Дядюшка Голый Разносчик Талисман Флуда Трактирщик Владыка Сельди
Владыка Тьмы Сообщений: 6301 профиль
Репутация: 648
|
Аннотация: Тутук живёт в старом гнезде на верхушке пихты и носит платье из ежиных иголок. Ей нравится, как люди на полях замирают, уловив среди ветра её тоненький голосок. А мечтает она лишь о том, чтобы и ей оставляли угощенье на пороге. Вот только люди видят её по ночам. Когда она закутывается в тень, открывает совиные глаза и начинает противное: - Тук-тук-тук.
То ли сон беспокойный подкрадётся, то ли ветер оконной ставней задребезжит – и потянется-покатится по половицам тревожное тук-тук-тук. Тихуша лежит, не шелохнётся. Глаза открывать боится – а вдруг то самое? Дед сказывал, что к тем, кто не спит, приходит тень с совиным взглядом. Скользнёт лунным лучом в окошко, затаится в тёмном углу. Только глаза откроешь – она и...
От окна скрипнуло, ухнуло, затопотало маленькими лапками... – От зараза, – беззлобно проворчал дед. – Опять мыша в избу притащила. Тихуша открыл глаза. Из окна сочился хмурый рассвет. Дед за столом перебирал пшено, а у печки умывалась котка. Она своё дело сделала – мышь поймала. А что дед лается – так то для порядка. Раньше котка мышей да крыс на крыльце оставляла, но то было до появления Сохатой Ржи.
Ржа всегда приходила по осени. Тянулась с полей вслед за птичьими косяками, жалась поближе к теплу очагов. Зимовала в сёлах, а с весенними паводками уходила обратно в землю. Так было всегда. А в эту весну что-то подзадержалась.
Тихуша повёл носом в сторону двери – сидит. Ждёт, когда дед угощение вынесет. – Рано вспоролся! Спал бы ещё. – Заметил дед шевеление на печке. – Сперва скотину накормить, да Ржу умаслить. Сеять опосля будем. Тихуша покрутился немного, но сон не шёл. Да и как тут уснёшь? В первый раз он наравне со всеми сеять будет. Не оплошать бы. За дверью заворочалась, засопела Ржа. – Проснулась, – нахмурился дед. – От не даёт покоя. Шла бы уже... А сам пшено в миску пересыпал да щепотью посолил обильно. – На, неугомонная. – Дверь отворил, сыпанул не глядя. На крыльце пыхнуло, засипело. Пахнуло кислым. Дед глянул в миску, почесал затылок и сплюнул. – Тьфу ты! Что ж я тогда в печь поставил? Тихуша тревожно глянул на дверь, где железную некогда щеколду сменил дубовый засов. А ну как Ржа теперь завсегда рядом с ними поселится? Но дед чугунок из печи достал, чапелу отставил и успокоил: – Оголодает совсем – уйдёт.
—
Тутук сердито ворочалась в гнезде. Чинила-чинила платье, а всё одно дырявое. В таком и людям на глаза показаться стыдно – засмеют. Вот тебе и чудище лесное, латаное-перелатаное. Выменять что ль у Ежевихи иголок? У той ежи за зиму, небось, много наскидали. А на что меняться? Тутук порылась в своих сокровищах. Ивовые серёжки, дички-бубенцы, янтарные слёзки... Нет, такого добра у Ежевихи самой валом. Сливовые катышки? Лакомство. Целый туесок. Тутук сберегла его ещё с тех пор, когда люди не такие смелые были, в лес без гостинцев не совались. А теперь что? Ходят везде как хозяева, никого не боятся. Только и радости осталось, что пролететь над полями, запеть, пустив песню по ветру – и смеяться, глядя, как останавливаются испуганные, озабоченные. Всё над поделками своими трясутся, убогие. Тутук тряхнула головой. Решено! Выменяет иголки на катышки. А как платье подлатает – к людям наведается. Вдруг за зиму изменилось что. Вдруг кто вспомнил старые традиции – лесных чудищ добром умасливать, угощение на порожке оставлять.
—
По полям гулял ветер. Под ногами комкалась топлая земля, исходила сытым паром под жаркими лучами полуденного солнца. Не самое лучшее время для пахоты, но да не ждать же, пока Ржа одумается – сеять надо уже теперь, чтоб урожай до осенних туманов успеть собрать.
Солнце жарило в макушки, нагревало меха стальных опилок. А пахари и сами разогрелись, как вошли в раж. Поскидывали рубахи, подставляя теплу крепкие, блестящие от пота тела. – ...обручи на бочке пожрала, скотиняка, – на всю зиму без огурцов оставила, – жаловался с соседней борозды сосед. Дед кивал согласно. Тихуша знал – он ещё с осени весь инструмент маслом залил, чтоб Ржа не добралась. Загостила что-то она – уж и птичьи стаи вернулись, а Ржа всё нейдёт в поля, хотя пора бы и честь знать. – Сквиррр, сквиррр, – пела мельничка, перемалывая железное ломачьё. – Томннн, томннн… Уйть-уйть-уйть… Рррроргх, рррроргх, – догоняла её прочая машинерия. – Тук-тук-тук, – перебивая привычный ритм ворвалась в работу посторонняя нота. Дед замер, прислушался. – Тихон! – позвал. – Мотор стучит, али мне чудится? Тихуша опустил ведро с железным ломом и прислушался. – Да не, вродь почудилось, – дал отмашку дед. – Да не стой, не стой. До полудня надо бы закончить, а то шиволга прилетала, дождь кликала. А сам зачерпнул пригоршню железных опилок и в платок увязал. – Держи вот. Как домой пойдём, по дороге накрошишь. – Сманим? – догадался Тихуша. – Может, и сманим, – вздохнул дед.
—
Тихуша старательно рассыпа?л гвозди на дороге. Опилки уж вышли, едва он в сторону села свернул, потому Тихуша на дробилку сбегал, болтов да гвоздей в карманы набрал. Эти ничего, эти уже в начале лета пойдут, насобирается ещё полное лукошко. А Ржу бы вывести уже сейчас. Шёл спрытно, сеял дробно. А чтоб не проросли – крестил. На всякий случай. Соли-то нет. За мостом увязалась за ним было Козья ножка. Тихуша туда-сюда – не отстаёт. Пришлось ручей вброд переходить, да в обход, чтоб и эту в село не привести – не хватало на неё ещё запас железа тратить. Крюка дал знатного, пока на полевую тропку, где опилок рассыпал, вышел. Стемнело почти, от леса стылой сыростью потянуло. А едва к селу повернул, глядь – девчоночка. Сидит, чумазая, лохматая, на обочине, босую пятку ковыряет, под нос себе чего-то бормочет. Тихушу с гвоздями увидала – вскочила, застрекотала – ничего не разобрать. Наскакивает сердито, а сама глазами круглыми совиными луп-луп. Тихуша от неожиданности как-то растерялся сперва – что за невидаль? Уж не та ли, про которую дед сказывал? А потом расхохотался – да малявка ж совсем! Ему едва-едва по плечо. И в шубе ежиной. Чудная! – Ты это, голодная что ль? Тихуша порылся в кармане, выискивая болт пожирнее. – На вот, перекуси. Вку-усный! А она ещё сильнее руками замахала, ещё сильнее застрекотала: – Ту-тук, туки-тук-тук-тук, ту-ту-ктук, ку-ки-ткук!.. Да тоненько, противно так. А сама всё на одну ногу припадает. Тихуша пригляделся и ойкнул. Это ж она верно из-за него... Из-за опилок то есть. Живо к камню, где невидаль сидела, подскочил. – Подь сюда! – позвал, а сам за пазуху полез. – Я ж не на тебя сыпал-то. Что ж ты... Да ты не боись, не боись. Я, знаешь, сам убоялся бы, каб такое... Он говорил, как дед, когда тот ему, Тихуше, занозу из пальца доставал. Говорил, а сам магнит готовил. Только невидаль приблизилась – Тихуша магнитом хвать – только дзинькнуло! Она аж села, где стояла. Не удержалась на ногах-то, когда дёрнуло. – Ну, бывай, – важно кивнул Тихуша, возвращая магнит обратно за пазуху. – Мне ещё Ржу выводить. И зашагал в сторону дома.
—
Янтарные слёзки капали в прореху, дички-бубенцы по дну катались, позванивая, пока Тутук латала гнездо прошлогодним камышом. После зимы совсем прохудилось старое. Ну а чего ожидать? Его ещё прабабка строила. Зато пихта, как была самая высокая в лесу, так до сей поры и осталась. А вот за камышом к самой затоке лететь пришлось: что поближе – люди всё вывели. Наставили своих гуделок-тарахтелок, только дым да гарь от них. Тьфу, вонища. Даже бобры сбежали. А ещё этот, дуралей, рассыпал в пыли свои колючки. Тутук камыш на берег вытащила, чтоб увязать, да и наступила. Хорошо, достать помог. И всё равно дуралей. Ржу выводить собрался, ишь! Тутук ещё от прабабки слыхала, что Ржа уж если по весне не сплыла, то надолго прицепится. Раскормили её людишки, сами теперь и мучаются. Дурачьё.
—
– Тихон! – Дед заглянул в сарай, где Тишка ещё с обеда крутил старый драндулет. В драндулете половина деталей деревянные, а спицы так и все – Ржа зимой поела, чтоб ей, пришлось из осины стругать. – Шиволга весть принесла, что на столбах заколосилось. Так что я дня на два уйду – пора провода косить, в связки вязать. Остаёшься на хозяйстве. Тишка кивнул, а сам расстроился – соляры на донышке осталось, не выедешь. Жди теперь деда с подводой, чтоб в волость сгонять до колонки. Э-эх. А хотел ведь аккурат к субботе. Чтоб на танцы да на драндулете... Опустил отвёртку. Эх, летняя страда покою не знает, а неугомон пятки так и жжёт – ну как он без драндулета? А там ещё и Маришка будет... В приоткрытую дверь проскользнула котка. Потёрлась тёплым шерстистым боком о ноги. – Что? Лащишься? – усмехнулся Тишка. – Вспомнила, что дома и молоко сытнее? С тех пор, как окрестные сёла согнали в колхоз, котка редко объявлялась дома – ловила мышей по всем соседям, «отрабатывала трудовую повинность», как сказал бы председатель. Тишке нравилось, как он говорит – сразу видно, человек умный. В следующем году Тишка окончит восьмилетку и тоже в волость подастся – набираться ума-разума. – Ну пойдём, накормлю. Только сказал, как во дворе заскрипело, зашипело, да как грымнет! Выскочил Тишка во двор... Шалёные копыря, да что ж такое делается-то! Антенна, что он неделю собирал да на крышу прилаживал, валяется на земле, в трёх местах сломанная. А из-под перевёрнутой кадки: – Тук-тук-тук, ту-тук, тук-ки-ки-тук. Тишка отвёртку в руке сжал, к кадке шагнул решительно, да туканье это больно знакомым показалось. Ну, конечно! В поля выедешь, бывало, а над головой стучит, будто кто в тучу запертую войти просится. И всё ж таки... Он присел, осторожно заглянул в кадку... и рассмеялся: – Ну здорово-моторово! Выбирайсь давай! И наклонил кадку пониже, ногой придержал, чтоб не каталась. На тусклый вечерний свет, пыхтя и пятясь, выбралась знакомая личина. – Ту-тук? – Сама ты тук-тук! – не понял Тишка. – Ты чего не глядишь, куда летишь? Антенну мне сломала! Невидаль на ножки поднялась, пошаталась, почесалась, и обратно в траву села. Ещё чего-то тукнула жалостно. Тишка даже сердиться забыл – такая потешная. Мелкая совсем, макушкой всего-то ему до пояса, и незграбная какая-то со своими скрюченными ручонками – ну как тут сердиться? Видать, летела, да на антенну налетела – не заметила в сумерках. Ну да, это тебе не сосна. Махнул рукой. – Лети уж. Всё равно соляры нет, так хоть антенной займусь. И пошёл котку кормить. Назад идёт – невидаль сидит на том же месте. Вошкается что-то, а не летит. – Ты что это? – с подозрением спросил Тишка. – Задумала чего? Так ты не смотри, что деда нет, я, знаешь, тоже. Ежели учудить чего вздумала, то я… Невидаль на него зыркнула, и снова за своё. Тишка пригляделся – а у неё крыло тряпочкой. Охнул. Это что ж теперь делать-то? Деда нет, и помощи спросить некого. И оставлять просто так нельзя. Он туда-сюда, по двору пробежал, в дом заглянул, зачем-то в подпол полез, где дед соляные запасы хранил. Да одумался. Не со зла ведь она тут. Вздохнул. Постоял немного, раздумывая, и обратно к сараю помчался. Выкатил драндулет. Соляры на донышке, но должно хватить. – Садись. – Кивнул малявке. – Да держись крепче. Как драндулет синим дымом пыхнул, зачавкал, та аж попятилась. Но ничего, если и убоялась, то виду не подала – пыхтя, забралась на седло позади Тишки, в рубаху вцепилась, что твоя вошь. До знакомого тына домчали вмиг. Тишка невидаль ссадил, а сам на двор. Перехватил Маришку после вечернего надоя – так мол и так, пропадёт небарака, выручать надо. Невидаль что-то тукала на своём, но в руки Маришке далась спокойно. Сидела, ножкой болтала, пока та крыло штопала. – Завтра танцы. Придёшь? – глянула мельком Маришка, перекусывая нитку. Тишка напустил на себя важный вид. – Соляра на нуле. Да и дед за проводами ушёл, на мне хозяйство. А там ещё антенну чинить надо...
Обратно драндулет дотолкал уж затемно. Антенну сломанную прибрал со двора, в дом сходил – из мышеловки мыша достал, на крыльцо положил. С тех пор, как котка стала «коллективной собственностью», вредители расплодились, пришлось мышеловкой обзаводиться. А невидаль, видать, голодная. За летучими мышами погналась – они со всей окрестности к Тишкиной антенне слетаются – вот и снесла. Уж лучше пусть с порога полёвок подбирает.
—
Шум на селе стоял с самого утра. А то! Поле уродило так уродило! Тихон сам не видел, но ребятня толпой прибегала, сказывала: вспучило от реки и аж до леса. Густо-о! Копать не выкопать. А ближе к середине, так и вовсе что-то здоровенное – выкорчёвывать придётся. – Должно быть цельный трахтор! – Делал круглые глаза Васятка, соседский малец. – Трактор – это хорошо, – согласился Тихон. – Это можно договориться с председателем и не сдавать в волость, себе оставить. – А даст ли? – Не даст, так всё одно выгодно сменяем. – Это ж сколько зерна за него выручить можно! – подивился малец. – Что зерно, – хмыкнул Тихон и, подхватив Васятку подмышки, подкинул в небо. – Бери выше! Капусты!
—
Тутук сонно сопела в гнезде. Вот же неугомонные! С самого утра орут. А что орать? Ну уродило поле, так оно каждый год родит. В лесу хорошо было, тихо. Зря, может, к людям перебралась? Впрочем, выбирать не приходилось: подлатанное крыло попервой плохо слушалось, далеко не улетишь. Да и гнездо старое совсем рассыпалось, а тут целые хоромы на крыше бани – после аистов остались. Что ни говори, а Тихон с дедом соседи неплохие, что ни день гостинцами балуют. Попривыкла к ним. Тихон совсем деда перерос, на учёбу аж в волость что ни день катается. Да и вечерами пропадает где-то. Зато как вернётся – байки бает что твой соловей. Про ячейку общества, про коллективизацию, про миртрудмай. Заслушаешься! А как солнце за лес сядет – Тутук на двор спустится, в тень завернётся, видна глазу людскому станет. Примостится, бывало, на крылечке, дед семок горку насыпет, трубку раскурит. О былом сказывает, на жизнь сетует. Тутук слушает и соглашается: раньше лучше было. А сейчас что? Бегают, руками машут, суетятся почём зря. На поле собрались, урожай копать, а крик подняли, будто село в землю по самые крыши ушло. Вот разбудят Ржу раньше времени – потом сами ж охать станут. Однако любопытство взяло верх и Тутук, зябко потянувшись спросонья, вылетела из гнезда.
—
Поле встретило селян сытой тишиной. Бугрилась отъевшаяся за лето земля. То тут то там треснула как спелый нарыв, а в прорехах масляно поблескивал металл. Вот только… Тихон с удивлением разглядывал «урожай». Это тут ещё откуда? Вместо привычных патрубков и маховиков поле щетинилось оружейными стволами. Ухмылялось зубами пулемётных лент. А то, что выпирало из земли аккурат посерёдке, словно грозило небу тяжёлым перстом. – Да это же… – Танк, – подтвердил дед. И зачем-то стянул с головы шапку. Село вновь зашумело, загомонило. Кто прикидывал, сколько зерна волость за такое диво отмерит. Кто предлагал закопать поглубже, да умолчать обо всём. Только где ж тут умолчишь, когда намного окрест все звон слышали. – А помните, Ржа всё в поля не шла? – вдруг всполошился кто-то. – Ещё человек из столицы приезжал, по всей округе топтался, порошки какие-то сыпал. Народ загудел, припоминая. – Так то ж когда было! – недоверчиво протянул сосед. – У меня ж тогда все огурцы того этого. Почитай что с десяток лет уж минуло. – А ты думаешь, сколько земле надо, чтоб такое… – Дед кивнул на танк. – чудо-юдо выродить?
—
Тутук прислушивалась к разговору, но в дом не шла. Тревожно стало в доме после того, как последний урожай собрали. Тихон байки совсем уж чудные говаривать начал. Дед перестал семки на крыльцо сыпать, всё чаще за сердце держался, всё больше на печи лежал. – Целый воз сена отвалят! И дробилку новую, говорил, дадут. А ещё капусты отмерют, ого-го! – хвалился Тихон. – Не к добру это, – хмурился дед. Ковылял к окошку, прикрывал ставню плотнее, перед тем оглядев двор хорошенько. И продолжал так тихо, что кто другой не разобрал бы: – Недобро жизнь на смерть выменивать. Кто другой бы не разобрал, но Тутук слова сквозь стены ловила. Опасливые, несогласные, шершавые как старая кора слова. Дед их выскажет, а Тутук ловит и в туесок прячет. Ни к чему им на двор сыпаться, тому, кто ночными тропами ходит, чужие слова собирает, в уши порхать. Тишину и покой беречь надо.
Не сберегла.
—
– Ох, дед! Ох, дед! Слыхал? Антенна поймала столичную волну, там такое!.. Нелюдь за холмами совсем разошлась, людей притеснять стала. Добровольцев стало быть набирают, нелюдь этую ловить – и обратно в истинную веру крестить. – Какая? Кто? Чего? – непонимающе бормотал дед. – За холмами там же… И бабка твоя оттуда, из-за холмов. Тутук головой вертела, ошалелая от хлынувших во двор вместе с Тихоном наваждений. А Тихон споро шуршал под лавкой, собираясь в дорогу. – Рубаху запасную... Рубаха где? А, вот она... Штаны... Штаны выдадут. И гимнастёрку. – Ку... Куда же ты? Тихуша... – только и проронил дед. Тихон завязал мешок и распрямился. – А кому ж ещё? Кому-то же надо. Да и гроши хорошие обещают. Вернусь – на Маришке женюсь. Избу поправим, а то, может, и вовсе в город переберёмся. Там это, возможности большие. Заживё-ом! – Дурень, дурень, дурень! – Металась на крыльце Тутук. Да что там кроме «тук, тук, тук» слышалось Тихону! Он закинул за спину мешок, обнял деда, присел, потрепал невидаль по спутанным волосьям. – Ты обожди пока грустить, – усмехнулся, – может, и не переберёмся. Вот вернусь, женюсь, председателем стану – поднимем наш колхоз! Заживё-ом!
Не успел замереть скрип калитки, а пустота уже вошла в дом, по-хозяйски развернулась во всю ширь, осела на лавку. Дед осел следом. Рядом с ним растерянно притулилась Тутук. Молчали.
—
Как уехал на сборы Тихон, дед неделю хмурной ходил. А потом как подхватился. Кряхтел с натуги, вытягивая из подпола мешок с солью. Но пёр. Тащил на порог, мостил на тачку. – Пусть... пусть с десяток лет ни…чего не растёт. Уж как-нибудь... уж не пропадём. Гри…бы в лесу, ягоды... по... поклонимся в пояс, лес не о... не обидит… Привалился к мешку, перевёл дух. – Всего-то с десяток лет, а там, глядишь, и поутихнет. А горсть болтов да отвёртку можно и на своём огороде вырастить. Ухватился за ручки, поднажал плечом – гружёная тачка скрипнула, с трудом, но пошла. – Ту-тук? – встрепенулась невидаль. – А ежели чего, скажем – Ржа поела. Пусть с неё и спрашивают.
|