так, должно быть топор падает на плаху. Азарина зажмурилась...
Но всё было тихо.
Минуты шли.
Никто не торопился отрывать ей голову, ломать руки и выдёргивать ноги.
– С чего ты решила, что я собираюсь тебя убивать?
Говорил он негромко, и откуда-то сзади и сверху, но слышно было каждое слово так, словно он шептал прямо на ухо.
Азарина повернулась и подняла голову.
Он был высокий. Даже теперь, когда снял плащ с капюшоном, всё равно высился над ней со своими длинными ногами, руками, бесконечным рядом мелких блестящих пуговиц на сюртуке, длинными и гладкими чёрными волосами. И даже нос у него был длинный точно вороний клюв.
– Ты убил Адажио. И Пса. И...
– Я?
Азарина невольно зажала уши руками. А он, оказывается, совсем не тихий, этот, Который Поёт В Ночи. Говорит вот только намеренно понижая голос, потому что голос у него очень даже громовой. Такой, должно быть, слышно будет даже на самых дальних рядах самого большого театра.
– Вы не получили мою записку? – он пока не выглядел злым, нет. Скорее, удивлённым.
Азарина не успела подумать, хорошо или плохо, злить того, кто, возможно, скоро превратит тебя в мешок с тряпьём, слова вырвались сами:
– Что толку с твоих почеркушек, если кукол, знаешь ли, не учат грамоте!
Он присел перед ней, так, что их лица оказались на одном уровне. Смотрел серьёзно, а как начал говорить, так даже внутренний голос заткнулся и заворожённо внимал.

Они были парой.
Нет, не так. Надо с самого начала.
У него был учитель. Прекрасный мастер. Не просто столяр – краснодеревщик. Не было такой задачи, которую б он не мог выполнить. В его руках дерево оживало заново, обретало вторую жизнь. С резных ставен махали крыльями птицы, ножки столов вились змеями, рычали львами, пели голосами серен. Мастер был вхож в самые дорогие гостиные, обласкан и осыпан милостями. Но время не жалеет никого, годы шли, рука стала не так тверда, настала пора задуматься о передаче ремесла в надёжные руки. Учеников Мастер набирал, но не больно жаловал: обзывал бездарями и лентяями, спихивал на них всю грязную работу, но делиться секретами не спешил, и вскорости выгонял, сетуя на то, что искусство вымирает, уходит в закат под натиском марширующих мануфактур.
Корвино терпел всё. Выполнял любые поручения, сносил и ругань и даже побои (подвыпив, Мастер бывал весьма несдержан). Не ради неких дивных тайн, нет. Столяром он стал вполне сносным, получал простые заказы, мог бы уйти на вольные хлеба, но Анна... Анну он оставить не мог. Совсем не похожая на отца ни ликом, ни характером, она заглядывала в мастерскую – и пасмурный день разом становился ясным, собаки переставали брехать, мастер лаяться, и даже дерево, казалось, само рождало дивные формы из-под не очень умелой руки влюблённого резчика.
Много ль надо, чтобы узнать, что чувства взаимны?
Они скрывались, ожидая времени, чтоб открыться и просить родительского благословения, но судьба распорядилась по-своему...
Корвино корпел над очередным табуретом, которым больше вероятности получить по спине, нежели услышать похвалу, когда дверь распахнулась и влетел разъярённый учитель. Схватив ошеломлённого ученика за шиворот, он выволок его из мастерской прямо на улицу.
– И чтоб духу твоего тут больше не было! Голодранец! Щенок! Мерзавец! – разорялся Мастер. – Вор! Прощелыга! Бандит!..
На все попытки прояснить, чем он вызвал гнев, Корвино получал очередную порцию ругани вперемешку с пинками. Отчаявшись, он попросту сбежал, решив позднее разобраться что к чему.
С Анной свидеться так и не сумел – прислужница соглашалась передать записку, но ответов сразу сказала не ждать: «Бедное дитя не встаёт с постели и почти не приходит в себя». Как оказалось, Мастер прознал об их свиданиях, и это пришлось ему сильно не по нраву. Не слушая никого, он решил, что давал дочери слишком много воли, и впредь следует сузить её круг общения с внешним миром до бесед с духовником. Та посмела было возразить родителю, и он, впервые в жизни, поднял на неё руку. А рука у Мастера была тяжелая.
Через неделю по городу поползла траурная процессия, а следом за ней и слухи, что именитый Мастер сошёл с ума.
Но самое страшное заключалось в том…

Он замолчал, словно не в силах был продолжать, будто бы Азарина сама должна была догадаться. Но она ждала и Корвино закончил:
– Он решил делать живых кукол и первой из них стала его дочь.

Долго, путано, невероятно. Азарина и верила и не верила словам, по которым выходило, что настоящий убийца на самом деле вовсе не он, а... Нет, ну в это уж точно невозможно поверить! Пусть Мастер Фантоццио и любит прикладываться к бутылке, и суров бывает... бывал не в меру, но ведь на то он и Мастер. А они куклы – таков порядок вещей. Да-да, тот самый порядок, который сама Азарина ненавидела и мечтала изменить (и изменила!), но что с того? Остальные ведь с ней не согласились, и кажется, даже рады теперь. Они в безопасности, о них заботятся, не нужно, как в театре, возиться с афишами, билетами, мыть полы и драить лавки от пролитого пива и ещё чего похуже. Мастер не давал воли, но и работать кроме как «по призванию» не заставлял...

– Люди. Все вы когда-то были людьми и...
(Эй-эй, Азарина! Этот тип обезглавил Адажио! А ещё на его совести Пёс и…)
– Цыплята! – Она оборвала Корвино на полуслове. – Они, скажешь, тоже? Что ты с ними сделал? И с Псом? И с Адажио?
– Я вернул им покой.
– Покой?
– Покой, который Мастер отнял у них, поднял из могил, заставив вновь топтать землю и служить ему.
Азарина подбоченилась и торжествующе рассмеялась.
– Ты запутался в собственной лжи! То говоришь, что Мастер убил свою дочь, то, что он раскапывает могилы...
– Не раскапывает, нет, я же писал вам. Ах да, вы не умеете читать…

Корвино, потерянный и не знающий, куда себя деть после смерти любимой, скатился до самой черновой работы, а вечерами слонялся по кабакам, просиживая все деньги и каждый раз надеясь не дотянуть до следующего утра. Но утро наступало вместе с расплатой, и всё повторялось заново, пока однажды он не увидел как в трактир спустился ангел. Он появился среди кружек с вином, в руках держал виолончель, а смычком взмахивал, будто дирижировал целому ансамблю херувимов.
Это была Адажио.
С лицом Анны Фантоццио.

Азарина недоверчиво хмыкнула.
Он встал и поманил её пальцем.
– Иди сюда. Что ты видишь?
Азарина подошла к столу. Ей пришлось привстать на цыпочках, чтоб заглянуть в небольшое круглое зеркальце, наклонённое так, что в него не попадало всё, что находилось выше головы.
Из зеркальца на неё глянула вытянутая физиономия с узкой прорезью рта, носом-кнопкой, кривовато нарисованными глазами (один чуть больше другого и немножко косит).
– Ну и...
– А так? – Он чуть повернул зеркальце, на мгновение отражение замутилось и вернулось вновь, но... Но это была не она. Всё тот же курносый нос-кнопка; губы, сжатые в скупую щель; один глаз чуть больше другого... Она даже красилась так, чтоб скрыть это, густо мазала ресницы сурьмой, и под глазами рисовала длинные кошачьи стрелки. Ей хотелось быть красивой, хотя в безумии кабацкого угара кто станет разглядывать её лицо? Подтянутая как можно выше юбка открывает полосатые чулки, ноги взлетают выше головы, смех и непристойности текут из глотки...
Зеркальце дёрнулось, и Азарина отшатнулась от стола.
Ей не хотелось помнить, хотелось нахлобучить на голову дурацкую короткую кукольную память, но та расползалась как бумажная шляпка под хлынувшим ливнем воспоминаний.
Пьяная ссора, стремительно переросшая в драку...
В чьей-то руке острый нож…
Внимательный изучающий взгляд из-под седых бровей...

Надо же, как нелепо... Как нелепо она жила и... О Боже, она ЖИЛА!

Корвино нашёл их всех. Кого-то, как мла... как «цыплят», захоронили на больничном кладбище. Кого-то на муниципальном. Могила Адажио, ухоженная, с мраморным ангелом, сложившим руки в молитве, находилась неподалёку от центральной аллеи – в ту ночь оне дошли до неё совсем чуть-чуть, застряли в старом склепе. В том самом, в который их привело чутьё Пса. Собак, как известно, не хоронят рядом с хозяевами, но он и не был обычной собакой – верного слугу зарыли у самого входа в фамильное святилище.
– А Серджио..?
– В склепе.
Они немного помолчали.
Затем Корвино потянулся и что-то взял со стола. Ножницы. Тонкие, изящные. Совсем не похожие на те грубые, обтянутые засаленной кожей лезвия, которыми Азарина орудовала в комнатушке Мастера. У этих кольца украшены завитушками, и на лезвиях узор.
– Колдовское серебро, – пояснил Корвино. – Заговорённое. Только оно и может отсечь нить души от кукольного тела.
Азарина требовательно протянула руку, и он, чуть поколебавшись, подал ей колдовской инструмент.
Тяжёлые. Она представила, как лезвия смыкаются и рассекают жилки коленей, локтей, подбираются к шее… Враз стало неуютно и она чуть не бросила ножницы. Чтоб ещё потянуть время, спросила:
– Откуда они у тебя?
По лицу Корвино скользнула тень, но он ответил:
– Оттуда же, откуда и всё колдовство.
– И оно тоже? – Азарина вновь привстала на цыпочках, отыскивая взглядом зеркальце.
Корвино нетерпеливо хлопнул ладонью по столу. И Азарина решилась.

***

Она брела, низко надвинув на лицо капюшон. Вьюга обернула город белым саваном и стихла. Где-то настойчиво звенел колокольчик. А может, это колокольчик памяти, напоминал, что ей нужно сделать, когда пройдёт под мостом, потом по еле приметной тропке вдоль забора, повернуть направо, перебраться через ручей, не замочив ног, подняться по стёсанным каменным ступеням, затем по скрипучим деревянным, чтобы дотянуться и постучать в светящееся в сумерках мутное окошко, чтобы…
Все они выбрали покой (так сказал Корвино).
И Адажио, и Пёс, и, должно быть, цыплята. Только Азарина не готова была ко встрече с Создателем. По крайней мере, с тем, который создавал её первым. Жаль, конечно, результат оказался не очень удачным. Но и второй – в кукольном обличье – не так уж и плох, если так рассудить.

Она дойдёт.
И постучится.
И соберёт всех остальных и расскажет… Впрочем, что там рассказывать – они и так всё знают.
Старуха, ещё до того как исчезнуть и вернуться в театр куклой, любила носить в подоле старые сплетни. Одной из них была история о тщеславном ученике известного мебельного мастера: парнишка соблазнил единственную дочь своего учителя, а когда грех стал слишком очевиден, пошёл в отступную и сбежал. Девица не вынесла позора и наложила на себя руки, а бедный мастер сошел с ума.

Что ж, зеркальце и ножницы припрятаны в надёжном месте, на случай, если ей или кому-то из остальных однажды тоже захочется покоя.

Возможно, Корвино и был хорошим столяром. Но превзойти своего учителя он так и не смог.
И больше не сможет.
Ни-ко-гда.

Приветствую!
Отлично написано и безпросветно!
С уважением!