***
Влажная трава под ногами хранит отпечатки моих шагов. Раньше, уходя в лес, я старался ступать осторожно, не оставляя лишних следов — за мной тянулись мимолётные знаки для возвращения, приметные мне одному. Я ходил в мягких мокасинах и не выпускал из рук охотничий нож. Но теперь я не боюсь погони и не надеюсь вернуться, и просто наслаждаюсь росистой прохладой полночи. Я никогда не забредал так далеко — жаль, что в темноте чаща превратилась в мешанину тёмных и неразборчивых образов, жаль, что звёзды заштрихованы ломкими ветвями. К городу Эйна проложена дорога, древняя, как сам город, широкая и ровная, усыпанная хвойными иголками. Утром я должен был выйти на эту дорогу вместе с другими приговорёнными, вместо того, чтобы спотыкаться о корни в темноте. Теперь я не увижу города, меня будут считать предателем, трусом — сбежал накануне жертвоприношения! — и некому будет меня оправдать. Разве что Грет придет к моим родным и расскажет, как увела меня. Но она не расскажет. Ведь она тоже нарушает закон.
Из всех детей Эйна, знакомых мне, Грет — самая необычная, хотя бы потому, что все девушки правящей расы, все наши молчаливые жрицы, похожи на отражения лунного света — бледные, светловолосые, тонкие, только глаза блестят, как уголья, да чёрные узоры вьются по коже на груди и между лопаток. Когда они творят магию своего племени или читают мысли друг друга, узоры эти извиваются и мерцают. Все они такие холодные и прекрасные, что мне невыносимо находиться рядом с любой из них. Если долго смотреть на луну, можно сойти с ума, это всем известно.
Грет совсем другая. Она смеётся чаще, чем позволено жрице — хотя детям Эйна позволено всё — у неё смуглая кожа, серебристые глаза и быстрые пальцы. Она едва достаёт макушкой мне до плеча, но удерживает рядом одним прикосновением мысли. Глядя на её подруг, я верю, что их предки разрушили наш мир. Глядя на неё — не верю. Она — дыхание леса, то глубокое, то переливчатое, она — сила стихии, страстная и чистая. Я спешу за ней, и, зная, что уже не вернусь обратно, боюсь только одного — потерять её тонкий силуэт в темноте. У меня, в отличие от детей Эйна, нет умения видеть ночью.
Когда-то их называли демонами, но, захватив власть, они запретили нам это. Никто не знает, откуда они пришли и почему выбрали эту землю — умея вспарывать ткань реальности своими острыми когтями, дети Эйна могли отправиться в любой мир, но остановились здесь, уничтожили всё, что смогли уничтожить, убили всех, кого смогли убить, оставив только несколько жертвенных поселений. Жертвы нужны им для охоты и для Талисмана. В охоте нет необходимости — ни один человек не справится с демоном, способным мгновенно перемещаться на любое расстояние, сминать пространство, как мокрую бумагу и читать мысли. Охотой они развлекаются. Их мужчины учат наших детей силе и ловкости, а потом самых сильных и ловких отпускают на волю. Я читал, что так же развлекались наши предки, охотясь на диких зверей — не ради пропитания, а просто так, из азарта.
Людей демоны не едят. В большинстве случаев. Им случается рвать врагов зубами, а мы им не враги. Даже человек, что осмелится поднять на них оружие, врагом их не станет. Враг — тот, кто стоит напротив, ровня тебе, тот, кто смотрит тебе в глаза и не прячет взгляд, тот, противостояние с кем способно раскалить мир и уничтожить. Услышав рассказ об этом впервые — от Грет, конечно, это запретные знания — я отметил, что такую вражду не отличить от любовной игры. Но мы ни любви, ни вражды демонов не достойны. Мы — просто люди.
Грет замирает на месте, и я могу сократить разделяющее нас расстояние, приблизиться к ней. Лес шумит над нами, волнами движется стрекот цикад. Её волосы словно пропитаны мраком, и в ночном воздухе остаётся лишь прозрачная синь. Прикоснуться я не решаюсь. Должно быть, когда-то, где-нибудь в ином мире это могло выглядеть забавно: взрослый мужчина боится проявить непочтение к сероглазой девчонке, которая никогда не заплетает волосы в косы и лазает по деревьям — руки и колени у неё часто бывают исцарапаны. Но я знаю, демоны не любят случайных человеческих прикосновений. Я видел, как жрица ударила одного из наших приговорённых только за то, что он подошёл слишком близко. Размахнулась — и содрала когтями кожу у него со щеки. У людей раны не заживают так быстро, как у детей Эйна, и его пришлось выгнать — порченную жертву Талисман не примет. Кто такой Талисман, я не знаю. Для него жертв выращивают но с гораздо большей тщательностью и почтением, чем для охоты. Я — жертва Талисмана, и, думаю, мне повезло.
Нам разрешают читать старые книги, книги погибшего мира, и девушки правящей расы общаются с нами почти на равных. Как и воспитанники охотников, мы каждый год приходим на праздник. Нескольких выбирают. Девушки, воспитавшие тех, кого выбрали, бывают очень довольны. Те, кого не выбрали, возвращаются в храм. Если им уже слишком много лет, их выгоняют в лес. Я ещё не был на празднике, и если бы не пошёл сегодня с Грет, мог бы прожить ещё несколько лет — в случае, если бы меня не выбрали. Это решилось бы завтра. Грет поводит плечами, луна высвечивает скользящее по ним серебро. Всё неважно. Я иду с ней.
Теперь я вижу, что встревожило мою спутницу. Из темноты на нас смотрит волк — может быть, настоящий, а может, из тех, кто слишком долго смотрел на луну. Говорят, что изгнанники и беглецы, что уходят слишком далеко от поселения, достаются нашему лесу, и он изменяет их, превращая в животных. Грет шепчет:
— Не бойся, не тронет тебя — ты же со мной.
Она улыбается волку, приманивает его жестами, гладит его тёмные уши. Волк ласкается к ней, как щенок. Я уверен, что нахожусь под защитой тёплой ауры моей жрицы, но стараюсь держаться от него подальше. Может быть, она не ко мне обращалась. Дети Эйна любят лесных созданий. Но вскоре Грет отпускает волка, и мы продолжаем путь.
— Можно задать вопрос? — густой ночной воздух мешает мне говорить. Лес полон запахами незнакомых трав, запахами коры, лета. И моих остывающих следов.
— Задавай, но не останавливайся! — откликается Грет. Голос у неё весёлый и звонкий, но я слышу, как дрожит в нём тревога. Я смотрю на пышные волны её волос, наверное, влажных и очень мягких, и пытаюсь представить себе её запах. Грет, наверное, мой запах чувствует — нюх у демонов безупречный. Может, поэтому волки их признают.
— Почему вы всех убили?
— Разве всех? Ты вот жив. — она фыркает, как недовольная кошка.
— Я говорю не об этом...
— Правда хочешь знать? Ладно, всё равно никому рассказать не успеешь, — Грет останавливается, садится на землю и жестом предлагает мне устроиться рядом. Вокруг нас — цветы, при свете дня, наверное, голубые. Или белые. Я не вижу.
— Грет, какого цвета эти цветы?
— Жёлтые. Так ты хочешь послушать сказку про древние времена, пока есть время?
Она улыбается. Её глаза святятся в темноте. Я пытаюсь понять, сколько ей лет на самом деле. На вид — около пятнадцати. Вроде бы дети Эйна — большинство из них — не живут вечно, но в определённый момент перестают взрослеть. Для каждого этот момент наступает в разное время. Но я не смею перебить её ещё одним глупым вопросом.
— Хочу послушать. Расскажи, пожалуйста.
— Я мало что знаю. Когда-то очень давно мы жили в другом мире. Там люди истребили почти всех детей Эйна, не имея к тому причин, просто потому, что мы были на них не похожи. Те, кто сумел бежать, остановились здесь и постарались не допустить, чтобы подобное повторилось. Вам об этом не рассказывают и никогда не расскажут.
— Люди? Истребили? Как?
Грет вглядывается меня, чуть щурясь, словно прислушиваясь к опасности, далёкой, как проплывающее в вышине облако, потом смеётся:
— Нет, этого я тебе не скажу. Одна причина — нас было слишком мало. Ещё причина — у нас не было городов, как теперь, мы предпочитали жить в одиночестве, а значит — ни стен, ни защиты. Но главную причину тебе знать не нужно. Не хочу, чтобы ты тревожился. Ещё передумаешь идти со мной.
Я спрашивал её — зачем идти, ведь Грет может переместить нас обоих, куда пожелает. Мне было интересно посмотреть, как она вскроет воздух и почувствовать, что бывает, когда преодолеваешь большое расстояние меньше, чем за вдох. Но Грет ответила: нельзя, нужно прийти туда, а не переместится. Какая-то часть ритуала, которую она не пожелала мне разъяснить.
Вскоре мы выходим на дорогу, узкую, укрытую ползучим плющом. Ступать по нему мягко, приятно, но сок этого растения для людей ядовит. Грет идёт босиком — ей этот яд не страшен.
Тропа приводит нас к развилке — четыре пути сомкнулись кольцом, деревья вокруг поредели, голая, утоптанная земля и откуда-то свет, словно утро мира начинается именно здесь. Грет приказывает мне оставаться на месте, подходит к краю круга, опускается на колени, склонив голову и поёт что-то на языке, мне неизвестном. Я даже не уверен, что слышу её голос, а не её мысли. Песня мурлычущая, гортанная, приносит мне ощущение покоя и тепла.
— Талисман! — зовёт Грет, — Я хочу говорить с тобой! Я привела тебе жертву, впусти меня в круг!
Свет в кольце дорог распускается ярче, и всё, что я вижу, становится будто плотнее, но воздух неподвижен, я не могу понять, что происходит. Я хочу, чтобы Грет снова пела. Но она сидит неподвижно, покорно ждёт чьего-то ответа. Время тянется, тянется, я поднимаю глаза к небу, но звёзд не становится меньше, и Луна висит на прежнем месте. Может быть, время здесь остановилось. Может быть, здесь всегда ночь, на краю утреннего круга. Я смотрю на Луну — теперь уже можно любоваться сколько угодно. Я пытаюсь понять, жалею ли о чём-нибудь, но мне не о чем пожалеть. В моей жизни нет ничего, что я боялся бы здесь оставить. Только Грет, но она и без меня справится, я уверен. Я улыбаюсь. Она не нашла бы лучшего, чем я, даже если б готовилась долго. Я чист, я предан только ей, и следы мои исчезнут ещё до рассвета. Я ни о чём не жалею, я ничего не желаю, я — для неё.
— Иди вперёд, — Грет подходит ко мне, и её улыбка — отражение моей собственной, — я за тобой. Думай о чём-нибудь приятном. Я тебе помогу.
И, встав на цыпочки, она целует меня, не касаясь руками. Я чувствую мягкие губы, вкус лета и собственной крови — Грет неосторожна, а зубы у неё острые. Боль щекочет, теплый, солёный узор её благословения просачивается мне в сердце. И сердце моё пропитывается магией Эйна. Ты получишь всё. Ты потеряешь всё. Во мне вдруг вспыхивает незнакомое чувство — желаю заключить её в кольцо своих рук, прильнуть к её расцвеченной магией коже, чтобы этот поцелуй был таким же долгим, как сегодняшняя ночь, чтобы объятия наши длились тысячу рассветов, но не успеваю даже шевельнуться — Грет отрывается от меня и пропускает вперёд, подталкивает плечом. Но я не могу отвести взгляд от её лица — глаза вспыхивают нетерпением и серебром, пульсирует, струится причудливый узор магии по смуглой коже, алым перепачканы губы — мой след на её коже. Ещё миг — и я ступлю за черту, благословлённый её прикосновением, но стану ли я достаточной жертвой, принесу ли ей ясный ответ? Ведь теперь в моих шагах — тяжесть, которую запомнит земля, и кровь пылает, разгорается ярче, и мне есть, о чём пожалеть, мне есть, чего пожелать.