Но чем быстрее мы мчались, тем чаще стали биться о борт акулы. Сначала мягко постукивали, но в какой-то момент перешли на уровень "в дверь стучит брат алкоголик, хочет пристрелить".
— Да что же вам надо, твари?! — орал я на снующие туда-сюда плавники.
— Дельфины кушать хотят, папа.
Аннет просияла от блестящей догадки, а меня обуяло необъяснимое бешенство. Как посмела она отнять мой капитанский долг искать ответы и решать проблемы?
— Кушать? — я схватил Аннет за плечи и поднял над собой. — Ну так покорми их!
Море проглотило мою дочь, благодарно уркнув. Плавники устремились к добыче и исчезли под водной гладью. Лодка остановилась. Сильвия набросились на меня со спины. Она кричала, стонала, старалась укусить, но вскоре “сама” ударилась головой о лодку и вслед за дочкой скрылась в глубине.
Хищники исчезли, и наступило безмятежное спокойствие. Глинтвейном растеклось по груди, с ярким вкусом апельсина и корицы. Так хорошо мне никогда не было. Но момент блаженства оказался короток и кроток. От сильного удара лодку кинуло в сторону. Я упал на дно. Дерево натужно загудело, затрещало, по центру днища пролегла пробоина, ощерилась древесными зубами. Глинтвейн в груди заледенел, сжался в сверхтяжёлую горошину и стал втягивать в себя всё самое лучшее, самое хорошее, что хранилось в моей памяти.
Акулы продолжали терзать беззащитное тело лодки, и сквозь треск досок в голову пробралось осознание, что я на грани поражения. Броня, окрепшая от постоянных тренировок, оказалась недостаточно мягкой, чтобы недавние потери отпружинили. Удары острых челюстей оставляли трещины, бередили раны. Я долгие годы убеждал себя, что оставил акулью стаю позади, но оказалось, что они тихо спали где-то глубоко и ждали именно этого момента, когда я ошибусь и вернусь к болезненным воспоминаниям.
Вода подступила к носу, стала затекать в ноздри. Я понимал: если позволю апатии вновь превратить себя в живой труп, больше не выберусь. Палец сам собой начал выводить на дереве узор Цветка, следуя въевшейся в память привычке, и с каждым кругом ко мне возвращалась решимость и самообладание. Я встал и огляделся.
Лодка медленно шла ко дну, акулы готовились пировать. Им было мало моей семьи, им было мало всех моих друзей. Оставалось только самому сделать шаг. Но как же страшно! Глубоко вздохнув, я выпрыгнул за борт.

Гвардейский архив находился в западной части города. Этим вечером, как впрочем, и любым другим, стоило держаться подальше от тёмных углов и коварных подворотен. И если на освещённых ярким светом фонарей главных улицах города ещё можно было рассчитывать на островок безопасности, то любой шаг в темноту грозил неосторожному путнику серьёзными проблемами. В Тенях выживают только тени, эту банальную истину сержант выучил уже давно. Даже стража не стремилась входить в подворотни без достойного подкрепления.
Сол накинул капюшон и поплотнее запахнул свой длинный плащ. Ему совсем не хотелось светиться на улице в ночное время и попасться на глаза кому-нибудь из своих кредиторов. Ведь на улицах Хармшелла каждый кому-то должен. То ты, то тебе. И главное – сохранять этот хрупкий баланс. Если задолжаешь пуще обычного – станешь горбатиться на своего покровителя за еду. Если повезёт. А если соберёшь вокруг себя слишком много должников, то рано или поздно им придёт в голову от тебя избавиться.

Когда он добрался до своей цели, было уже за полночь. Дождь уже почти сдался и падал на землю мелкими, одинокими каплями. У входа в архив никто не дежурил. Наверняка постовой сопит где-то в тёплом уголке в обнимку с бутылкой. И это хорошо, ведь Солу совсем не хотелось объяснять кому-то, зачем он пришел.
Внутри было довольно темно. Скромная приемная, в которой также никого не наблюдалось, плавно перетекала в просторный зал, заставленный множеством стеллажей с пыльными свитками и увесистыми, древними на вид, фолиантами.
Где-то в глубине зала раздался шорох. Сол пригляделся. В правом углу зала света было намного больше. Кто-то стащил туда все ручные светильники и соорудил себе рабочее место.
Когда он подошел ближе, из-за гор книг на большом столе вынырнула девушка с кудрявыми рыжими волосами. В свете ламп её волосы переливались и напоминали Солу задорное пламя свечи. Она была одета в нечто, что раньше представляло собой библиотечную робу темно-синего цвета. Теперь же на ткани красовался длинный вырез от бедра и до пола, сквозь который проглядывали стройные ножки в высоких сапогах. Поверх робы был одет кожаный жилет и пояс с несколькими вместительными карманами.

– Ой! – девушка вздрогнула от неожиданности, но её удивление было недолгим. На губах появилась приветливая улыбка, – Я не думала, что сюда кто-то может прийти в такой час. Добро пожаловать!

Повернув за угол, Ивин резко остановилась.

На веревках, протянутых между двух деревянных брусьев, висели юбки и корсаж с рукавами того самого платья, в котором Лизабет прилетела на вулкан. Со светло- сиреневой ткани капала вода – должно быть, еще не успела замерзнуть. Повесили только что, значит. Ивин посмотрела по сторонам. Какая замечательная возможность узнать побольше... В три быстрых шага она оказалась рядом и, ухватившись за один из атласных рукавов, прошептала: Поговори со мной. Рукав не откликнулся. Ну, что ж... Ивин встряхнула его, поправила, разгладила. Приблизила к нему лицо и коснулась щекой. Некоторым вещам нужно больше времени, чтобы ответить. Иногда они совсем не понимали, что Ивин обращается к ним. В таком случае она заставляла их поверить.

Я тебя понимаю.

Ивин закрыла глаза и замерла. Слух уловил монотонный стук капель о землю и сосредоточился на нем. Ивин начала ловить время.

Одна.

Две. Тр... О, четыре.

Пять.

И...

Дрожь.

Она чуть не отпрянула – вовремя вспомнила, что это бы все испортило. Рукав дрожал. Редко, почти незаметно, но вполне ощутимо.

«Х-х-холодно..., – прошелестела ткань. — Как же холодно!».

Рукав продолжал повторять одно и тоже, а за ним и весь корсаж. Они говорили и говорили, то громко, то переходя на шепот. Как странно. Платье не могло чувствовать холод или жару, это уж она знала точно. Вещи описывают чувства совсем не так, как люди. Порой она задавалась вопросом, чувствуют ли они вообще. И тут Ивин вспомнила. В тот день Лизабет отправила свою шубу к подножью вулкана и шла в одном платье до самого дома. Эти слова она, должно быть, повторяла на протяжении всего пути. Платье просто запомнило ее слова, ничего больше. А это значит...

От него она ничего ценного не узнает.

Так всегда с новыми вещами. Созданные недавно, они похожи на годовалых детей, которые еще не умеют говорить и просто повторяют сказанные матерью слова.

Ивин вздохнула. Ей попалась новая вещь. Вот ведь неудача... Она уже хотела отпустить рукав – еще не хватало, чтоб ее заоблачная здесь увидела –, но тот вдруг всхлипнул и протянул: «Хочу обратно...».

— Что вы делаете?

Ивин обернулась – заоблачная стояла с плетеной корзиной в руках и смотрела на нее с подозрительным прищуром. Треклятые ветра... Ивин отпустила рукав и, замявшись, шагнула вперед.

Подойдя к очагу, юноша уселся прямо на пол и бросил волосы в огонь. Старуха Меровия приблизилась к Годвину, и через его правое плечо в пламя полетела щепотка какой-то травы. Годвин тут же почуял незнакомый горький запах. Затем еще одна щепотка отправилась в огонь, но уже через левое плечо юноши, и к горьким ноткам примешался резкий аромат мяты.
–Смотри внимательно, лорд Годвин, и не отводи глаз, – велела колдунья. –Старая магия покажет тебе все, если хорошенько попросишь.
И Годвин смотрел. Поначалу он видел лишь огонь. Затем пламя постепенно начало вихриться и закручиваться в рыжие спирали. Наконец, когда глаза юноши уже начали слезиться, огненные языки разошлись в стороны, и перед его взором стали появляться смутные образы. Казалось, будто он бежит по дорожке сквозь большую пеструю толпу. Скорость постепенно увеличивалась, и все вокруг превратилось в размытые цветные пятна. Годвина замутило, но он сумел удержаться и не отвести взгляд. Затем движение замедлилось, и из огненного омута неожиданно вырвался образ.
Женщина стояла к нему спиной, и Годвин не видел ее лица. Только густые черные волосы, которые она заплетала в косу. Неторопливые движения ее рук зачаровали юношу, и он жадно впитывал в себя все, что показывал ему огонь. Отчего-то пожелание увидеть свою суженую, сказанное наугад, приобрело сейчас такую огромную важность, что юноше стало трудно дышать. Он ждал, когда же незнакомка повернется, чтобы как следует разглядеть и запомнить ее лицо, но напрасно. Видение начало тускнеть, сквозь него уже начали проглядывать языки пламени, и Годвин в отчаянии протянул вперед руку. На плечо его тотчас легли пальцы старой Меровии, и колдунья оттащила Годвина от очага. Он еще успел заметить золотой гребень, украшенный дубовыми листьями, который незнакомка воткнула в волосы, и образ ее растворился.
–Зачем ты сделала это?
–Нельзя касаться огня, когда он показывает будущее.
–Но я так и не увидел лица. Как же мне узнать ее при встрече?
–Запомни гребень, лорд. Он и будет знаком.
–Так ты тоже видела мое предсказание? – возмутился Годвин. –Это нечестно. Оно предназначалось только мне.
–Да, мне пришлось стоять с тобой рядом, лорд, – улыбнулась Меровия. –И, как видно, не зря я это сделала, иначе ты залез бы в огонь целиком.

– Разве? А мне кажется, нам всем нужна хорошая сказка. Что-то настоящее, а не вот это… – она брезгливо, кончиками пальцев приподняла со стола пакетик. – Чтобы снова что-то почувствовать.
Не может быть, чтобы она понимала. Вся такая выглаженная, белокожая. Фарфоровая кукла, на которую нищие дети могут смотреть только через стекло, пока сами играют с пробками от отцовских бутылок. И всё же её слова… Слишком точные.
– У меня только на одного.
– Не страшно, – промурлыкала она. – Мне бы только попробовать, я сама куплю, если стоящее. Не собираюсь отнимать у тебя последнее.
Поняла ли она, что задела? Мне хотелось бы швырнуть ей пакетик со сказкой, мол, мне это ничего не стоит, забирай. Но мне стоило. Тяжело быть гордым, когда нищий. Так что я просто развязал суровую нитку и прихватил щепотку.
– Я, кстати, Ева, – сказала она, запрокидывая голову.
Шея у неё тоже фарфорово белая, захотелось провести ладонью от самого подбородка до ярёмной впадины. Пыль Ева слизала с пальцев и зажмурилась, как кошка на солнце.
Я раскрыл пошире горлышко пакета, собираясь наконец уже тоже закинуться, но она поймала моё запястье.
– Позволь мне…
Ссыпала сказку себе на ладонь, поднесла к губам… И дунула прямо мне в лицо. С улыбочкой. Вот же избалованная су…

Беда пришла в край, где высокие деревья. Нашептала злая луна шиповнику, и он подцепил бусы хранительницы, дёрнул – и раскатились бусины на все семь сторон, так, что и не соберёшь. Погасли старые обереги, и только там, куда хранительница раскинула волосы, сиял серебристый свет, но надолго ли? Не было хранителям дороги за лес, туда, где тянулись к небу человеческие города, где перекликались пастушьи дудки. А одна бусина докатилась прямо до главного собора, такого огромного, что казался горой, выросшей из черепичных крыш. Докатилась, да и затаилась между каменными плитами, там, где люди преклоняют колени, пытаясь дозваться того, что совсем рядом. А дальше случилось так...

Стоя у окна и положив руки на пулемёт, Джонсон рассматривал проплывающий мимо остров. Это была летающая гора с выстроенным на ней городом-замком, опоясанным тремя стенами, ощетинившимися баллистами и катапультами. Слишком поздно он заметил, что они направлены прямо на «Берлихинген».
— Кэп, они... А!
На стене рядом осталась большая вмятина от попавшего камня. Хорошо, что он не попал чуть правее. От удара самолёт вздрогнул.
— Кэп, они открыли огонь!
— Да вижу! Далёко бьют – явно гото... Держись!
Бомбардировщик резко ушёл вправо и вниз. Джонсон схватился за окно, чтобы не упасть, и краем глаза увидел яркий синий луч, сверкнувший над машиной.
— Что это?!
— А чёрт его знает, но у меня на такие вещи чуйка... Знал же, что добром не кончится!
— Это магия, точно говорю, — Льюис вновь занервничал. — Вражеские чародеи плетут чары. Говорю, скоро снова ударят!
— «Говорю-говорю»! Я рад, что ты говоришь! – Вольф фыркнул. – Раз ты такой умный, может быть, разберёшься с этими колдунами?
— Я не умею. Я же не волшебник. Вот Кроули был...
— Ох, ясно.
— Приближаются вражеские... Всадники на грифонах! Два десятка!
При других условиях Джонсон почувствовал бы себя дураком, но сейчас никто не спешил смеяться и крутить пальцем у виска: к самолёту на довольно высокой скорости летели самые настоящие грифоны с рыцарями на них. Нацелив арбалеты, они дали залп. Синие вспышки и скорость болтов давали экипажу понять, что тут тоже замешано какое-то волшебство. Впрочем, стальному механизму оно не наносило никакого вреда.
Бой был скоротечный и кровавый: три крупнокалиберных пулемёта сделали своё дело, превратив словно сошедшего со старинных фресок противника в кровавый фарш с перьями. Джонсона впервые затошнило: до этого он никогда не видел смертей своих врагов. Это были обезличенные пилоты самолётов, горевших, взрывавшихся, но не истекавших кровью. С трудом, грязно выругавшись на себя, Джон сдержал рвотные позывы.