Ночью опять вскрылась полынья.
Тогда к ангаккуку пришел добытчик. Снял с саней гигантскую каракатицу, внес в дом, затворил дверь. Положил каракатицу на стол, протянул к керосинке закоченевшие руки.
— Ночью опять вскрылась полынья.
Больше ничего говорить не требовалось. Ангаккук достал нож, тронул лезвие пальцем. Острое. Каракатицу вскрыл одним уверенным движением: привык за долгие годы. Ангаккуку было столько лет, сколько всем окрестным добытчикам вместе. Руки у него не дрожали, глаза не побледнели, как часто у стариков бывает.
— Плошку подай, — велел ангаккук.
— Даю, даю.
— Что говорят, не поднялся никто?
— Внешние круги не тронуты.
— Хорошо.
Вроде, недавно подновлял.
На стене тикали часы. Гирьки застыли друг напротив друга в краткосрочном равновесии. Скоро вечерняя гирька опустится до самого пола. Нужно уложиться.
Густая темно-фиолетовая жидкость потекла в плошку.
— Тащи следующую.
На полынью пять чернильных мешков нужно. Все шире и шире становятся. Еще и
эти ломают, когда выбираются.
Если круг сломают, поползут до следующего. Чем бледнее круг, тем слабее защита. Духи любят, когда ярко. А бледное бледному благоволит. Хуже всего, когда за кругом линию видно. Сломали, значит, защиту, дальше двинулись. У
этих ног нет, ходить не могут. Цепляются когтями за лед, подтягивают тело, линию за собой размазывают, пока чернил хватает.
Мягкое тело шлепнулось на стол. Ангаккук скинул первую каракатицу, перехватил скользкими пальцами нож.
Работал хорошо, настраивался, слушал, что духи говорят. Потом перелил в большую канистру все чернила, собрал рукой остатки, приложил ладонь к лицу, чтобы духам лучше видно было.
— Пошли теперь, — сказал.
Собаки у добытчика быстрые, домчали до полыньи так, что только снег за спиной свистел. У внешнего круга замерли. Звери, как и
эти, кругов боятся.
Ангаккук посмотрел на лунную стрелу, упиравшийся в полынью. Серо-желтый луч был здесь всегда, светил
этим, призывая их на небо. Ангаккук скинул с головы капюшон, подставил седые волосы ветру. Присел на корточки и провел пальцем по чернильной границе. На подушечке остался след, значит, здесь
этим прорваться пока было не суждено. Вслед за добытчиком ангаккук обошел внешний круг целиком, попросил у духов защиты и переступил его. Проверил средний, убедился, что и он цел, пошел к самой полынье.
Свет лунной стрелы тусклый и слепящий разом. Пока луна на небе, и на нее можно без опаски смотреть. Слишком уж далеко она живет, не может до дерзких людей дотянуться. Но бывает и такое, что проплывает мимо жилища луны небесный тюлень, тогда выходит она на охоту. Стреляет луна метко, но, случается, и мимо цели проходит стрела, вонзается в землю. Так образуются столпы света, что достают до самых глубин, и манят, манят. То ли попадали
эти с луны в свое время, то ли пьянит их неземное свечение. Плывут и плывут, да ведь выше ледяного острова-то не всплыть...
Откуда ангаккуку это ведомо? Духи напели. Остальным лучше не знать.
Внутренний круг пострадал. Лапы
этих, лезущих на свет, отломали лед так, что чернильная граница нарушилась. Пришельцы ползали под зовущей луной, пока солнечный свет не прогнал их назад в глубины. Остались от них только еле различимые отверстия от когтей и вмятины в снегу.
Ангаккук снял рукавицы, добытчик открыл канистру и вылил чернил в сложенные лодочкой ладони. Ангаккук пошел по новой — большей — окружности, намечая контуры. Второй раз, чтобы не осталось зазоров. Третий, укрепляя защиту. Когда круг стал жирным и почти черным, ангаккук успокоился, отер со лба выступивший несмотря на холод пот, и поблагодарил духов. В канистре остались еще чернила, и ангаккук пустил их на средний круг — не повредит.
Раньше шаманы пели и били в бубны. Так учили наставники. В доме еще лежали маски, расшитая чудовищами нижнего мира куртка и несколько музыкальных инструментов. Ангаккук давным-давно отказался от них. Духи и так услышат. Или нет, и тогда...
По традиции добытчик привечал и кормил ангаккука после ритуала. В охотничьем доме было теплее. Хлопотала у плиты женщина, в кастрюле булькало что-то душистое. Ангаккук плохо помнил запах специй, не любил соленого, мог жевать сырое мясо. Но забота была приятной.
Девочка лет пяти или семи — ангаккук плохо разбирался в детях — дернула за штанину, потянулась к чернильному отпечатку на лице.
— На, потрогай.
Теплая ладошка коснулась зазябшей щеки, и от этого как током прошибло. Ангаккук помнил, что такое ток. Электричество. Он многое помнил из того, что осталось позади. Духи не давали забыть, слали знаки-ассоциации. А знаки, они странные бывают.
— Папа говорит, вы нас оберегаете.
— Пока могу, — сказал ангаккук.
— А когда умрете?
— Когда умру, ты будешь. Хочешь, научу?
Добытчик дернулся. О таком не шутят. Ангаккук имел право забрать у добытчика дочь, обречь ее на одиночество и украсть ее солнце, посвятив тени и луне. Многие сочли бы это честью.
— Ну, пойдешь?
— А вы ругаетесь? Мама ругается.
— Я не ругаюсь.
— Тогда пойду.
— Вот и славно.
Жена добытчика поставила перед ангаккуком тарелку. Ел ангаккук быстро, не обжигаясь и почти не чувствуя вкуса.
— Боишься
этих?
— Не боюсь, — ответила девочка.
— А зря. Надо бояться. Вся разница между нами, — ангаккук облизнул ложку и отодвинул тарелку, — в том, что они могут дольше существовать на нашем ледяном острове, чем мы у них под водой. Они знают, что есть у нас. Мы не знаем, что есть у них. А духи не скажут. В этом и есть страх.
— Все равно не боюсь.
— Ладно. Собирайся.
В санях молчали. У дома ангаккука добытчик снял с саней канистру и поставил в снег. Зашел, чтобы забрать выпотрошенных каракатиц. Кинул одну собакам, а сам опустился на одно колено и обнял дочь. Что-то зашептал в ухо, погладил по голове и по плечам. Всхлипнул будто даже. Ангаккук молчал. Потом, когда добытчик крикнул на собак, и те унесли его в начинающийся снегопад, ангаккук открыл дверь и запустил девочку внутрь, чтобы грелась, а сам остался снаружи.
Вылил из канистры остатки чернил. Вытекали чернила неохотно, словно кровь из поджившей ранки. Ангаккук обмакнул палец в образовавшуюся кляксу, нарисовал лучи, получилось солнце. Улыбнулся.
Потом долго-долго тер снегом лицо, чтобы смыть отпечаток. Ни к чему отвлекать духов теперь, когда полынья окружена. Пока чернила не посветлеют, не поменяют оттенок, духи будут следить, чтобы
эти не причинили людям зла.
Темнело, и лунная стрела стала настолько яркой, что ангаккук мог разглядеть ее от самого дома. Бледная линия перечеркнула небосвод, уперлась в горизонт, нырнула под лед, где дотянулась до самых черных впадин. Ночь — плохое время, чтобы проводить его вне стен. Стены — последняя защита. Так было всегда, еще до того, как ледяной остров оторвался от большой земли. До того, как лунная стрела пригвоздила его к бездне.
Когда ангаккук вошел в дом, девочка уже спала у печки. Хорошо, если смогла заснуть в одиночестве. Ангаккук перенес ученицу на кровать, укрыл старой медвежьей шкурой, сел в кресло и закрыл глаза. Как всегда, ему снились чернильные круги. Они расходились подобно тому, как разбегается по водной глади рябь, если кинуть камень. И чем дальше круги убегали от центра-полыньи, тем светлее делались. Они пересекались с кругами других шаманов, набегали на линии и растворялись, тускнели, теряли цвет.
Утром ангаккук проснулся первым. Подошел к окну, посмотрел в белизну, довольно хмыкнул, не увидев лунной стрелы. Хватит. Насмотрелся. Потряс ученицу.
— Вставай.
Девочка начала тереть глаза кулачками. Ангаккук смотрел на нее, потом дал талой воды, чтобы она прополоскала рот. Его самого учили так давно, что он не знал, с чего начать. Хотел — и не знал. Девочка почувствовала это — добрый знак — и начала сама. С вопроса.
— А вы видели
этих?
Ангаккук покачал головой. Вспомнил прозрачные тела, лишенные чешуи, просвечивающие скелеты и бледные кишки, что багровели, если чудовище насыщалось. Глупые рыбьи глаза, лишенные век. Вспомнил первую лунную стрелу, ту, что осталась на большой земле. Вспомнил имена. Еще раз покачал головой. Пока рано.
— Может, их и нет вовсе? — спросила девочка.
— Может, уже и нет. Но ты все равно бойся.
Линии
Список форумов · Архив «Пролета Фантазии» · Талассофобная вечеринка
