Флаэрти ничего не боялся, вот его и выбрали сторожем. Платили, скидываясь всей общиной. Ружье у Флаэрти было, но ему купили еще одно. Выделили комнатку на первом этаже особняка О’Мэлли, а наверх он и не поднимался. К звукам со временем привык. Сидел, полуночничал, курил трубку и читал. Утром открывал парадную дверь, шел к себе, чтобы справиться о внучкиных делах и после выспаться. Внучку Флаэрти очень любил и ни в чем не отказывал, кроме, разумеется, одного.
- Возьми меня послушать Тоскливую Энни!
- Ишь чего захотела! – смеялся Флаэрти. – Нет уж, воспитанные девочки по ночам спят.
- А Тоскливая Энни не спит!
- А она и не девочка.
По правде говоря, Флаэрти и знать-то не знал, сколько было Тоскливой Энни, когда она умерла. Молодая, вроде, еще. И кричала звонко, не так, как старики. Крики стариков Флаэрти знал хорошо: раньше богадельню сторожил, слышал, как жить невмоготу людям становится, как смерть в гости зовут. Энни тоже звала, но по-своему, высоко, протяжно, надрывно. Как, должно быть, при жизни пела – заслушаешься!
В канун Дня всех святых Флаэрти, как обычно, забил трубку, чиркнул спичкой и, выпустив в потолок первую дымную струйку, расправил газету на столе, подкрутил лампу, чтобы горела ярче, и принялся за чтение. Ничего доброго в мире не творилось, но не стряслось и ничего такого, что могло бы навредить самому Флаэрти или его близким. Где-то в Америке откопали кости дракона, только назвали его как-то дурацки, да еще и определили, что попали в землю кости еще до того, как Господь сотворил мир. Безбожники – Флаэрти покачал головой и зло пыхнул табачным дымом – не боятся такую крамолу писать! Ладно, ученые господа, им-то позволительно, задурят себе голову всяким Дарвином, но газетчики-то куда!
- Игуа-но-донт, - прочитал вслух Флаэрти. – Вот имечко-то! Точно одного поля с Вельзевулом!
Тут-то в дверь и постучали.
Сперва Флаэрти даже не понял, что это действительно произошло. Никто не просился в поместье ночью. Затем звук повторился, и Флаэрти, отложив заметку про игуанодонта, взял ружье и подошел к двери.
- Кто там?
- Откройте, мистер Флаэрти! – ответил совершенно незнакомый голос.
- Не открою, нечего вам тут.
- Откройте ради Бога. Мне некуда податься этой ночью.
Флаэрти подумал. В обычную ночь он открыл бы любому, но не теперь. Вдруг за дверью Джек с тыквенной лампой? Возьмет и утащит в ад.
- Я вашего дедушку знаю, - сказали из-за двери.
- Как вы можете его знать? Сколько вам лет?
- Больше, чем кажется по голосу. Дедушка ваш охотником был, у вас над камином голова кабана висела. Этот кабан ему ногу клыками пропорол так, что еле выходили. Потом ваш папенька играл с огнем и нечаянно голову поджег, пришлось выбросить.
- А откуда вы это знаете?
Флаэрти поднял щеколду, приоткрыл дверь и высунул наружу ствол ружья. Историю о кабане отец рассказывал в назидание, когда обнаружил сына с самодельным факелом. Умер отец давно, сам Флаэрти никому о кабане не говорил, стоявшему же за дверью человеку явно не исполнилось и двадцати.
- Уж знаю. Еще я знаю, что на первом этаже особняка ровно двадцать одна комната, включая туалетную и вещевую каморку, у левого барсука на гербе над парадной лестницей в глазу кнопка, открывающая лаз в подвал, а ступеней на лестнице всего пятьдесят четыре, из них две нижние чуть выше остальных. Верно?
Ступени Флаэрти не пересчитывал, а родовой герб над лестницей не трогал, но число комнат знал точно. Каждую ночь, осилив газету полностью, он по привычке обходил их все.
- Что ж.
Незнакомец перешагнул порог, и Флаэрти осталось только пропустить его в холл и вновь запереть дверь. На Джека с тыквенным фонарем юноша все равно не походил, даже наоборот: никакой не оборванец, а очень джентльменски одетый и привлекательный, с пронзительными зелеными глазами и темно-рыжими кудрями до плеч.
- Моя фамилия, собственно, О’Мэлли, - представился юноша. – Но вы зовите меня Джеймсом, прошу.
- А меня вы откуда знаете?
- Скажем так, я вас не совсем знаю. Я о вас догадывался. А услышав, кто сторожит поместье, понял, что догадка верна.
- Ничего не понимаю.
- О, совсем скоро вам все станет ясно, - пообещал О’Мэлли, осматриваясь. – А здесь ведь все так же, как тогда. Эта фальшивая позолота на коричневом дереве, эти нелепые гербовые барсуки, как я по ним скучал! Пойдемте же!
Он легко взбежал по ступеням и коснулся мордочки левого барсука. Что-то звонко щелкнуло, и на стене слева от лестницы приоткрылась крошечная потайная дверь.
- Видите, видите? – засмеялся О’Мэлли. – Я был прав! Только вы не ходите туда, там всегда было сыро, ступеньки, должно быть, все прогнили за столько времени.
- Вам бы спуститься, Джеймс, - сказал Флаэрти. – На втором этаже небезопасно.
- Для кого как. Когда появляется Тоскливая Энни?
- В полночь, когда же еще.
- И в самом деле, мог бы догадаться, - произнес О’Мэлли. – В таком случае, у нас еще полчаса. У вас есть выпить? Страсть как хочется!
Травяную настойку Флаэрти О’Мэлли осушил, даже не поморщившись. Удовлетворенно покивал, осмотрев уютную, залитую желтым светом комнатенку сторожа, провел пальцем по дате на газете, подивился на портрет игуанодонта.
- Такого даже в Свите нет, - сказал юноша.
- В какой Свите?
- В той, к которой принадлежу я, - ответил О’Мэлли так естественно, как будто эти слова объясняли все и сразу. – Скажите, мистер Флаэрти, а вы вообще верите в Бога?
- Вы нашли, кого спрашивать. Человека, который на протяжении десятка лет сторожит банши.
- И все же?
- Верю.
- А вот я не знаю, - пожал плечами О’Мэлли. – Вы-то живете в этом, понятном, мире, а вот меня затянуло туда, в Свиту. А Свита древнее проповедника Патрика, она ходила по этим землям всегда и будет ходить, когда вера людей истончится и исчезнет.
Флаэрти поежился то ли от самих кощунственных слов юноши, то ли от того, насколько уверенным взрослым тоном он их произнес.
- Знаете эти легенды о детях, похищенных фэйри и возвращенных спустя много лет? – продолжал О’Мэлли. – Вот я и есть один из таких детей.
- Быть того не может.
- Вашему папеньке было десять, а мне семь, когда это случилось. Мы играли на дальнем лугу, и я потерялся. Спустился к речке, шел по течению, шел и понял, что забрался слишком далеко от дома. Кричал вашего папеньку, но он не слышал. Зато услышал кое-кто другой.
- И вы пели и веселились с дивным народом?
- Всего одну ночь. Но, как видите, ночь была слишком длинной. На луг приходили и другие дети. Кого-то отпускали быстро, кто-то оставался надолго и взрослел, как я, а кто-то был в Свите всегда и успел состариться настолько, что могли только кивать в такт музыке. Любимцы королевы. От одного из новеньких я и узнал, что после моей пропажи маменька сошла с ума, зачахла и превратилась в... В Тоскливую Энни.
- Новенький? – переспросил Флаэрти. – Не малыш Финн ли это?
- Да, так его звали.
- Значит, он жив?
- Не уверен, что могу назвать пребывание в Свите полноценной жизнью, но да. Его существованию ничего не угрожает. – О’Мэлли посерьезнел. – Вы знали, что на него напали, мистер Флаэрти? Финн сумел сбежать, но, как и я, потерялся и замерз бы насмерть, если бы не Свита.
- Кто напал на мальчика?
- Он называл его Жирдяем Джонсоном.
- Есть тут один с таким прозвищем, - скрипнул зубами Флаэрти, вспомнив, как блестели глаза заплывшего жиром торговца мясом, когда сторож посещал его лавку вместе с внучкой.
- Услышав о маменьке, я попросил королеву отпустить меня, и она согласилась, но лишь на одну ночь. С рассветом я должен буду вернуться в Свиту. Сейчас же уже почти двенадцать. Вы пойдете со мной наверх, мистер Флаэрти?
Флаэрти уже хотел было вежливо отказаться, как вдруг в дверь начали ломиться. Не стучаться, как О’Мэлли, а колотить, пинать – и грязно, жутко ругаться.
- А вот и Джонсон, - произнес юноша. – Откройте ему, прошу.
Мясник смел с пути отворившего дверь Флаэрти и кинулся в комнату сторожа, но О’Мэлли уже там не было. Он стоял на лестнице, под защитой двух гербовых барсуков, и махал толстяку рукой.
- Сюда, сюда, добрый господин!
- Так вот кто городит обо мне всякую чушь! – прошипел Джонсон. – Молись, щенок, я задушу тебя за клевету! Не верьте ему, Флаэрти, не верьте!
С удивительной скоростью Джонсон побежал вверх по ступенькам. Флаэрти чертыхнулся, заглянул в свою комнату, чтобы взять ружье, и последовал за мясником. Впервые за всю свою жизнь он поднимался на второй этаж проклятого поместья.
О’Мэлли скрылся в длинном коридоре, и Джонсон рванул за ним. Флаэрти перекрестился. В глухой темноте не было видно ни юношу, ни его преследователя, лишь слышались тяжелые шаги и хриплое дыхание мясника. Сделав шаг в коридор, Флаэрти влез лицом в паутину и едва не вскрикнул от неожиданности. Потом вспомнил, что ничего не боится, и выставил вперед ружье.
- Вернитесь! Вернитесь оттуда оба! Мы же можем все обсудить!
Но Флаэрти никто не ответил. Тогда он пошел дальше, держа ружье одной рукой, а второй ведя по стене. Он касался дверных ручек, но не пытался их дергать, поскольку не слышал, чтобы О’Мэлли или Джонсон открывали какую-то из дверей. Скорее всего, юноша уже достиг конца коридора. Ему могла требоваться помощь.
- Попался, щенок! – прорычал где-то совсем рядом мясник.
Флаэрти махнул рукой и попал во что-то теплое и влажное. Рука скользнула ниже и уперлась в толстые пальцы, а тыльной стороны ладони коснулись волосы. Жирдяй душил О’Мэлли!
- Отвали!
Удар пришелся Флаэрти прямо в лицо, и сторож упал, выпустив из рук ружье. Бил мясник умело, наверняка, так чтобы пожилой сторож быстро не поднялся. Флаэрти приподнялся на локте и зашарил рукой в поисках ружья. Из разбитого носа текла кровь, попадая в рот и щекоча подбородок. А ведь Джонсон не оставит в живых и свидетеля! Проклятье!
Флаэрти не распознал момент, когда в коридоре вдруг стало светлее. Он распознал силуэт толстяка, склонившийся к стоявшему на коленях О’Мэлли. Юноша уже почти не сопротивлялся, его голова откинулась назад. Но свет стал ярче, и Джонсон, ослабив хватку, позволил О’Мэлли сделать судорожный вдох.
- Мама!
Две тонкие руки, светящиеся потусторонним голубым цветом, прошили стену и вцепились в плечи Джонсона. Банши медленно вплыла в коридор прямо из стены и заглянула провалами глазниц в глаза мясника. А потом открыла рот и закричала. Флаэрти упал ниц и заткнул пальцами уши, но вопль проникал в череп даже так. Тоскливая Энни защищала давно потерянного сына, не жалея всех отмеренных ей злым роком сил. Наконец, крик оборвался. Рядом с Флаэрти рухнуло на пол что-то тяжелое и мягкое.
- Мама, - повторил О’Мэлли.
Когда банши ушла – Флаэрти был уверен, что навсегда, - О’Мэлли попросил вторую порцию травяной настойки.
- Привести в порядок горло, мне еще петь с дивным народом.
Выпил, сквозь боль улыбнулся.
- Нектар фэйри слаще, но ваш рецепт мне по душе, - сказал юноша. – Теперь же ваша очередь рассказывать. До рассвета еще так много времени, и мне не терпится узнать, чем жил наш городок все это время.
Флаэрти развел руки.
- С чего же мне начать?
- Начните с того момента, как ваш папенька сделал факел и поджег кабанью голову. Будь я проклят, если помню хоть что-то после!
- Что ж, - прочистив горло, Флаэрти торжественно занес правую руку и открыл рот, чтобы начинать, но О’Мэлли жестом остановил его.
- Нет, про факел не нужно.
- Почему?
- Потому что там, в Свите, я вспоминал эту историю. Мне казалось, что она не дает раствориться в ночи полностью. Так что пусть горит так. А вы давайте про себя, мистер Флаэрти. Про что сочтете нужным.
- Завтра приведу сюда внучку, - сказал Флаэрти. – Она давно просила.
О’Мэлли улыбнулся и кивнул.
- Теперь можно.
Ожидание
Список форумов · Внутренний город · Форумы Арт-пространства «Понедельник» · Вечеринка в Хогвартсе: поединок факультетов
