Думаю, Кэдди понравились бы мои прежние сны: что-что, а условные миры и вымышленные обстоятельства она очень любила.
Раньше я частенько представлял, как Элтиндж Шоу, не самый проницательный детектив из «Серых пистолетов», он же — любитель быстрого и жёсткого действия, закуривает сигарету и, глядя с высоты манхэттенского небоскрёба на забитые человеческими пороками и грязью кварталы, говорит мне: «Убирайся из этого города, старина! По ночам здесь не спят даже мёртвые. Тени!.. Помяни моё слово, здешнюю экономику создали худшие из них!»
Детектива Шоу, конечно, многие ругали, потому что не воспринимали всерьёз, а я нахожу, что он был вовсе не хуже других персонажей, просто реальность слабо поддавалась ему: страницы за страницами его предавали роковые красотки, а он, казалось, так увлекался ими, что, наверное, не заметил бы, умыкни я у него бульварный журнал из-под носа. Впрочем, бумага, на которой печатали детективные истории, была тонкой и плохо склеивалась. Должно быть, она повидала и претерпела вместе с Шоу слишком много жизненных неудач. Я возвёл из неё не один желтушный город перед тем, как догадался наконец перейти на модные цветные журналы по ландшафтной архитектуре. Разумеется, с плотными страницами.
Строить реальность сна ничуть не сложнее, чем делать бумажный макет.
Но только не в этот раз.
Мне страшно. Я знаю это. И он тоже знает, иначе и не было бы его здесь, маскота моих страхов и последнего рыцаря снов. Детектив Шоу расстроен. Он похож на человека, который только что поцеловал осень, но не какую-нибудь, а тусклую и дождливую, поселившуюся насовсем в вымышленном городе Нью-Йорке. Вот уж где автор «Пистолетов» постарался на славу! Судя по описаниям, там та ещё тоска.
— Пора, Ноа, — глухим, точно из фонографа, голосом замечает детектив и бросает свою излюбленную фразу о том, что в конце концов исход один:
никто не получит то, чего желает.
Есть в этом что-то глупое, когда он так меланхолично произносит её. Раньше она мне казалась забавной, а теперь я думаю, пусть эта мысль достанется желтоватым страницам.
Не мне.
Не Кэдди.
Не мне, не Кэдди. Только им.
Я не сразу замечаю, как сквозь тающий силуэт Манхэттена проступает тяжелая и уродливая сеть железнодорожных мостов. Ещё чуть-чуть — и пойдет первый ночной экспресс. Он наберёт скорость, сломает призрачные постройки и, вталкивая вымышленные миры в пустые вагоны, ударит в пространство шрапнелью гудков.
Мне не нужно выдумывать этот город. Нью-Фэвит для нас с Кэдди — родной.
В трудах профессора Левандовски сказано, что прошлое во снах нужно воссоздавать как можно более точно. Но память — это ведь не послевоенная топографическая карта, так сразу и не определишь, что стёрлось, а что — осталось.
Каким был Нью-Фэвит три года назад?
После недолгих раздумий я возвожу причальную башню. Как бы там ни было, со смотровой площадки город виден лучше всего. Вообще-то, я ни разу на ней не был и уж точно не сидел в металлическом брюхе цеппелина. По слухам, там так тихо, что можно услышать, как тренируются боевые автоматоны с Механического завода.
Какой Нью-Фэвит сейчас?
Когда мне было семь, я рисовал его в виде гигантской арктической цианеи, где воздушные железнодорожные вокзалы — тело медузы, а девять небоскрёбов, на кровлях которых эти вокзалы построены, — ветвистые тонкие щупальца, упирающиеся в кварталы. Тогда ещё железнодорожники верили, что после революции они смогут спуститься. Жизнь внизу, под куполом из мостов, была сияющей и шумной. Дорогая земля — для богатых людей. Бедные же могли позволить себе только привокзальные помещения высоко-высоко в небе.
По правде, ничего не изменилось с тех пор.
Я смотрю на улицы, по которым несутся размытые машины и не торопясь расходятся радужные круги зонтов. Теперь мой сон похож на осуществлённую реальность, и я впервые чувствую, что готов встретиться с Кэдди. Не потому, что закончил реконструировать Нью-Фэвит, а потому, что сильно по ней соскучился.
В тот день три года назад, как помню, шёл мелкий дождь. У висков Кэдди собрались мелкие кудряшки, и в каждой из них мне виделась целая спиральная галактика. Так бывает, что маленькие вещи становятся для тебя большими и важными. Так бывает… когда очень хочешь с кем-то дружить.
— Игра! — радостно объявила Кэдди и хлопнула в ладоши. Она так живо и резко сделала это, что замочек на её браслете не выдержал. Золотая подвеска упала на площадку, чуть было не проскользнув меж металлических перил.
Пожалуй, все ребята в Нью-Фэвите знали, что ничего хорошего из игр Кэдди не выйдет. Да и какие это были игры? Так, просто детские фантазии, в основе которых лежит простая и нечёткая логика.
Но я всё равно согласился и тут же почувствовал себя дураком.
Ведь она сказала:
— Если собрать все звёзды в Нью-Фэвите, то больше не будет войны.
***
«Если собрать все звёзды…»
Слова Кэдди разорвал пронзительный звук извне — я тут же проснулся. Это в переулке между Механическим заводом и небоскрёбом «Вернон Салливан» взвыла сирена, оповещающая о комендантском часе. Я заметил, как к лифтам, оглядываясь по сторонам, быстрым шагом направился старик-железнодорожник в выцветшей оранжевой форме. Наверное, он задержался на заводе.
Если ты не аристократ, не военный и не оперный певец, то ты встанешь под звук сирены — и пойдешь к себе, потому что мир внизу принадлежит другим. В другое время и я бы пошёл, услышь оповещение, а тут лишь невольно вздрогнул. Я больше не связан с путями. Так зачем же мне возвращаться наверх?
Сирена смолкла. Едва различимо зашептались, делясь друг с другом новостями, чёрно-белые страницы газет. Уснул я в этот раз в киоске на бульваре возле уличного громкоговорителя. Мне было важно услышать сирену — голос настоящего Нью-Фэвита. В городе поговаривали, что не все, кто действовал по методике Левандовски, смогли проснуться.
А я вот проснулся. Сирена поднимет любого.
Собираясь выходить из киоска, я обнаружил «Серые пистолеты» на прилавке. Элтиндж Шоу выжидательно смотрел на меня с обложки и молчал. Тут-то я и почувствовал, как тянет и ноет в правом боку, там, где под курткой прячется крошечное пулевое отверстие.
Всё-таки кое в чём Элтиндж Шоу оказался неправ: мёртвые спят и видят сны.
На прощание я открыл роман на первой попавшейся странице и накарябал карандашом в качестве послания для детектива один страшный секрет:
Я не нашёл Кэдди — мне жаль. Не пришёл посмотреть на её тело — не смог. Иногда мне кажется, она жива, точно должна быть жива, оттого мне и не встретить её здесь, в этом паршивом некрополисе. А в другое иногда мне кажется, что я погряз во лжи и сам же в неё поверил.
Там, в Нью-Йорке, ничего не бойся, детектив, тогда и я больше не стану бояться. Вместе мы победим.***
Однако день за днём я только проигрывал. Исходив вдоль и поперёк все улицы в Нью-Фэвите, я понял, что нужно остановиться, присесть и крепко поразмыслить. В итоге так и сделал: опустился прямо на потрескавшийся бордюр напротив какого-то казино. «Чёрный клевер», — жёлтыми фонариками подсказала вывеска.
Левандовски говорил, что во сне можно изменить прошлое и, таким образом, повлиять на настоящее и будущее. Я изменил условия, исправил то, что казалось мне неправильным, уродливым. Я стёр каждый нечестный по отношению к Кэдди поступок.
Но где же тогда она?
Если бы Кэдди была жива, то непременно гуляла бы по вечерам со своим отцом, генерал-майором, который казался слишком хмурым для счастливого человека. Раньше я часто видел их вместе; в её присутствии разглаживались не только его морщины, но даже складки на кителе как будто бы выпрямлялись.
Тут мои мысли прервали.
Отворилась дверь заведения, из казино, пошатываясь на нетвёрдых ногах, вышла женщина, сплошь обтянутая платьем цвета толя.
Увидев меня, она вдруг улыбнулась и хрипло спросила:
— Монетки на удачу не будет?
Надо сказать, я растерялся, не сразу понял, что ей нужно. А когда полез в карман, то выудил оттуда вместе с мелочью золотую подвеску в виде мотылька со сложенными крылышками.
Тогда я отдал незнакомке все монеты, что у меня были, в надежде, что они принесут ей изрядный куш.
***
Мотылёк в ладонях легко трепетал, будто силился упорхнуть. А может, это дрожали мои руки. Говорят, душа умершего некоторое время живёт в тельце бабочки, пока не найдёт для себя новую форму.
Я никогда не верил Кэдди.
Никогда не видел в ней подругу.
Дети с нижних улиц считали её слишком странной, а ребята с воздушных вокзалов презирали её; она им казалась глупой и наивной богачкой, чей отец к тому же был военным, а значит, худшим человеком из всех. Если первые её сторонились, то вторые открыто смеялись над ней. «Еслито идёт!», — кричали они, завидев её на улице. «Если Кэдди предложит сыграть, знай — пора убегать!» — вопили они и рассыпались в стороны.
А я смотрел. Честно говоря, мне не особо была интересна вся эта возня вокруг неё. Мне просто нравилась её подвеска.
Я снова украл золотого мотылька. Снова забрал у неё то, что было ей действительно дорого. Видимо, даже во сне подвеска мне нравилась куда больше, чем Кэдди.
Настоящее не изменить, если ты остался таким же, каким и был в прошлом. Мне кажется, я наконец понял.
***
Нью-Фэвит — маклер между военным и мирным временем. Только не может определиться, чью сторону принять, кем станет его заказчик. От кого он сможет взять больше?
Тогда в мире рождается кто-то вроде Кэдди и говорит: «Если собрать все звёзды вокруг, то больше не будет войн».
Я не хочу быть похожим на наш город.
У игры в «еслито» — простые правила. Стоит только сказать себе: «Если я сумею найти хотя бы одну звезду, то обязательно встречусь с Кэдди».
***
Возле особняка, где жила Еслито, сидит её отец. Он никого не узнаёт. Только шепчет что-то себе под нос и иногда стряхивает землю с полотняных гамаш.
При виде меня он хватается за седые волосы и глухо мычит. Он помнит, должно быть, хорошо помнит, что его дочь поднялась на лифте на верхний этаж «Вернона Салливана», чтобы забрать у меня украденную подвеску. Он также хорошо знает, что механизмы не всегда поддаются законам и лифты ломаются. А иногда летят вниз быстро-быстро, как падающие звёзды — только успей загадать желание.
Я передаю генерал-майору её последнее «еслито» и заветную мечту:
— Кэдди больше всего хотела, чтобы вы сняли эполеты. Чтобы в вашей жизни, помимо символов, были самые настоящие звёзды.