Отзывы Йеманжи Казнить, нельзя помиловать Ох, какой вкусный да хрустящий, аки леденец, чертиком обглоданный, рассказец попался на зубок. Утащу-ка в темный, страшный уголок, пока Шестой не уволок. Буду скребком поскребать, вшей да блошек прогонять. От скверны очищать да баюкать-кать-кать-кать. Люлюшки-люли, гой еси да гой еси. Яхонтовый, самородочный автор для меня свой рассказ на главы разбил, чтоб вернее чтиво усваивалось и нежный читательский мозг во грех лжетолкования впасть не смел. Поклон ему земной и пряник. Начнем, хрюкнув, помолясь, сплюнув и перекрестясь. Жила была на белом свете во петровские времена девка пятнадцати зим — Арина, дура набитая, но кремень иль пень. С первых слов сказа ясно становится, что печать страшную доставать надобно — «МТА». И не отмыться рассказу от сего позору, ни щелоком, ни мылом душистым из человечьего жиру сваренным. Не показывает, а рассказывает автор, не картинки рисует, а втолковывает толпе что-то. Красно бает, да все без толку, толпа позевывает да нос воротит. Скушно ей. А все потому, что баять-то автор и не умеет. Не знает он, как слова в предложения складывать, а из предложений рассказ лепить. Зачинает он с того, что Аришка решается разлучницу со свету белого сжить, ворота дегтем перемазать. Чем же змея подколодная провинилась? С милым Аришкиным в десны целовалась, под ракитами погаными уд его в рот брала? Нет, весточку от паскудника получила. Этого Аришке-дуре хватило, чтоб в гноище греховное вляпаться. И пошло то, что пошло… Братья разлучницу во погребе насмерть заморозили. Аришка-то сама вещунья, иначе откуда она про все про то узнала? И про погреб, и про полотенца? Тут-то бы автору заглянуть в книжицу вумную, где про фокал понаписано, что это, как да зачем. Но некогда, очевидно. Надо слово молвить про грех прелюбодейства. Тут бы автору другую книжицу вумную в руки взять да про грехи почитать, чтоб ересь не писать. Ибо: «Прелюбодеяние - нарушение супружеской верности». Блудовала разлучница, шлюховала, распутничала, но верности супружеской нарушить никак не могла. А время то страшное, дикое было, за убитую сестру братьев никто не судил, не казнил, Петьке некогда было, окно в Гейропу рубить надо. А бедняжку так проморозило, что ни в церкви, ни в гробу, что в доме для прощания стоял, не оттаяла. И проморозило-то ее аккурат для гроба, пряменько так, ровненько, ладошки на груди сложены, свечку держат. Ни тебе пальцев судорогой скрюченных, ни хребта согнутого в тщетных попытках согреться. Долго сказка сказывается, Йеманже авторский слащавый стиль все больше обрыдается, хочется бабоньке взять топор и пойти рубить хард-кор. Но Шестого сама из сумрака вызвала, нечего теперь, расхлебывай, голубушка. «Снегурка» — типичный образец того, как рассказы, да и прозу вообще, писать не надо. Так, в сцене, где на главную героиню нападает насильник фокал резко съезжает в третий род, Арина становится неодушевленным предметом, не субъектом, а объектом действия. Читатель, который воспринимает рассказ через главную героиню, ассоциируя себя с ней, тут же теряется и не понимает, что вообще происходит. Сова бьется о пень, пень бьется о сову. И такие выверты происходят на протяжении рассказа часто, к концу читатель и вовсе устает находиться. В двух коротких предложениях автор не только умудряется запутать читателя, но еще и вызвать чувство неприязни к своей героине, обвиняя в ее глупости служанку Лушу. Перекладывание вины на других — замечательная человеческая черта. Йеманжа сама любит так делать, но одно дело, когда героиня думает, что Лушка-падла ее подвела и из-за нее она во все это гуано вляпалась. Совсем другое, когда то же самое делает автор, снимая вину с героя и перекладывая ее на другого персонажа. Включая глас божий, автор думает за читателя, а читатель (вот сюрприз!) и сам думать умеет. А с учетом развязки и посыла рассказа, трещит и стонет идея, заложенная в его основу. Не все читатели наделены памятью рыбки Дори, некоторые и в конце будут помнить, что во всем виновата Лушка. Кроме того, использовано слишком сильное слово «грехопадение». Читатель еще не в курсе про Аришкины делишки, знает пока только, что она к гадалке ходила, но кто к гадалкам не ходил, кто на святки сапожок через забор не бросал да в воду колодезную расплавленный воск не выливал? Грешок, проступок, который и замолить можно. Грехопадение — это что-то из ДеСада с пожиранием дерьма и вырезанием плода из материнского чрева. Сцена изнасилования одна из ключевых в рассказе, но написанная настолько криво, что вместо сочувствия и сопереживания вызывает хихиканье, как сальный анекдот про училку, рассказанный за задней партой во время урока. Насильник всей плотью ложится на распятое тело, непонятно чем (плоть уже вся лежит), если только поелозив тазом, раздвигая Аришке ноги. Пока Аришку дерут во все щели, она жалеет свое холеное белое тело. Размышляет, горюет, сетует. Связно так думает, размеренно, оборонить честь девичью громким криком не пытается. Интересно должно быть стало, как чести лишают. Автор давеча читателю про грехи, про покаяние, рассказывал, а сам героине еще и гордыню — первый из грехов шьет. Такое красивое, такое холеное, (моя прелес-с-с-с-с-ть) да пригожее и вдруг на корм воронью… гордится девка телом-то, ох, гордится. Чем дальше в рассказ, тем звонче бред. Не успел читатель на гордыню языком поцокать, как из-за угла выглядывает Домострой, агитация Мужского государства, пропаганда самоубийства или романтические бредни. С первого раза и не угадаешь, ибо Аришка в петлю решила лезть из-за погубленной девичьей чести. Какая бы причина ни была выбрать движущей силой эту самую честь, она же губит и рассказ. Подозреваю, что в школе автор крепко запомнил, как оттарабанили бедную Лизу и платочек, в который куталась Сонечка Мармеладова. Но с современной литературой, в т.ч. отечественной исторической знаком шапочно. Иначе бы Йеманже не пришлось рассказывать о том почему писать в категориях и понятиях века -адцатого сейчас не комильфо. Мир не стоит на месте, все меняется, в т.ч. менталитет. В разрезе современности рассказ может быть воспринят или как наивный лепет или как вовсе не наивная агитка. Стереотип, что и кому должна девушка (Слава Шаб-Ниггурат!) канул в Лету. И только адепты Мужского государства травят в сети и реале женщин, которые, по их мнению, эту самую честь не уберегли. Создавая историческую атмосферу, автор не должен забывать о том, что пишет для читателей двадцать первого века и третьего тысячелетия, когда Бог не только умер, но и воскрес в тысяче и одной ипостаси, а не для крестьян, расшибавших лоб о церковный пол три века назад. Изменяет автору и воображение, перед тем как описывать сцену ее стоит в голове хоть немного, а представить. Что мы имеем? Имеем девку, которую имеет насильник, которого имеет носорог единорог. Сначала непонятно, как могут ломаться кости, если насильника насаживают на рог? Рог хребет проломил? Ребра сломал? Что произошло? Далее. Когда мужик бабу имеет он на ней лежит. На Петровской Руси COVID-19 еще не было, социальную дистанцию полтора метра насильник во время соития не держал, к тому же, всей плотью к деве (уже, вроде, нет) прижался. То есть, если единорог со спины насильника проткнул, то и Арину бы к полу пришпилил, получилась бы канапешка, если бы с боку поддел, то, как минимум, мордой в голый девичий бок ткнулся. Отбросить невидимой «богатырской рукой» в любом случае не сумел бы. И, так, на минуточку, из человека, проткнутого рогом, начинает литься кровь, Арину бы с головы до ног окатило, а если верить автору, то на нее ни капельки не попало. Зато Арина – баба-кремень. Кругом кровища, потроха, лошадь стеклянная с рогом, а она ничего, держится, не визжит, не паникует, мамку не зовет, вешаться вон собралась на сеновале. Откуда сеновал взялся? Почему на сеновале? Очевидно, что читатель сам додумывать должен, только вот читатель раз додумает, второй додумает, а на третий плюнет и начнет читать другой рассказ. Ибо отсутствие описаний — это еще одна беда текста, читатель все знает про косы Аришки и усы Никишки, но должен сам отвечать на вопросы: где? что? как? откуда? К тому же, автор забыл одну маленькую детальку. Самоубийство — грех, один из самых страшных, по сравнению с которым блуд — это так, цветочки. И этот самый страшный грех героиня собирается совершить особо о нем, не задумываясь, типа, без целки жизнь не мила, а в аду, как всем известно, компания веселая, сенобиты по части удовольствий те еще затейники. Когда же выясняется, что и целка цела (журнал Каламбур посмотри), а Аришка все еще девственница, то происходящее совершенно утрачивает связь с окружающим миром, а рассказ имеет уже не девку, которую хочет поиметь единорог, а читательский мозг, и имеет пока не кончит. Ибо, вот в каком смысле девственницы? На ней всей плотью лежали минут двадцать, т.к. пока она думы думала ее бы целый полк и рота отработали. Не сумел насильник? Не срослось? Так какого рожна дурища в петлю полезла? Про то, что соперницу извела, читатель не знает еще, мотивация одна — порванная целка, которая то ли порванная, то ли нет. Не добавляют тексту ясности и мозговывертные обороты, вроде: «сноха старшего брата говорила». Может жена брата, неть? У Йеманжи глаз начал и перестал дергаться, топор вывалился из ослабевших рук, а впереди еще несколько тысяч знаков. Она всерьез задумалась над тем, чтобы сдаться и позволить Шестому забрать все лавры без борьбы. Но, нет, гордая варяжка или варежка решила плыть вперед, как Арина, которая нагишом на морозе не мерзнет, к крупу стеклянному ее круп голый не примерзает. Йеманжа налила себе сто пятьдесят грамм коньяку и не смутилась попадье смутившейся только неприкрытой Аришкиной груди, то, что весь срам на показ, а девица в кровище вся, ни Попадью, ни Йеманжу уже не тронуло. Как и то, что Попадья, очевидно, в гости ждала поповскую шалаву, т. к. открывать пошла с тяжелым церковным подсвечником. Автор забывает о том, что вещи не материализуются из ниоткуда, чтобы подсвечник появился в руке, Попадья его взять для чего-то должна. Но в рассказе много чего материализуется из предвечного хаоса, как давеча насильник. Можно подумать, что насильники в Петровской Москве табунами бегали и дочек боярских специально отыскивали, дабы их посношать на морозе. В такой Москве нос на улицу страшно высунуть не то что ночью к гадалке ходить. Йеманжа наливает еще сто грамм, а рассказ теряет остатки внутренней логики и смысла. Всевидящее око господне не пускает Арину в церковь. Йеманжа салютует рюмкой Богу, с опаской оглядываясь на демона за левым плечом. Бог в рассказе суровый, старозаветный. Йеманже нравятся такие боги. «Око за око, зуб за зуб, целку за целку!», - кричит бог из-за угла, хихикая в ладошки, вместе с казюлькой Лушкой. И слуги его ему подобны, забив на христианское милосердие, поглаживая рог Мамоны, прогоняют заблудшую душу в мороз и стужу. Йеманжу уже почти не смущает золотая монета, внезапно возникающая на шее нагой героини, насильник ее так сильно отодрать возжелал, что золотого с шеи не сорвал. Так и хочется вспомнить диалог из «Холопа» про смартфоны: - Как это работает? - Чудо. Чудесным образом душа у Аришки, то спасается, то летит в пропасть. Чудом возникают и пропадают предметы. Удивительно, что очередному лиходею единорог человечьим голосом не кричит: - Авада кедавра! Сам единорог из стеклянного превращается в радужного, затем в обычного из плоти и крови. В повествование влезают непонятные посюсторонние личности, мальчик Тришка, мародеры с ихнею мамкой. Мухоморы были забористые, а спорынья еще круче. Йеманжа с разочарованием глядит на пустую бутылку коньяку. Образы и метафоры наползают друг на друга, как льдины в половодье, скрипят, толкаются, дерутся. Единорог несется, реки замерзают во второй раз (зима, они уже и так замерзли), дохнут кролики, дохнут люди. Колдунья из Нарнии с досады думает использовать свой посох, как дилдо, в глазах немой вопрос: «А что? Так можно было?» Можно, подмигивает ей Арина, под мухоморами все можно. Единорог насилует мародера. Проказник. Скоморох. Метафоры становятся все нелепей. Сказка превращается в хоррор, слащавая история прерывается отпиливанием гниющих рук. Автор все уютнее чувствует себя в кресле Бога, карая выдуманных героев за выдуманные грехи. Гноище соседствует с ланитами. Единороги сношают кентавров, Леший курит махорку и с русалкой жарит кир. Автор рассказа жарит мозг Йеманжи. Арина окончательно превращается в чудо-бабу, и как младенца ворочает тяжелого мужика. Следующий этап — иммунитет к вирусам, облизывание перил и дверных ручек в общественных местах. Ее борзость доходит до того, что в ответ на благодеяние Богородицы она своего жениха кормит плотью и кровью Христовой. Не до формальностей. Сенобиты, в предвкушении появления Арины в их обители, приготовили поп-корн и кокаин. За такое святотатство наверняка полагается что-то грязное и интересное, раскаленные крючья в сосках или глубокий минет миномету. Создается впечатление, что автор вышел на минутку, а по клавиатуре за него наяривал черт. Всем рассказом усиленно рекламируя православие, автор вдруг втаптывает в грязь один из важнейших христианских обрядов. Девка, которая хотела покончить с собой, уничтожить дар божий - самую жизнь, а кроме всего еще и нечистая сила, «причащает» своего несостоявшегося милого. Йеманжа отваживалась только на минет деревянному Христу, сам Стивен Кинг не пошел дальше «Иисусова члена». Браво, автор! Вы смелы и дерзки. Вечны только муки грешников в райкоме и администрации, муки Йеманжи закончились с рассказом. Она сомневается, что это поможет, но все же скажет еще пару слов о чудесном произведении «Снегурочка» (Уходи!). Гой есишный стиль агонизирует от вкрапления анахренизмов-анахронизмов. Трель уживается с полбой, а мародеры с посконными рубахами. Автор подготовился, раздобыл слова позабытые, но от того лишь сильнее в глаза бросаются неуместные. Главная героиня — объект, а не субъект действия, с ней что-то происходит, ее то Лушка с пути истинного сталкивает, то насильник насилует, то единорог спасает. Сама Арина никак сюжет не двигает, не делает ничего, что могло бы поменять ход истории. Даже в конце вещий сон, которым обернулось творившееся в рассказе мракобесие, ей ниспослала высшая сила, наставляя дурищу на путь истинный. Равно, как и обнулила все непотребство, если непотребство творилось в реальности, а Арину вернули в точку принятия неправильного решения. Ясности на сей счет нет. Такой ход нечестен по отношению к читателю, переживавшему за героев, и по отношению к героям, прошедшим через испытания. Он обесценивает все страдания Арины и переживания читателя. «Обнуление» не все читатели простили даже Стивену Кингу в «Темной башне», а автор рассказа близко не Стивен Кинг. Финал вынимает краеугольный камень и уничтожает идею, лежащую в основе «Снегурки»: покаяние несет очищение и дает возможность все исправить. Противоречивую в своей основе (ибо покаяние снимает ответственность за самые страшные грехи, но споры об этом оставим теологам), но все же идею, которую автор худо-бедно смог донести до читателя. Другое дело, что доносил он ее не человекочитаемым языком. Йеманжа сдалась и закроет глаза на то, что рассказ написан на модную нынче православную тематику, и даже на чисто европейского единорога, ибо индрик индриком, но лошадь с рогом и девственница — это европейский архетип, чуждый славянской земле. Но! Милый автор, «Светлана» Жуковского и «Страшное гадание» Бестужева-Марлинского — это, конечно, хорошо, как и рассыпанная по рассказу фаллическая символика, однако, так писать нельзя. Это не рассказ — это «рисунок» рассказа, но рисунки не открывают сундуки, для открытия сундуков нужны ключи. Казнить нельзя помиловать
Смрадом и гарью пахло со стороны Леса Жницы.
Йормуд Сердцеед сплюнул кровь на сухую потрескавшуюся землю. Нехорошее место, проклятое. Глубоко в небе выли и хохотали штриги, скалили на сизые тучи клыки, выкрикивали заклятия, старались напугать. Будто он еще мог испытывать страх... Последний раз Йормуд боялся, когда на площади среди дрожащей от ужаса толпы смотрел, как со светлого мага сдирают кожу. Единственного светлого уцелевшего в резне, устроенной адептами мрака. Было это пятьдесят зим назад, когда из скал еще не текли вязкие черные реки, а людей не насаживали на колья вокруг городов, верша защитные чары от тварей, что выползали из чащ. Когда в мире еще оставались свет и добро. Ныне это слова, утратившие смысл.
Йормуд откусил от жесткого соленого сердца, еще теплого, еще бьющегося в его руке. Ему нужно было сердце ребенка, но выбирать не из чего. Детей почти не осталось, женщины больше не рожали. Тьма — ревнивая тварь, она отняла дар приносить жизнь не только у скота и земли, но и у людей. Девушка, лежавшая у его ног, была еще жива. Она умрет только, когда он съест последний кусок ее сердца, вырезанного из груди. В зеленых глазах застыл ужас, она уже видела место своего погребения в его старом жилистом теле. Жница уже склонилась над ней, протянула прозрачные пальцы к лицу девушки, готовясь закрыть ей веки. Рана в ее груди напоминала разорванное насильником лоно. Кровь стекала по белой коже на землю, давно не дававшую всходов. Йормуд помнил время, когда из земли росли травы и злаки, на лугах паслись стада. Он прожевал и проглотил последний кусок. Девушка вздрогнула всем телом и умерла. Над головой нетерпеливо кричали вороны. Йормуд распустил шнуровку на штанах, встал на колени, раздвинул ноги покойницы и лег на нее. Еще теплая, это хорошо. Он не торопился, вороны подождут, а вот ему больше не случиться побыть с женщиной. Скоро он будет мертв. Если бы в мире еще был свет, то за содеянное его бы оскопили и разорвали лошадьми, но света больше не было.
Кончив, Йормуд вытер семя рубашкой, которую сорвал с девушки перед тем, как рассек ей грудь. Грубая ткань была холодной и сухой. Он встал с колен, бросил рубашку на лицо покойницы и посмотрел на лес. Перекрученные черные ветви вонзались в небо, извивались по земле, словно змеи. Между деревьев пошатываясь, бродили те, кого раньше называли светлыми магами. И не живые и не мертвые, обреченные на вечность в страдании. С них содрали кожу и облили живой смолой, замуровав в собственных телах в миг агонии. Адептам мрака мало было убить противников, они хотели уничтожить все крупицы добра, сведя светлых с ума, и за пятьдесят зим им это удалось. Голод, мор, войны, даже боги пожрали друг друга. Мир умирал, и не было надежды на возрождение. Йормуд шел к лесу, в его груди бились десятки и сотни детских сердец, чистых и светлых, еще не испорченных мраком, что поглотил мир. В его груди бился свет. Чужой, украденный, спрятанный от адептов мрака. Йормуд не верил, что сможет прогнать тьму, исцелить мир, но знал, что если не попытается, то еще через пятьдесят зим спасть будет нечего. Он был адептом мрака, но шел освободить светлых магов, ибо познал абсолютный ужас бесконечной тьмы. Когда над головой сомкнулись ветви, Йормуд вонзил в грудь нож и освободил украденный, сохраненный свет. Теплые, мягкие нити окутали изувеченные тела магов, неся исцеление. Последнее, что Йормуд увидел, перед тем, как Жница закрыла ему веки, был солнечный луч, упавший на землю впервые за пятьдесят зим.Мир победивших темных магов - это мир победившего зла. Искаженный и зловонный мир «Печальной истории братьев Гроссбарт» Буллингтона, где детей рожают, чтобы была еда на зиму, а грабители могил - милые ребята, мечтающие просклонять во всех позах Деву Марию. Мир победивших темных магов - это трон из костей для Кхалюля и запасы живого мяса для едоков. Джон Сноу с глазами, горящими голубым светом, под пятой у Короля Ночи. Цири, одетая в кровь Геральта и Йенифер. Замки из трупов в Средиземье и корчащаяся на кольях Горная стража. Сладострастная усмешка на губах Серого пса и изнасилованная Кнесинка у его ног. В мире победивших темных магов только зло, мерзость и тлен живут в сердцах людей. Птицы падают с небес в океаны нефти к безымянным чудовищам из забытых легенд. Партизаны насилуют пионерок, а по каменному лесу гуляет Ленин. Он нетерпеливо оглядывается по сторонам, ведь Снегурочка уже близко и скоро придет пора пить черную кровь из высоких фужеров, вырезанных изо льда ломкими пальцами мертвых дочерей Евы. Мир победивших темных магов, мир победившей тьмы — это мой мир. И этот мир чужой для автора «Правил светлячков», хотя именно о нем он пишет. Ведь в его рассказе нет больше светлых магов, добро вышло из моды и утратило свою прелесть. Вот только автор забывает о том, что абсолютное зло и абсолютная власть темных магов изменят землю под себя, как меняют его своим безумием гайстескранкен в «Без надежды на искупление» Флетчера. Отсутствие света нарушит равновесие, убьет добро, уничтожит леса, поля, луга, сотрет с лица земли все, что с таким трепетом описывает автор. Фарфоровые пасторали чайных сервизов плохо сочетаются с тем, что несет в себе сама идея о людях, которым добро больше не нужно. Взявшись за описание такого мира, автор пошел по пути наименьшего сопротивления, не касаясь действительно острых и интересных аспектов он, как и его герой, выбрал проселочную дорогу, опасаясь ступать на шоссе, вымощенное черепами, и ведущее в ад. Добрые дела главного героя ограничиваются подработкой цирюльником и спасением птенца, а злые поступки людей сводятся к желанию переломать ноги лошадям и перекроить физиономию соперницы. Там, где на вопрос: «А что если?», - можно было бы удариться в экзистенциальную философию и поискать смысл бытия, автор ограничился нравоучениями и избитыми истинами. Рассказу не хватает глубины, не хватает конфликтов, как внутренних, так и внешних. Даже темные маги какие-то серые, по-отечески заботливые и в целом неплохие ребята. Вся их тьма сводится к подтруниванию над главным героем, выбравшим другой путь. Хотя, по законам, что правят темными мирами, инакомыслящие подлежат уничтожению, немедленному и кровавому, в назидание тем, кто усомнится в истинности сложившегося порядка. Недоумение усиливается от того, что автор не объясняет: почему отпала необходимость в добре, почему исчезли светлые маги. Нащупав интересную идею он словно побоялся ее реализовать в масштабе мира, остановившись на местечковых неурядицах. Отсутствие конфликта внешнего, когда главному герою ничего не угрожает, а у читателя не возникает необходимости переживать за него или интересоваться его судьбой, не компенсируется конфликтом внутренним. «Светлячок» всегда в «белом», всегда знает, что хорошо, а что плохо, не сомневается в своем знании, сетует только на то, что крестьяне слишком тупы, чтобы оценить его намерения. Что опять-таки приводит к тому, что рассказу не хватает глубины и напряженности. Так, для героя аборты — это априори плохо, а спасенная жизнь не рожденного ребенка — хорошо. И не важно, что мать этого не рожденного ребенка могут выгнать на улицу и ей придется нищенствовать вместе с младенцем, или просто забьют поленом, вместе с плодом в утробе за то, что понесла от невесть кого. Серое и белое. Других цветов и оттенков в рассказе нет. Не добавляет доверия к истории и проработка деталей и композиции. В самом начале автор дает большой вводный кусок, а между тем еще не нарисовал ни одной картинки, читатель не видит и не знает героя, но ему уже загрузили в мозг кучу информации, так и оставшейся белым шумом. Отторжение на клеточном уровне вызывает и магическая академия, которая срабатывает как маркер — это проза для девочек с ЛитНет, фапающих на сиреневых пони. Украденный в рудниках изумруд вдруг вспыхивает гранями, хотя огранкой занимаются ювелиры, а о ювелирах на рудниках автор упомянуть забыл. Приятный, светлый стиль повествования, избранный автором вступает в противоречие с идеей победившего эрзац-зла. Размышления и выводы главного героя кажутся не только неверными, но и забавными: «Никто не думал о других, каждый хотел что-то только для себя». «Светлячок» увидел кусочек огромного мира (сельские края с недалекими крестьянами, автор не описал даже ни одного города), а в белых пятнах наверняка обитают не только драконы, но и нормальные люди. Кроме того, само существование людей зависит от способности думать не только о себе, человечество не выжило бы, если бы все вели себя, как крестьяне в рассказе. Мир может быть сколько угодно вымышленным, но им все равно должны управлять реальные законы. Оглянитесь вокруг, ведь сейчас мы живем в сюжете, по которому пишут романы. Кто-то впадает в панику, кто-то борется за жизнь других людей, кто-то наживается на чужом горе, кто-то пирует во время чумы, кто-то приходит на помощь. Добро и зло уравновешивают друг друга, а тьма — это не только конец, но и начало. Книга Бытия, глава первая. В разрезе сотен и тысяч написанных на подобную тему произведений рассказ теряет свою необходимость, а с оглядкой на реальный мир, то и актуальность С моих слов записано верно Казнить нельзя, помиловать Острова, парящие над огненной бездной, дышащей пеплом, замершие в хрупком равновесии. Искринки, снующие между домами. Детали и детальки, термины, словечки, обращения… Милый автор, вам уже столько рассказывали про то, что много лора и он не воспринимается, что не могу не заметить, а не пошли бы все эти комментаторы на… (сейчас была бы цитата из клипа «В Питере пить» группировки «Ленинград», если бы на Пролете можно было материться, но, увы…). Ну их, лучше пойдемте, погуляем. Уже можно. Выпьем по чашке кофе на площади Сан Марко или сока из сахарного тростника у подножия Ангкора, можно и рома на карибском пляже с крупным белым песком или просто холодной водочки у Невы. Поговорим о мирах, которых никогда не было и не будет. О героях времен, которые никогда не настанут. Беседовать о крепостях из грез намного интересней, чем выискивать недостатки стиля и ошибки в построении фраз. Они в вашем рассказе есть, но тут много мастаков, испражняющихся упражняющихся в остроумии, выискивая такие огрехи, и с цитатами, песнями, плясками, рассказывающих про них автору. Может быть, именно этого ждут здесь от критика, не знаю, мне это неинтересно. Куда увлекательнее побеседовать о вашем мире. Наверняка кто-то скажет, что такое уже было, ну было и было, древние боги с ним, в конце концов, известная байка о двенадцати сюжетах тоже навязла на зубах. Все ходит по кругу. Ка – колесо. И пусть летающие острова, киты и корабли – это не ново, зато концепт не поменявшейся суммы от переставленных слагаемых – это интересно. Материализовавшаяся преисподняя на земле и люди, живущие на территории, облюбованной богами – есть в этом что-то от антропоморфного мировоззрения античности. Мир рассказа – Запределье за пределами. Символично и до дрожи красиво, как прыжок в смерть, в пепел. И в то же время, рассказ по-западноевропейски историчен. Сейчас точно не помню, где прочитала (скорее всего, у Сандерсона), что исторические вставки и художественные книги, написанные в «написанном» мире – это высший пилотаж фэнтези, делающие выдуманный мир живым. Но рассказ – выдержка из учебника истории. Рассказ - часть всеобщей истории мира, поданная, как историческая правда, со временем приукрашенная, вывернутая наизнанку малевавшими черта историками, выделенная в самостоятельное произведение – смелый ход, но опасный. Могут не оценить, несмотря на то, что «хлебные крошки» рассыпаны там, где надо: урок выдуманной истории в начале и историческая справка в конце. Все закольцовано и уместно, так что Клио из альтернативного мира остается лишь печально смотреть мраморными глазами на деяния людей. И, да, космогония через театральное представление тоже ловко, ибо лор вживляется в повествование, показывается, как часть культуры мира, и одновременно анализируется одним из героев. К сожалению, на прекрасном полотне иногда видны неосторожные, небрежные мазки. Так, понятия греха и покаяния - понятия христианские и смотрятся чужеродно в мире, где царит политеизм. Чужеродна и штука с красивым женским именем — гильотина, не как приспособление для обезглавливания, а именно термин, ибо произошел от имени Гильотен. С такими словечками в фэнтези надо осторожней, они как кариес, когда мало - незаметно, но потом приходится лечить или вырывать зуб. Зато замечательно задействованы элементы сеттинга, вроде цветов, используемых для освещения, этакая буквализация сказочной разрыв-травы. Аллюзии, метафоры и отсылки работают, может только с Расской империей, торгующей нефтью филактом, получилось грубовато, как и с фамилией Сноу. А сейчас, милый автор, возьмите яблочного пирога с корицей и сидра, я тоже выпью стаканчик и съем кусочек. Только один, ведь даже гранат не сравнится по опасности с яблоком. Символично, что и в мире грез яблоко - повод к резне, именно повод, а не причина. Причины всегда глубже, подлее, грязнее. Повод, при необходимости, можно сделать чуть более благородным, чем он был на самом деле. Например, покарать террориста, признавшегося под пыткой в мятеже против государственного строя. Кусочек из учебника истории, вроде выдуманного мира, но такого знакомого, стоит к нему присмотреться чуть внимательнее. В рассказе не хватает чисто литературного запала и напряжения, которые ожидает читатель от художественного произведения: геройства, подвигов, разорванных оков и повергнутых врагов. С одной стороны — это плюс, ведь процессы над «ведьмами» заканчивались именно так, как в рассказе. С другой — минус, ибо такой финал наверняка разочарует, оставит чувство неудовлетворенности. И тут, к сожалению, милый автор, вы сами виноваты, т. к. набросали слишком много «хлебных крошек», вернее кусков мяса: убийство Алисы и ее брата, изнасилование матери, потеря родителей. Страшные и сильные события, на которые главный герой почти не реагирует. Хуже того, они на него почти не влияют. Он не столько двигает сюжет, сколько следует за ним. Что опять-таки с точки зрения художественного произведения непростительно, но играет на идею: человек — пешка в руках истории. Однако, это чувство неудовлетворенности не дает покоя, когда рассказ заканчивается. Конфликт внешний и противоречия в обществе прописаны четко и ясно, чего нельзя сказать о внутреннем конфликте главного героя. К тому же, вы использовали сильный прием — нелинейное повествование, который обычно применяют, когда хотят от читателя что-то спрятать. Сделай вы героя террористом, прокравшегося под видом преступника в подвалы, чтобы отомстить инквизитору - отцу дворянина, убившего Алису, т. к. тот уже мертв (маловероятно, но вдруг). Или Воинов Солнца настоящими террористами, а героя — жертвенным агнцем, из убийства, которого разгорелось бы пламя восстания. Тогда в нелинейном повествовании можно было бы много чего спрятать, но когда прятать нечего, то к автору возникает больше вопросов, чем читатель получит ответов. Слишком часто на конкурсах встречаются рассказы, прочитав которые, жалеешь, что вообще умеешь читать. Милый автор, после вашего рассказа хочется оседлать белого дракона с золотыми крыльями и взмыть в ванильное небо к мечтам и грезам. голосование |
| |
Стрелять так стрелять, Дуэль №28 (Йеманжа vc шестой)
Список форумов · Внутренний город · Форумы Арт-пространства «Понедельник» · Литературные дуэли
