“И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною,
обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.”
Откр.12:9
В исправительной колонии номер пять, что в Замордовском уезде, среди заключенных распространилось странное течение. Заключенные (на местном говоре их называют зэ-ка) здесь в основном мирные, не лишенные даже некоторого достоинства: большую часть составляют не уголовные преступники, а пошедшие против Царя Батюшки, то есть люди не низкого происхождения, но напрочь лишенные естественного патриотизма и от того все же жалкие.
Вторую большую группу составляют греховники, пойманные на распространении запретной литературы. Страшная мерзость, эта запретная литература, скажу я вам! Страшная мерзость! Попался мне как-то на глаза один такой их буклетик: стоило мне вполглаза только глянуть как небритою своею щекою трется один сударь о прости-Господи безволосую задницу другого сударя, как я весь закаменел от ярости и дальше уж мне ничего не оставалось, кроме как дочитать богомерзкий сатанинский пасквиль до конца, ну и черкануть про распространителя опричникам.
Словом, вот такие гнусные люди составляют население упомянутой выше колонии. И какого же было мое удивление, когда проснувшись по утру и осматривая как водится перед работой зэ-ка на предмет физического здоровья и готовности к исполнению трудовой повинности, я с интересом обнаружил у нескольких невиданную прежде надпись на коже: “рыболюды из Инсмута должны страдать”.
Я, конечно, спросил у одного зэ-ка, что бы это значило.
– Мусорам знать не дозволено, – ответил рекомый зэ-ка, высокий статный молодец с пышными пшеничными усами по прозвищу “Гренадер”.
– Что ж вы, сударь, меня к мусорам причисляете? – искренне удивился я. – Я ж все-таки уездный доктор, человек интеллигентный…
– А вам бы, херр доктор, прежде всех следовало знать, что на зоне всего два вида людей живут: мусора и гусара. На гусара вы не тянете с такой-то бородкой, значит, милостивый государь, вы к мусорам относитесь.
– Па-а-звольте, – вступился я за честь докторского мундира (голубого с позументом), – но “на зоне”, как вы изволили выразиться, кроме мусоров и гусаров еще и другой вид людей имеется: свободные хомо эректус эт сапиенс, равно далеко стоящие и от ваших нелепых дихотомий, и от любых других бинарных оппозиций.
– Известное дело, – кивнул Гренадер, – у таких эректус булки самые сдобные.
И подмигнул мне, нахал.
А тайна сей надписи открылась мне тем же вечером. Как и полагается осенью, стемнело быстро и как-то насовсем, как будто не рассветет уже никогда и так и будем мы вслепую мыкаться между постройками, не в силах ни по запаху, ни на ощупь отличить казарму благородных охранителей от барака низкопадших заключенных. Да к тому же зарядил дождь, так что я уж было совсем собрался засесть в своей комнатке, сделать себе укольчик, да и сидеть с книжицей у окна, не столько даже читая, сколько следя за игрой света и тени на страницах в ненадежном свете свечи.
Я уже подготовил все к инъекции, когда увидел тень, шмыгнувшую в ночи из барака. Тень хоть и согнулась в три погибели, но по росту да и каким-то шестым чувством, будто нутром, почуял я: Гренадер.
Овладело мной любопытство: бродить ночью по территории зэ-ка не так чтобы запрещено, но и не поощряется, без предварительного уговора с кем-то из охранителей можно и пылающим мечом по темечку получить. Так что я решил отложить на время шприц, а сам тихонько вышел, поежился под дождем, немедленно плеснувшим ледяной водой за воротник, да и покрался за Гренадеровой тенью.
Шли мы недолго (да и куда ты денешься из исправительной колонии), до барака совершенно темного, глухого, пялящегося слепыми окнами в темноту. Скрипнула дверь, тень скользнула внутрь, я за ней. Тут меня и приняли под белы рученьки.
В темноте я не мог разглядеть лиц моих задержателей, только чувствовал чьё-то горячее дыхание у самого уха.
– Что за вошь мусорскую ты принес на хвосте? – глубоким басом осведомился кто-то в темноте.
– Сейчас мы ему устроим темную, – услышал я знакомый голос Гренадера.
– Постойте, судари! – взмолился я. – Ну что же вы сразу к таким решительным мерам прибегнуть решили. Что у вас тут, собственно происходит, позвольте узнать?
– Надо же! – удивился бас. – Вот уж кого не ждал, не загадывал. Эскулап наш тюремный пожаловал.
В темноте чиркнуло, зажглась лучина, и я наконец увидел, что держат меня двое, а напротив стоит еще три зэ-ка: слева Гренадер с довольной ухмылочкой, справа низкий и тоненький будто свечка Кок, а посередине один из главных их, прозванием Паханиил.
– Ну, говори, зачем пожаловал? – грозно сведя брови, вопросил Паханиил.
– Любопытство одолело, – покаялся я, – что же это у вас за надписи такие: “рыболюды из Инсмута должны страдать”.
– Это, – говорит, – тайна страшная, кому попало и не откроешь. Ты, Есентий, не совсем пропащий человек, могу и открыть тебе. Только придется тебе это самому прочувствовать, такое словами не передать, только от сердца к сердцу.
– Я готов.
В неровном свете лучинки в черноте барака, Гренадер повернулся ко мне спиной. Я весь сжался внутри, ожидая какого-то откровения, а Гренадер медленно, не спеша стянул с себя тюремную робу, и обнажил поджарое мускулистое тело.
Я сглотнул.
Гренадер тогда так же медленно, величественно снял штаны и остался стоять в чем мать родила. Сзади меня слегка подтолкнули к нему и тогда…
Крылья у Гренадера были величественные, а меч пылающий в руке сиял нестерпимо. Паханиил был рядом, о шести крыльях, а Кок стал шариком пернатым, какой и словами не описать. Но вот закричали они, лица от боли исказились, и полетели они вниз, с облака, да прямиком в Замордовию, в исправительную колонию номер пять.
А в Инсмуте всегда дождь идет.
Туманы там промозглые.
Идешь по улице, идешь, как плывешь сквозь жижу какую-то. Посмотришь иногда по сторонам на рожи эти проклятые и дышать нечем становится. Силишься вдохнуть, а никак, все туманом да влагой забито. Вот уже лицо посинело, на землю валишься, руками шею раздираешь - и вдруг раз, и отпустило. Через жабры, что висят кровавыми шматками на шее, вроде и дышится.
А рожи эти – ну что поделать, пучат глаза свои рыбьи, рты разевают. Кажется иногда, один ты человек тут, кругом только твари. А потом посмотришь в зеркало… А ты ведь и сам такой.
И во всю грудь синеет скрепкой наколотое: “рыболюды из Инсмута должны страдать”.
Рыболюды из Инсмута должны страдать
Список форумов · Архив «Пролета Фантазии» · Талассофобная вечеринка
