Я бегло прочитал рассказ, и, чтобы не заморачиваться с комментом (потому что сегодня я особенно ленивый), сосредоточусь только на том, что увидел историю про расчеловечивание и принцип историзма, про множественность истин и повторяемость людей
Очевидно, что для раскрытия этих
тем выбор фигуры Пушкина работает двояко: с одной стороны, задевая широкий круг читателей, играет на восприятие погружения героини в незнакомую среду, радикально отличающуюся от её представлений, а с другой стороны, этот же широкий круг читателей и отталкивает, нападая на любимый сложившийся образ, возможно лежащий в основе личности, а потому этот выбор воспринимается как демонстративно-грубое обесценивание того, что читателю дорого.
Читатель
может сделать усилие и перешагнуть через это недовольство, получив возможность предлагаемому образу Пушкина привести в соответствие образ абстрактного дворянина, про честь и достоинство которого написано и снято много произведений массовой культуры. И после этого, заметив противоречие между тем, что о таком дворянине привычно думать, и тем, что этот дворянин творит, читатель сталкивается с вопросом: "А может ли лощёный, добродетельный, элегантный и служащий примером для подражания образ соответствовать человеку, который на поверку ощущается такой гнидой, которую хочется извести начисто, чтобы ни следов не осталось, ни памяти, как будто бы его и не было никогда на свете?"
Героиня забывает о принципе историзма и судит о незнакомом ей человеке с позиции своей культуры, воспитанной на отобранных другими образцах его творчества, и переживает шок, очутившись по ту сторону расчеловечивания, лежавшего в основе феодального строя. С течением времени она накапливает достаточно опыта, чтобы принять мораль другого состояния бытия и проникается настолько глубокой симпатией к своему обидчику, что спасает его, а затем, видя повторение своей судьбы в судьбе коллеги, доносит идею, что не только у каждого свой Пушкин, но и в каждом может быть своего рода Пушкин, и, если человек действительно любит Пушкина, то расчеловечивание в любой форме недопустимо.
Но читатель
может и не делать над собой такого усилия. Потому что а зачем? Вообще, допустимо ли использовать персонажей, ассоциируемых с реальными людьми? А если другой персонаж истории не подходит, потому что усложнит восприятие идейно-тематической нагрузки? В современном кинематографе, например, распространено использование персонажей, отсылающих к реальным людям, но транслирующих идеи, принципы и убеждения, противные этим самым реальным людям.
С моей точки зрения, так делать — контрпродуктивно, потому что получается, что произведение строится в противопоставлении читателю, а читатель, ощущая нападение на самого себя, воспринимает читаемое в штыки, полагая написанное оскорблением личностей тех, кто послужили персонажам прототипами. Восприятие идей, тем, символов, атмосферы, тона, сюжета и мира уступает недовольству, перерастающему в гнев, спровоцированный несоответствием персонажа и связанных с ним конфликтов тому, что ожидает читатель, опираясь на принятые им по умолчанию правила.
И вот тут, в последнем, и проступает главный недостаток рассказа: персонаж Пушкина, альтернативный представлениям героини, подаётся без подготовки, позволяющей читателю (не героине!) понять, почему он такой, какой есть. Врывающийся к крестьянкам Пушкин сразу несёт угрозу, сразу действует неадекватно представлениям героини и сразу наносит ей травму (в переживание которой мне не поверилось, кстати), и после читателю предлагается лишь принять, что этот Пушкин — вот такой, карикатурный злодей без цели и принципов. А читатель при этом считает, что реальный Пушкин симпатизировал декабристам, попадал в немилость, писал проникновенные стихи и, судя по оставленному им культурному наследию, являл собой нечто радикально отличное от того, что показано здесь.
Не знаю, как можно было бы объяснить этого другого Пушкина так, чтобы привычный Пушкин с ним не ассоциировался, и при этом не возникало чувства злобы за как бы попранную частичку души. Возможно, что-то стоило бы пересмотреть в интервью при приёме героини на работу — она ведь отвечает на вопросы, которые не проверяют понимание человеком истории, а потому это самое непонимание истории героиня не обнажает. Из-за этого реплика:
Цитата
— Такой великий творец не мог говорить и делать такие мерзости! — решительно отрезала я.
воспринимается скучной в том смысле, что читатель априори занимает ту же позицию и не видит повода для сомнений, а время, потраченное на чтение интервью, чувствуется прошедшим просто так: "Ок, отсылочка к реальным собеседованиям, где пугают очередью за заборе. Ок, гонора у начальницы, как у замминистра. Ок, отсылочка к карьеристкам, использующим половой шовинизм как оправдание приглушённой эмпатии".
Грядущий Пушкин-злодей, возможно, сыграл бы, будь он ожидаем из-за демонстрируемого недостатка героини, который та не замечает, потому что считает, что хорошо училась, ведь вон она как знает фамилии, даты и содержание писем. А, возможно, что этого было бы недостаточно — и боль не стала бы мягче.
Рассказ эпатирует, вызывая к себе антипатию, и, думаю, этим играет с собой злую шутку.
Мой зашлометр протестует.
Болдинская осень, Обсуждение. Осень 2021
Список форумов · Архив «Пролета Фантазии» · «Осенний Пролёт Фантазии 2021»
Возможно, я чересчур сосредотачиваюсь на попытке понять, что делает подобный эпатаж с восприятием, и напрочь игнорирую, что эпатаж — неотъемлемая часть сообщения, а следовательно, на попытку обесценить близкое следует реагировать соответственно. Максимум, который позволил себе — это увидеть, что использование Пушкина здесь напоминает, как использовали в современном кино образы Космодемьянской, Девятаева, Паулаускаса и других — там тоже персонажи, основанные на памяти о реальных людях, говорили и поступали противоположно тому, какой след в культуре оставили их прототипы, — и мне это не нравится. Взамен попранного не предлагается чего-то равноценного — остаётся лишь ощущение обидной утраты. 
