Подводный город, проблеск загадочного

Кетцаль аккуратно свернул афишу и спрятал под свитер. - Первым делом нужно найти еду. - Решил он и посмотрел на небо, пытаясь определить, как далеко до вечера.
Взяв себя в руки, парень выпрямил спину и бодрой походкой отправился в сторону города. - Накрайняк на рынке чего-нибудь стырю - Решил он про себя. - Не впервой.

Небо было переменно-облачным, и никаким иначе оно быть просто не могло - в этом городе было низкое, рваное небо, которое яростный морской ветер раздирал на иглах шпилей и мачтах кораблей. Судя по тому, что отзвонили часы на ратуше, через два-три часа начнет темнеть и становится ну очень холодно. Как Кетцаль ушел с главных улиц, как пришел - ничего ровным счетом там не изменилось, и от этих фигур веяло льдом куда больше, чем от остывшего моря. Даже рынок не был тем шумным, пестрым местом, где жизнь била ключом - чистая мостовая, ровные, выложенные в строгом порядке товары, чинно прогуливающиеся с объемистыми сумками горожане...

Грустный парень шел на автомате, абсолютно не замечая происходящего вокруг. Он даже не понял откуда в его руке появилась груша. Может дал кто сердабольный, может сам взял - он не знал. Он просто шел, ел и думал... Думал о том, как увидеть её...

В мыслях царил плеск морских волн - Кетцаль необратимо замерзал, он чувствовал себя настолько невыразимо чужим в этом мире, что хотелось снова вернуться к причалу и броситься в воду. Однако что-то его удерживало - может быть лик незнакомки...

Становилось холодно. Холодно, неуютно и немного страшно. Когда становилось совсем хреново, парень дотрагивался до свитера в том месте, где лежал свёрнутый плакат, и вспоминал её лицо. Он вспоминал её лик, но не тот, что был изображен на плакате, а тот, что он увидел когда-то очень давно, может даже в прошлой жизни. Он вспоминал тол лик, что явился ему в ночном храме и ему становилось совсем чуть теплей. Он даже улыбался, но улыбкак как всегда выходила грустной.
Тоскавелли не особо выбирал направление в котором ему идти, но бессознательно он шел туда, куда шло большинство нарядно одетых людей.

Здание оперы было похоже на королевский дворец. Или может быть храм. Но не храм искусства, а место поклонения тщеславию, богатству и толстой позолоте собравшихся здесь. Кетцалю уделяли внимания не больше, чем грязной собаки - кучера даже не вскрикивали, когда он чудом уворачивался от тяжелых лошадиных копыт, один раз его переехали стальные колеса какой-то особо модной и легкой брички, нещадно вилявшей задом. Сделав широкий круг на площади перед театром, она скрылась за углом.

Ловить на площади было совершенно нечего и Тоскавелли это понимал. А уж о том, что бы попасть внутрь, он даже и не думал. Он просто пошел по просике, оставшейся от задевшей его брички, надеясь свернуть за угол до того, как толпа снова сомкнётся.

Бричка лихо завернула за угол и подъехала к черному входу. Оттуда вышел молодой человек в военной форме, подал руку, но оттуда резко вылетела прелестная и подозрительно знакомая дама в экстравагантной шляпе и драгоценных мехах. Она наотмашь ударила его по лицу, разразилась громкой бранью прекрасным мецо-сопрано.

Это была она и не она одновременно. Тоскавелли не мог её не узнать, но и узнать в этой грозной светской лвице ту грустную милую девушку, которая приходила в его коморку, было сложно.
Кетцал решился. Он до боли стиснул кулаки и медленно их разжал. Он понимал, что скорей всего она его не узнает или сделает вид, что не узнала, но другого шанса у него уже не будет - в этом он был уверен.
- Здраствуйте. - Грустно улыбаясь, п оизнёс он, когда подошел к ссорящимся людям поближе.

Стоит ли говорить, что его даже не заметили.
- Ты, грубый, тупоголовый, бесчувственный, эгоистичный матрос! - бушевала она. - Ты ничего не можешь сделать нормально! Я уже опаздываю!
- Но, Маргарет.... - пытался тихо проговорить он.
Звонкая пощечина огласила воздух.
- Молчи! Молчи, ничтожество!
Она что-то вытащила из сумочки и практически швырнула ему какой-то медальон. Мужчина не стал ловить, и тот покатился по мостовой прямо к Кетцалю...
- Исчезни с глаз моих! - она срывалась на визг.
- Как прикажешь, - тихо ответил он с посеревшим лицом, отсалютовал и двинулся прочь. Спина его была идеально прямой, походка твердой, но плечи сотрясала едва заметная дрожь.

- Тоскавелли наклонился и поднял медальон. Первой мыслью было заныкать его, но он сразу откинул её и сделал еще один очень неуверенный шаг. - Выпотеряли это. -Очень тихо, опустив глаза, произнёс он и протянул в сторону девушки руку с зажатым в ней кусочком металла.

Текст спрятан. Кликнуть для отображения.

2000

- Сгинь! - взвизгнула девушка. - Исчезни с глаз моих, грязное отродье!
Она попыталась оттолкнуть его руку, но в последний момент отдернула с выражением брезгливости, и поспешила к служебному входу, откуда уже сыпались люди, восклицая "Фрейлин Аске! Мы вас так ждали!".

- Даже не сомневался. - Грустно прошептал Кетцаль и спрятал медальон в карман. - Но, я должен был попробовать. - Добавил он, глядя вслед уходящей девушке. Что делать дальше он совершенно не представлял и потому продолжал просто стоять, пялясь в спину той, которую сложно было узнать.
Не решив куда идти, он достал медальку и принялся её разглядывать.

Медальон был увесистым и похоже, что сделан из чистого золота. Или позолочен. На нем с одной стороны красовался город с высокими башнями, стоящие на маленьком каменистом островке, вокруг которого кружили парусные корабли. С другой стороны там был выгравирован профиль Маргариты, надпись на ленте вокруг гласила "Прекраснейшая из сирен Северного Моря".

Первое о чём подумал Кетцаль, г
ядя на медальон, это то, что он могбы некоторое время жить на деньги от продажи этого сокровища. Но он мгновенно убил эту мысль, как нечто совепшенно невозможное и даже крамольное. Он еще некоторое время любавался рельефным профилемм Маргариты, а затем достал из под свитера шнурочек с дырявым камешком и, провозившись пару минут, пристроил золотой кулон по соседству со своим "талисманом счастья".

Медальон был тяжелым и холодным, а желудок настойчиво пробурчал свое мнение насчет продажи драгоценности и безбедного существования.

- Опять ты за свё. - Скорчив болезненную рожу, прошептал Кетцаль и побрёл вдоль улицы, надеясь снова выйти к рынку. Повернув за угол, он стал с надеждой смотреть себе под ноги. Ему вдруг пришло в голову, что там где суетится большое количество богатых людей можно отыскать монетку-другую или еще что-нибудь ценное.

Коравелла уже третью неделю дрейфовала в открытом океане без паруса и без компаса. Те из матросов, что не перебили друг друга в первую неделю после того проклятого шторма, сейчас сидели у бортов и пытались ловить рыбу. Жара, солёная вода, запас еды не больше чем на пару дней, а главное последняя бочка воды полная меньше чем на половину - всё это не способствовало хорошему настроению и дружеской атмосфере на корабле. - Отставить потасовку! - Рявкнул капитан Тоскавелли и направил свой двухзарядный пистоль на драчунов. На него даже не обратили внимания. Выстрел прозвучал необычно громко и на несколько секунд палуба погрузилась в чуть сероватое облако дыма.

Ожиданиям Кетцаля не суждено было сбыться - царила страшная толчея, его толкали, а порой и пинали, как собаку. От отчаянья и боли ему хотелось сесть на холодные камни мостовой и завыть, завыть долго и протяжно, изливая спустившейся ночи безнадежность, наполнявшую его замерзшую душу до краев.

Кетцаль не выдержал, и когда его в очередной раз ударили по лицу и закричали что-то, чего он толком не смог разобрать, он тоже ударил. Ударил коротко, почти без замаха прямо в кадык. В этот выпирающий и подёргивающийся от злобного крика кадык. Что-то хрустнуло, Тоскавелли не услышал этого, а почувствовал кулаком. Крик оборвался всего на секунду, что бы начаться снова, но гораздо громче и со всех сторон одновременно.
- "Злые как люди, и я человек." - Подумал он про себя и упал на колени.


Дым от выстрела не рассеивался долгих пять секунд, затем он дрогнул и начал распадаться на мелкие клочки, в чем ему помог непонятно откуда налетевший ветер. Паруса громко хлопнули и расправились, становясь похожими на огромные пуховые подушки. Капитан Кетцаль, стоявший на коленях и державшийся рукой за грудь, завалился набок от начавшегося движения, не издав при этом ни звука. Его цепкие пальцы попрежнему сжимали пистолет, он знал, что ему хватит сил выстрелить в лицо стоявшего над ним матроса, но он не стрелял. Тоскавелли еще некоторое время смотрел на паруса и на голубой небо, так похожее на море, а затем закрыл глаза. Кетцаль всегда знал, что не доплывёт, но он хотя бы попытался...

Что тут началось! Настоящее вавилонское столпотворение! "Воры! Воры!" - истошно вопил какой-то тщедушный мужичонка, непонятно то ли лакей, то ли из театральной обслуги, "Возмутительно! Что творится на улицах! Да не пихайте вы меня локтем!" - гвалт стоял со всех сторон невообразимый. Будь Кетцаль похитрее да попроворнее, может ему и удалось бы вывернуться из этой потасовки. Но, увы, он таким не был. Потому и попался в жесткие, как клещи руки городового. Тот ухватил его за шкирку, приподняв над землей и крепко тряхнул:
- Ты зачинщик безобразия?
Кетцаль не успел ответить, как толпа заголосила на разный манер за него. Городовой перекрыл гомон своим басом:
- В тюрьму отправится хулиган, будьте покойны.
После этого он накинул на шею художника что-то типа грубой волосяной петли и потащил за собой его, будто бродячую собаку.

Тоскавелли шел молча, опустив голову. Он и не думал сопротивляться, ему было обсалютно всё-равно куда и зачем его ведут. Единственное чего он хотел - поскорей убраться из этой толпы злых чёрных фраков.

Пунктом назначения оказалась городская тюрьма. Впрочем, снаружи она производила вполне милое впечатление - нежный розовый мрамор облицовки, колонны и широкие лестницы. Впрочем, Тоскавелли повели в обход, завели во двор - там также царил идеальный порядок, поскольку двое человек в грубой серой одежде старательно, вплоть до мельчайшей соринки подметали плиты. Лица их были очень бледными, изможденными, а пальцы, сжимавшие ручки метелок, более напоминали мощи святых, нежели руки живых людей.

Внешний вид "дворников" нисколько не взволновал Тоскавелли - его сейчас ничего не волновало. Он спокойно и покорно проследовал за своим провожатым. Все мысли парня были заняты той девушкой, которую он встретил очень давно, возможно даже в прошлой жизни. ОН думал только о ней, он вспоминал её лицо, её руки и свои слова обещания. Он обещал её спасти, но совершенно не представлял, как это сделать.

Если мысли Тоскавелли были вне времени и пространства, то тело его мерзло, сжималось в тугой комок от страшно терзающего голода и периодически с трудом удерживало равновесие, подталкиваемое жесткими и резкими тычками в спину.
- Бродяга. Агрессивный. Изолированный режим. Тяжелая работа. Лечение, - все эти слова проходили как бы мимо него и сквозь, он даже не осознавал, что кто-то говорит о нем. Просто хотелось быть не здесь и не так. И вполне может быть, что и не тем.
Потом стало темно, жестко, голова слетела с плеч и покатилась по крутым ступеням, на каждой подскакивая и взрываясь искрами боли.

Очнулся он, лежа на жестких довольно узких деревянных ступенях. Было темно, темно настолько, что различить что-либо конкретное, что позволило бы судить о том, где он оказался, было невозможно. Ясно было, что совсем рядом, за стеной, идет дождь. Такой устоявшийся проливной дождь, с ласковым стуком барабанящий по жестяным трубам и деревянным ставням.

Через какое-то время он начала соображать. Не то, что бы совсем хорошо, но вполне достаточно, что бы сообразить что находиться здесь у него нет никакого желания. Да и обещание нужно было выполнять...
Кетцаль с трудом поднялся со ступеней и принялся ощупывать ту дверь, через которую его сюда закинули. В голове его уже созрел безумный план, подсказанный романтически-приключенческими книгами, в которых узники сбегали без каких либо проблемм и физических повреждений.

Во время ощупывания обстановки Кетцаль почувствовал, что на нем нет никаких пут, связывавших его прежде. Когда глаза привыкли к темноте, он понял, что находится в прихожей подозрительно похожей на прихожую того дома, где он обитал последние три года. Те же узкие, скручивающиеся винтом ступени, причем у второй левый край практически стерт, а другой край первый старательно отолирован его собственным задом - именно на крыльце он рисовал большую часть этюдов - в летнюю пору здесь было светло и уличные мальчишки, будто стая мух толкущиеся на улице у любого художника, боялись заходить в чужой дом.

- Этого не может быть! - Разочаровано прошептал он и понял, какую глупость сморозил - в последнее время с Кетцалем происходило много того, чего не могло быть.
Чуть постояв на нижней ступени и растерев ушибленную "спину", он побежал вверх по стюпеням, всё еще надеясь, что это просто очень похожее место.

На втором этаже располагалась прихожая хозяйки - тот же потрепанный вязаный коврик и полка для писем, газет и прочего хлама. На третьем этаже комнаты квартирантов, живших чуть побогаче, чем Кетцаль, но неспособных съехать из этих закутков в какую-нибудь более пристойную квартиру. Здесь царила идеальная чистота - ничего лишнего у таких жителей не было, и даже сор служил дополнительным топливом в зимние вечера.
Еще выше и Кетцаль встретил дверь своей комнаты - облупившуюся, всю в фантазийных трещинах, ведь он столько раз смотрел на каждую из них, бесцельно вышагивая в поисках вдохновения и чего-нибудь поесть.

- Уффф... - Разочарованно выдохнул он, сел на пол и принялся искать вдохновение в фантазийных трещинах. Время шло, а вдохновение уходило...
Открывать дверь и видеть убогое, знакомое до боли помещение ему совершенно не хотелось и потому, через несколько минут бесцельного созерцания он встал, прикоснулся ладонью к двери, а потом резко со скрипом половиц развернулся, намереваясь отправиться в гавань.

На улице было темно и тихо, как бывает всю ночь в маленьком спокойном городке в маленьком спокойном квартале хмурой осенью. Может быть, солнце скрылось за горизонтом всего каких-нибудь два часа назад, а может через эти же два часа оно снова появится - судить было трудно. Ударившись лицом в сумеречный холод, Кетцаль ощутил всю невообразимую усталость, скопившуюся в нем за последнее время, будь все им испытанное явью или всего лишь сном.