Куда приводит муза?, История Джеффри Мэдисона.

Джеффри этим утром разбудило солнце, лучи которого беспрепятственно проникали через незашторенное окно его комнаты в мотеле Хайербей Инн. Это весьма приятное и живописное место, расположенное на пересечении двух набережных улиц: Вивер Стрит и Сендфорд Стрит. Причём, на последней, по эту сторону от моста через реку, отделяющую Центральный Сайлент Хилл от Старого Сайлент Хилла, находились всего два здания: тот самый мотель, и небольшая закусочная «Обедающий у Джуди». Пожалуй, более тихого места не найти во всём городе, если не считать городского кладбища. Правда, расплачиваться за это приходится нарочистой, даже чрезмерной, на мой взгляд, простотой.

Джеффри потянулся на постели и в первый раз за последние месяцы улыбнулся. Тишина... Как сладко, как бережно она обволакивает, поглощая разум и заглушая мысли. Это мягкое, теплое одеяло окутывает со всех сторон, заставляет забыть обо всем и обо всех на свете. Мужчина протянул руки навстречу утренним лучам и посмотрел, как они рассекаются его тонкими пальцами. Он был один. Наконец он был один, предоставленный самому себе. А весь остальной мир пусть катится к чертям.
Так нехитро поразмыслив, Мэдисон поднялся с кровати, совершил утренние водные процедуры и, взяв ключ от номера, направился на выход. Он намеревался позавтракать в закусочной неподалеку, из которой уже доносился аромат свежей выпечки. Как всегда, наспех причесанный и кое-как побритый, Джеф открыл дверь и вышел на улицу.

На самом деле, мистер Мэддисон обманул сам себя. Запах выпечки ему лишь чудился, как чудится страждущему в пустыне оазис. Впрочем, ему только предстояло узнать о всех тонкостях самообмана, а пока…
Пройдя мимо стойки, за которой почему-то не сидел мистер Паккард, заведующий всеми ключами в мотеле, мужчина открыл дверь на улицу, чтобы стать свидетелем необычного события: с затянутого равномерной белой пеленой неба, медленно кружась в ленивом воздухе, на землю ложились снежинки, которые тут же, медленно и нехотя, таяли. Асфальт был чуть влажным, зато трава была покрыта весьма крупными каплями росы. В воздухе пахло отнюдь не выпечкой, а прохладой и свежестью.

Джеффри поежился. Протер глаза, дабы избавиться от наваждения, и еще раз поежился. Наваждение не ушло. Затянутую туманной дымкой улицу действительно посыпал снег, и на солнце не было даже намека.
Некоторое время мужчина просто стоял, как вкопаный, пытаясь понять, обманывает ли его зрение или уставший рассудок. Наконец, поняв что на одном месте он ничего не выстоит, Мэдисон направился в направлении закусочной, изумленно озираясь по сторонам. В окружающей обстановке было что-то леденящее, тревожное.

Ветра не было. Обычно, в подобной погоде ветер – это самое дурное. Его холодные пальцы забираются под одежду и впиваются в твоё тело… однако, воздух стоял на месте, так же безжизненно, как всё окружающее.
Мистер Мэддисон дошёл буквально за несколько шагов до закусочной и привычно дёрнул холодную жестяную дверную ручку. Дверь открылась, даже не скрипнув. В закусочной было пусто. Ни единого посетителя. Ни единого представителя обслуживающего персонала, хотя, и горел свет. Помещение закусочной выглядело в точности, как вчера, с поправкой на утренний свет. В углу стоял устаревший музыкальный аппарат, только и ждущий, что в него кинут монетку. Лампы горели ровным светом, освещая стоящие у огромных стеклянных витрин аккуратные прямоугольные столики.

Поначалу Мэдисон не удивился и, собрав длинные волосы в хвост, подошел к стойке. Позвонил в звонок. Никакого ответа. Позвонил еще раз. Огляделся по сторонам. После нескольких попыток привлечь к себе внимание, Джеф отказался от этой затеи и направился к двери.
Раз вы не хотите обслуживать Джеффри Мэдисона - я найду другое место, где потратить свои деньги. Благо, долго ходить не прийдется...
Так в сердцах подумал Джеффри и вышел на улицу. Повинуясь каком-то внутреннему зову, он перешел дорогу и воззрился на озеро. Взгляд его был обращен в туманную даль, скользил по водной глади, прощупывал невнятные кроны могучих деревьев. Снежинки падали на голову, на нос, таяли и щекотали. На бледном лице не было никакого выражения - мужчина просто смотрел вперед, вдыхая влажный прохладный воздух. Захотелось написать этот берег и эту дымку, поэтому Мэдиссон впитывал всем своим естеством тревожно-туманную картину перед его взором. Сколько провел он времени за этим процессом - он не заметил.

Возможно, он простоял бы ещё дольше, если бы о себе не напомнил утренний голод. Ленивый, осторожный, словно не проснулся ещё сам. Кроме того, мистер Мэддисон был одет отнюдь не по погоде: долгое стояние на одном месте сказалось тем, что по телу начала проходить мелкая дрожь. Только задним числом Джеффри смог понять, что, стоя в промокающей осенней одежде под снегом, который уже покрыл его голову тоненькой полупрозрачной сине-белой шапочкой, он начал замерзать, что было вполне естественно.
За всё время, пока он любовался на неестественный, но красивый пейзаж, открывавшийся ему, совершенно никто не подошёл к Джеффри и не заговорил. Даже сейчас, осмотревшись, он не нашёл бы ни одного человека.

Все забытые простые телесные чувства навалились на Джеффри разом, и тот, обхватив себя руками, передернулся всем телом. Надо было с этим что-то делать, так что мужчина спешно направился к своему мотелю. Для начала предстояло переодеться, а потом - взять кисти и краски. Вдохновение не терпит промедлений, а голод?... А голод - не тетка.

Быстро сменив свитер на сухой и накинув куртку, мистер Мэддисон взял кисти, краски и мольберт, после чего вернулся обратно, на побережье.
Толука предстала пред ним во всём своём великолепии: широкие просторы вод, из-за тумана кажущиеся бескрайними, мистическая серая дымка, медленно падающие с неба, кружащиеся снежинки. Во всём этом великолепии не хватало только одного – буйства красок. По сути, для того, чтобы передать его, достаточно было простого карандаша. Красками было достаточно легко всё испортить. Тонко подобрав оттенки, можно было получить шедевр, но стоило чуть оплошать и… получится серо-голубая мазня.

Мистер Мэдисон, как и планировал, решил использовать карандаш с акварелью. Нет. Не "решил"... Решений мозга тут, как всегда, было мало. Он просто чувствовал это заранее. Сейчас Джеффри был совсем не похож на себя обычного. Движения его стали на удивление уверенными. Как не в себе, он начал выкладывать на холст все то, что видит и то, что ощущает. Таинственность, умиротворение, покой и... Нет, этого разум художника не мог понять до конца, но руки упорно творили. Тревога. Дааа, тревога, которую он чувствовал, только выйдя из мотеля. Та тревога, которая еще не переросла в страх, но та, что не дает бессмертной музе уснуть. Та, что далека от покоя, но еще не достигла паники.
Резкие, отрывистые штрихи покрывались сверху спокойными и глубокими наплывами акварели. Так и не сумев остановиться, Джеффри написал еще пару этюдов. Покончив с этим, прижал драгоценные листки к сердцу. Работы получились необычными: контрастными по части эмоций, яркими и вместе с тем, трагичными и... тихими. Глядя на них, как и на любые творения мистера Мэдисона, можно было бы сказать, что они гениальны. Жаль, сам художник так не считал.
Он собрал свое "барахло" и вновь направился в комнату, чтобы оставить там хотя бы мольберт и все остальное снаряжение.
Вот теперь можно было вспомнить и про голод...

И вновь, по пути мистеру Мэддисону не встретилось ни единой души. Он беспрепятственно прошёл мимо пустой стойки, по лестнице, мимо комнат, из которых не доносилось ни единого звука, в свой номер…
К тому времени голод уже проснулся настолько, чтобы стать раздражающей мелочью. С утра Джеффри так и не удалось ничего поесть, а время, в свою очередь, неумолимо шло. Правда, пробудилось это неприятное чувство лишь тогда, когда мистер Мэддисон оставил свои вещи в комнате, решив, что, на данном этапе, все дела сделаны. Живот вёл себя вполне пристойно, не снисходя до того, чтобы возвещать о своих требованиях протяжным урчанием.

Художник вышел из комнаты и двинул по улице, вперед к... завтраку, разглядывая пустынные улицы.
Я остался один. Все правильно. Я ведь этого хотел всегда? Чтобы меня оставили в покое, и даже продавцы и официантки не лезли с вопросами. Чтобы никто не смел лезть мне в душу, и даже заглядывать в глаза. Чтобы наглым неосторожным движением никто не смог спугнуть мысли или вдохновение. Что ж... Я один на один со своей музой. Счастлив ли я?...
Ответа не последовало.
Джеффри повернул за угол, и взгляд его прошествовал по туманной Риверсайд...
А может, я опять схожу с ума? Может быть, меня окружают живые люди, но больной рассудок отсеивает лишнюю информацию, подкидывая свою версию реальности?
Светловолосый остановился, вынул из кармана пузырек, и засыпал в рот пару таблеток.
Кто здесь? Что вы видите? Видите ли вы известного художника? Или красивого мужчину в дорогой одежде? Может, несчастного человека, у которого не все в порядке с головой? Или бледный призрак с черными дырами глаз, которому нет места в вашем мире? Все правильно... Диагноз: "Джеффри Мэдисон. Обречен на гениальность"... А может, вы тоже не видите меня?
Мужчина посмотрел на падающие снежинки, на вывеску с дурацким названием "голубая каракатица", на знак, убеждающий, что парковаться здесь нельзя. Жутко захотелось выпить что-нибудь алкогольного.
Все правильно. Я совсем один. Так и должно быть.
И он дернул дверь закусочной на себя.

Дверь, как и все предыдущие, открылась без каких-либо проблем, возвестив о своём открытии весёлой трелью колокольчиков. Надпись «открыто», качнулась слева направо, когда дверь стукнулась об ограничитель. В этой закусочной так же не было никаких людей: ни посетителей, ни обслуживающего персонала, никого. Однако, при этом, висевшие на стенах колонки радовали ненавязчивой поп-мелодией и лампы исправно освещали чистенькие столик, на которых без проблем можно было найти меню в весёленьком синем переплёте, аккуратно сложенные салфеточки и белокрылого бумажного журавлика.

Мэдисон подошел к ближайшему столу и взял в руки бумажную птицу. Задумчиво повертел перед носом. Не смотря на спокойную обстановку в закусочной, ему вдруг стало страшно.
Действительно страшно.
Теперь стало ясно, что эта тишина - не случайность и не совпадение. Что это запустение - не внеплановый выходной или неожиданный байкот со стороны персонала забегаловки. В этом районе города (а может, и во всем городе) действительно никого нет, и объяснить это логически никак не получалось. Эпидемия? Бомбардировка? Выброс отравляющих веществ?
Холодная дрожь прошла по спине Джеффри. Некоторое время он так и стоял, не смев шевельнуться, уставившись на дурацкого журавля. Наконец, художник с досадой бросил бумажную игрушку на стол. Оглядел помещение. Желание выпить пересилило голод и страх, и мужчина направился к стойке, дабы разыскать спиртного. Если уж тут никого нет, то и воровством не будет считаться.

Джеффри не в первый раз был в подобных местах, а потому, примерно представлял, где должно находиться спиртное, зайдя за стойку, он направился к бару, открыл его и увидел абсолютно пустые полки. На них не было не то что бутылок, даже пыли или пятен. Решив. Что он ошибся, мистер Мэдисон открыл другие дверцы, но нашёл там только пустые стаканы. Повторив такую операцию в третий раз, он стал свидетелем двух пустых полок и одной, на которой стоял пустой пластиковый поднос. Три раза из трёх его постигла неудача. Вроде бы, случайность, однако, идя до бара он не видел ни хлеба, ни бутылок под стойкой, ничего.

- Да что за чертовщина здесь происходит?! - растерялся он.
Теперь стало видно, что заведение покинуто не вследствие экстренной эвакуации, иначе все содержимое полок было бы на местах. Но что могло произойти, чтобы вот так, враз, улетучилось всё и вся?
Джеффри прижал дрожащие пальцы к переносице, прикрыл глаза, и некоторое время провел так, облокотившись на стойку и восстанавливая дыхание.
- Все правильно, - наконец нервно хихикнул он, - Мои мечты сбылись. Все исчезли.
Самое досадное в этом факте было то, что бренное тело по-прежнему просило есть, посему мистер Мэдисон направил свои силы на обыск кухни и склада, надеясь, что гадкие людишки утащили не всю провизию с собой в небытие.

До кухни не надо было идти далеко. Несколько метров вдоль стойки, после чего, открыть двойную дверь, петли которой позволяли ей распахиваться в обе стороны. Кухня выглядела так же, её привыкли изображать во многочисленных фильмах, однако, отчаянно не хватало толпы деловито снующих туда-сюда поваров и официантов. И, конечно же, не хватало еды. Огромное количество пустых кастрюль и сковородок, выключенные плиты, которые явно давно никто не трогал и, конечно же, не было тех пара и грязи, которые появляются в процессе интенсивной работы. Абсолютно стерильное помещение.

Джеффри в сердцах, с жутким грохотом, сгреб все кастрюли на пол с одного из столов. Еще немного побесновавшись, мужчина стремительно вышел на улицу. Достал из кармана пузырек. Высыпал на ладонь еще пару таблеток, и, употребив их, направился прочь, в неизвестность. Куда глаза глядят.
Какие-то мысли упорно вертелись вокруг, но Джеффри никак не мог уловить их. Туман поглотил его.

Под ногами хрустели покрытые тоненькой хрупкой корочкой льда неглубокие лужицы. На волосах медленно оседал снег, который из-за монотонности движения постепенно превращался в тяжелеющую снежную шапку. Кроме Джеффри на улице не было никого, в принципе: отсутствовали не только люди, но и собаки, бродячие коты и птицы. Даже ветер был настолько слабым, что не заставлял какую-либо створку ли ткань шуметь. Не было даже эха. Мистер Мэдисон был совершенно один и, ко всему прочему, он был единственным источником звука в этом глухом, неподвижном мире

Джеффри шел и наслаждался тишиной. Он не понимал, что произошло здесь. Он ежился от таящего снега. Он хотел есть. Он боялся. Но не смотря на это, наслаждался тишиной...
Некоторое время спустя голова вновь начала думать. Мужчина поднял взгляд и увидел проплывающие мимо стены высокого здания. Вроде, это была больница, хотя точно Мэдисон вспомнить не мог. Далее можно было разглядеть здание почты, где Джеффри уже бывал, а еще дальше по улице... должна быть полиция. Мужчина решил проверить эти два здания, ведь их, по идее, покидают в последнюю очередь. Да и мало ли - вдруг в полиции найдутся отчеты о произошедших событиях?

Идти до полицейского участка долго не пришлось. Всего один квартал от госпиталя, однако… впервые в тишине послышались посторонние звуки, а сквозь туман Джеффри мог увидеть несколько фигур: кажется, около трёх или четырёх. Что они делали, было непонятно: мистер Мэдисон видел только силуэты, которые двигались крайне неестественно, неправильно. Движения были довольно резкие, как рывки. Он мог только понять, что фигура в центре была несколько больше размерами, чем остальные фигуры, однако, этим его возможности ограничивались. Чтобы понять больше, требовалось подойти поближе.

Поначалу Джеффри просто оцепенел. Страх вновь сковал все его тело, и мужчина только и мог, что смотреть, как остатки твердой реальности закручиваются в безумный вихрь, перерождаются, изменяются.
Неужели... опять?
Отрывистые движения высокой фигуры напомнили ему "Соленого", виденного в кошмарах еще в ранней юности и преследующего, похоже, и по сей день. Руки Мэдисона на автомате начали нащупывать в кармане карандаш, бумагу, потом - самозабвенно чиркать на листках. Доктор Шляйм всегда говорил, что искусство - лучшая... сублимация страхов. И после таких вот "сублимаций" во время лечения все вокруг начинали говорить, что Джеффри Мэдисон - гений... чем крайне смущали юного художника. Впрочем, сам он сейчас едва ли вспоминал своего психиатра. Едва ли вспоминал и про "защитные механизмы". Он даже не видел, что творят его пальцы. Он делал то, что делал, неосознанно. Потом убрал получившиеся наброски.
И просто воззрился на дерганые фигуры, пересекающие пространство. Сейчас он действительно не знал, что делать. Бежать? Подойти ближе, чтобы рассеять сомнения? Наглотаться таблеток, чтобы сомнения ушли сами собой? Мысль о том, что это может происходить на самом деле не хотела вмещаться в расстревоженном сознании. Джеффри просто наблюдал, постепенно уходя в ступор.

Картина практически не изменялась. Фигуры двигались неестественно и не произносили ни слова, молчаливо отплясывая свой противоестественный танец. Одна из фигур, та, что поменьше, упала на землю, после того, как та фигура, что была больше размерами, во время своего танца задела её. Остальные маленькие фигуры, тотчас же, запрыгнули на большую, словно старались облепить её всю, подобно мухам или пчёлам, слетевшимся на яблоко в сахаре.
И только в этот момент с их стороны раздался голос. Но он ничего не говорил. Он не нёс информации. Он только разрушал оковы тишины.
-Р-р-ра-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

Округля глаза, Мэдисон принялся отступать назад. Быть атакованным неведомыми тварями не хотелось. Совсем не хотелось. Но оборачиваться к ним спиной было и вовсе опасно. Так Джеффри и пятился спиной, периодически оборачиваясь в поисках открытой двери или какого-нибудь другого укрытия.

Первая дверь, которая попалась на глаза Джеффри, была дверью в небольшую фотомастерскую с кричащим названием «Фото №1». Дверь была закрыта, и на глазок было невозможно определить, заперта она или нет, так как надпись «открыто» на табличке могла не значить совершенно ничего. Чуть дальше виднелось здание почты, последнее в квартале. Дальше только госпиталь, мимо которого прошёл Мэддисон.
Крик прекратился, а бешенная пляска продолжалась, увеличив свой темп. Маленькая фигура, которая поднялась с земли, так же запрыгнула на большую фигуру, движения которой стали куда более тяжёлыми.

Джеффри не выдержал и побежал.
Да, он драпал, как мальчишка (а будучи мальчишкой он был куда смелее...). Бежал от страшных существ и несправедливых дядек, как от чумы.
Единственное, что он понимал: надо проникнуть на почту.

По пути Джеффри поскользнулся, расставил руки в стороны, проехал полметра, но, всё же, сумел удержать равновесие и не упасть. Уже более осторожно, но не многим медленней, он продолжил бег к почтовому отделению. Пробежав мимо пары заведений, настолько маленьких, что прятаться в них казалось чем-то глупым и бесполезным, мистер Мэддисон подбежал к двери почтового отделения и, не останавливаясь, толкнул её двумя руками. На его счастье дверь распахнулась без проблем, однако, стукнувшись об ограничитель, она не менее быстро полетела обратно, стукнувшись о плечо художника, когда тот влетал внутрь…

…ожидать от почтового отделения каких-либо откровений не приходилось. Всё было, как и раньше: чистенькие стоечки, вымытые стёклышки, отделяющие несуществующих работников почты от непришедших посетителей, стенд, рассказывающий, как надо оформлять письма и посылки, а так же, плакат, изображающий почтальона на лошади, героично и пафосно взирающего на гостя, осмелившегося потревожить тишину этого места.
Хотя… если прислушаться, то шум захлопывающейся двери был отнюдь не единственным. Наверху кто-то копошился в бумагах, время от времени делая небольшой перерыв.

Джеффри отдышался.
Это существо...
В глазах возникал образ давно знакомого Соленого: длинные, противоестественные конечности; дерганые движения; сухая кожа пепельного оттенка, будто высоленная годами; белесые ногти... Единственное, что никогда не удавалось Мэдисону - рассмотреть лицо монстра. Будто у Соленого не было головы вовсе, а если и была, то в маске... или без кожи... Этот образ был всегда размыт в области лица, что крайне пугало Джефа. Худое, высокое существо с высушенной серой кожей, трупными пятнами и расплывчатой головой.
Совсем не хотелось видеть наверху такого, разбрасывающего бумакжки.
Мистер Мэдисон нервно хохотнул и прижал пальцы к переносице. Откуда такие мысли?
Конечно, там окажется зазевавшася работница архива, которая безрадостно сообщит мне, что город покинут в срочной эвакуации, а по улицам ходит пьянь и сброд, который даже в автобусы не сажают...
Уверенности в этом не было, как ни силился Джеффри.
Долго собирался с силами он прежде, чем направиться на второй этаж.

Джеффри поднимался на второй этаж медленно, стараясь не шуметь. С каждой пройденной ступенью в душе росло сомнение: разве работники архива так шумят? Судя по звукам, бумага попросту плюхалась на пол, а после по ней ещё и небрежно ходили ногами. Шорохи… много шорохов. Звуки очень резко выдвигающихся ящиков…
Джеф заглянул в открытую дверь и увидел там… самого обычного человека, черноволосую молодую женщину с босыми ногами, которые безбожно топтались на устилающих ком самым настоящим ковром бумагах. Письма, квитанции, какие-то регистрационные книги… женщина в свободно болтающейся на ней смирительной рубашке просматривала их с огромной скоростью, словно даже не пыталась вчитаться.
Да-да, это была я. Поиск определённого слова не занимает много времени. Оно ли есть, либо его нет. Я совершенно не видела Джефа за своей спиной, а в порождаемом мной шуме, его громкое дыхание было совершенно неслышно.