Когда пришло время, и мальчик начал видеть то, что обыкновенно скрыто природой от человеческого взгляда, Сэмаэль усадил внука посреди безлюдной арены и сказал:
- Ты волшебник, Георг. Как я.
Мальчик заплакал.
Он узнал, что дедушка умеет колдовать, давно – ещё крохой. Тогда он хвастался этим перед ребятами из селений, где останавливался цирк Сэмаэля.
«Мой дедушка – волшебник!» – и дети тотчас же представляли белобородого старца в широкополой шляпе; а взрослые – фокусника с седыми усами, в цилиндре и фраке.
Никто не представлял сурового человека чуть за сорок; безо всяких шляп, с россыпью шрамов на руках: тут – след от когтей, там – от клыков. Никто не представлял себе гениального дрессировщика, хозяина «Бродячего зверинца».
Никто не представлял злого волшебника.
А в семь лет Георг узнал, откуда в «Зверинце» столько удивительно смышлёных животных, и больше не хвастался.
Даже теперь, спустя двадцать лет, под зелёным шатром собственного цирка, Георгу страшно: среди зрителей – впервые за эти годы – Сэмаэль.
Георг впервые чувствует, как дрожит свирель в его руках. Он боится, что оркестранты не поспеют за его торопливым соло; что артистки опозорят себя перед публикой. Боится, что его дед уйдёт из-под шатра до того, как представление закончится.
Музыка смолкает, и Георг улавливает движение за кулисами: там готовится к выходу смуглая девушка в пёстром платье.
- Дамы и господа! Приготовьтесь! – вопит шпрехшталмейстер. – Если вам не приходилось пребывать под гипнозом – приготовьтесь вдвойне: шелест маракасов этой бразильской красавицы вводит в транс! Встречайте: великолепная! Леди! Каскавелла!
В городах и крупных деревнях, где распускался красным цветком шатёр Сэмаэля, на стенах домов появлялись объявления: «Бродячий зверинец» искал новых работников. Юные романтики, отчаявшиеся одиночки и даже мастера, полагавшие, что их умения пригодятся в цирке, охотно шли к Сэмаэлю. Почти каждый получал работу.
И никто не жаловался.
Рекруты получали место «сообразно своей природе» – так говорил Сэмаэль.
- Кто-то хитрый как лиса, – учил он маленького Георга, - кто-то упрямый как осёл. У одного заячья душа, у другого – львиное сердце. Каждому своё.
В свете софитов оседает пыль. Георг пытается разглядеть лица в зале.
- Дамы и господа! Не пугайтесь: вот-вот на арене появится акробатка с угольно-чёрной кожей – она не дьявол. Она австралийка, и душа её бела, как её обручи, коих не счесть! Встречайте: Бэнди-Бэнди!
Георг подносит свирель к губам, кивает перкуссионисту; тот начинает выбивать из утробы огромного барабана душу; такова жертва для танца Бэнди-Бэнди.
Сэмаэль беседовал с новенькими в самом зверинце, среди пахучих клеток. Всё решалось быстро: выслушав, что умеет будущий работник, хозяин цирка поздравлял его с принятым решением, пожимая руку.
Ладонь Сэмаэля сжимала пальцы до хруста, и тут же рука нового работника – а затем и всё тело – становилось чем-то вроде теста, живой стенающей массой, уродливой и подвижной; она разбухала, вываливалась из одежды, а Сэмаэль споро лепил из того, что минуту назад было человеком, другое существо, которому одежда уже без надобности.
Когда оно покрывалось шерстью – однотонной, пятнистой или полосатой – Сэмаэль успокаивал животное и отводил в пустую клетку.
- …дамы и господа, диапазон её голоса – семь октав! Поприветствуйте гостью из страны восходящего солнца – мадам Ямакагаси!
Увидев превращение впервые, Георг убежал от деда. Тот нашёл его в конюшне: заплаканный мальчик лежал ничком, укрывшись соломой, у ног вороного тяжеловоза.
- Этот мохноногий когда-то сам конюхом был, – сообщил Сэмаэль, выволакивая внука из денника, – мило? Выучишься – сможешь, как и я, такое видеть.
- Не хочу и не буду, – огрызнулся Георг.
Он попытался вырваться. Дед только сильней сдавил его локоть.
Георг представил, как под этой стальной ладонью кожа растекается липким тестом.
- Не буду как ты! Не буду волшебником. Я буду… Наоборот! – выпалил он. – Я буду добрым!
- От змея куры не родятся, – сказал Сэмаэль.
- …встречайте: наша восходящая – в буквальном смысле – звезда! Эфа Эхис!
Георг провожает взглядом гибкий силуэт; мгновение – и лёгкая, стремительная Эфа уже в воздухе – на помеле. Это её дебют. Номер «Бешеная метла».
Черноволосая, злая и весёлая Эфа оборачивается к оркестру и показывает Георгу язык – так быстро, что никто не замечает; кроме, разумеется, самого Георга.
И Сэмаэля.
Георг, наконец, видит: вот же он, в первом ряду. Смотрит на Эфу так, будто шёл сюда ради неё одной.
До сего дня Сэмаэль не просто не посещал шоу внука – он отказывался называть это цирком. Из газетных заметок Георг узнал, что арена без животных, по мнению великого дрессировщика, – жалкое зрелище, а предприятие наследника тот считает «здоровенной музыкальной шкатулкой для сентиментальных дамочек».
Георг от души повеселился; и решил, что это подходящее название.
«Шкатулка» открывалась в крупнейших городах континента. Шоу Георга покоряло сентиментальные сердца, коих оказалось немало.
Больше, чем магия, Георгу помогала любовь к своему делу. Её он тоже унаследовал от деда: одержимость, с которой Сэмаэль заставлял животных выполнять немыслимые трюки, через поколение превратилась в страсть к музыке.
Всё из-за соловьиных трелей.
Единственную вокалистку в труппе «Бродячего зверинца» звали «Соловей». Шутка для зрителей: после выступлений грозных хищников, огромных рептилий и диковинных обезьян вдруг объявляли выход соловья. На несколько мгновений арена погружалась во тьму, и на манеже появлялась черноволосая девушка со сливочной кожей.
Она пела так, что сын Сэмаэля влюбился в неё ещё до первого взгляда.
Неизвестно, с какого именно взгляда в неё влюбился Сэмаэль, но, по всей видимости, он припозднился: родился Георг.
Спустя пару лет отец повесился.
Георгу казалось, что он помнит, как тот раскачивался на длинной и толстой, как питон, верёвке под красным нёбом шапито; как верёвка скрипела, стискивая деревянную перекладину. Но помнить этого он не мог: отец повесился не на арене, а дома.
Немного погодя куда-то исчезла и мама; но Георг успел услышать, как поёт Соловей, и запомнить её колыбельные.
Поэтому даже сейчас, дрожа и потея, он играет чисто, и его оркестр не отстаёт ни на шаг. А его артистки – лучшие из лучших – кружат в свете электрических лун; взмывают под изумрудный купол, расшитый морскими и небесными звёздами; замирают и вновь оживают, следуя за его музыкой.
Георг не сдержал обещания: узнав, что тёмная магия, минуя отца, передалась ему от деда, мальчик всё-таки стал его подмастерьем. Он учился до тех пор, пока умений не стало хватать для того, чтобы как следует спрятаться от Сэмаэля.
Юный маг решил: нужно что-то понадёжней конюшни. И сбежал в Индию.
Шоу заканчивается. Георг убирает свирель в продолговатый нагрудный карман; она всегда слева, у сердца. Хлопковым платком он отирает мокрый лоб; и, пока звучат овации, незаметно уходит из-под вышитых звёзд – пыльных, выцветших, изъеденных молью.
Выйдя на городскую площадь, Георг вдыхает прохладу; запрокидывает голову, чтобы увидеть настоящие звёзды; они далеко-далеко, и Георгу хорошо – будто он вынырнул из водоёма, затянутого тиной и до омерзения тёплого.
- Георг!
За годы голос мага не изменился. Облик – на первый, ещё не привыкший к темноте взгляд, – тоже. А вот мода сделала своё чёрное дело.
- Цилиндром обзавёлся, – кривится Георг, – здравствуй, Сэмаэль.
- Нет чтоб сказать: «Тебе так идёт эта шляпа, дедушка»…
- Зачем пришёл? – перебивает Георг.
- Выразить почтение, – без тени иронии отвечает Сэмаэль, – ты обошёл меня по продажам в этом сезоне. Поющие девицы интереснее чудо-зверей, подумать только… Ты молодец. Сделать из цирка кабаре – умно…
- Это не кабаре, – морщится Георг, – тут никто не продаётся.
- Даже эта?
Георг оборачивается: Эфа.
Он жестом приказывает ей вернуться в шатёр. Та в кои-то веки слушается.
- Никто, – повторяет Георг.
- Очень жаль, – Сэмаэль причмокивает губами, – разрез глаз у неё чудной – я таких ещё не видывал... Может, сядем кое-где, и расскажешь, как же тогда ты их всех купил?
- Это секрет.
- Меняю на любой другой, – обещает Сэмаэль.
Георг с минуту смотрит на звёзды – советуется.
- Тогда присядем, – тихо говорит он.
Экипаж Сэмаэля, запряжённый четвёркой фризских, ждёт в одном из переулков неподалёку от цирка. В карете, к удивлению Георга, умещается целая квартира.
- Я и забыл, что ты не только живодёр, но и чародей, – язвит Георг, оглядывая расширенное магией пространство.
Здесь уютно: ковры, мягкие кресла, янтарные лампы. При свете Георг замечает: всё-таки дед постарел.
Есть ещё то, чего Георг не замечает: они удивительно похожи. Грубое морщинистое лицо Сэмаэля – словно отражение Георга в беспокойной воде.
Дед наливает внуку бурбон, и Георг рассказывает о своих путешествиях: об индийских оджха и индейских шаманах, японских обакэ и австралийских яйцекладущих зверях, о китайских базарах…
Но Георг осекается, вспомнив про уговор.
- Секрет за секрет, – напоминает он.
- Спрашивай что хочешь, – говорит Сэмаэль, – могу даже рассказать, как пре…
- Где моя мама?
Сэмаэль улыбается.
- Здесь, – он подносит палец к виску, – всегда со мной.
Георг хочет улыбнуться. Получается гримаса.
- Часто думаешь о ней?
- Всегда, – отвечает Сэмаэль, – мы ведь всегда любили друг…
- Хватит! – гремит голос Георга.
Воздух в комнате подрагивает, как от жары.
- Что с ней случилось? – шипит Георг сквозь зубы.
- А это уже второй секрет.
Бокал в руках Сэмаэля лопается – осколки летят во все стороны. Георг одним мощным рывком опрокидывает стол – и исчезает.
- Мы так не договаривались! – весело кричит ему вслед Сэмаэль. – Секрет за секрет!
Его внук исчезает из этого мира всего на миг – и возвращается.
Теперь Георг видит карету с высоты. Он на крыше дома, прямо над экипажем – ждёт. Он знает, что будет дальше: люди не меняются.
Волшебники – тоже.
Сэмаэль выходит из кареты и идёт в сторону площади. Спустя полчаса возвращается – с девушкой. Старик галантно открывает перед ней дверцу экипажа.
Георг не ошибся.
Он смотрит на звёзды. Вот млечный путь – белый облачный змей. Ацтеки называли его «Мишкоатль»; австралийцам он приносит урожайные дожди.
Георг прислушивается – как прислушивался когда-то к змеям на рынках Азии, Египта, Междуречья. Белый змей безмолвствует. Каким бы великаном обернулся он в руках Георга?
Георг слышит, как внизу, в своих комнатах, Сэмаэль усаживает Эфу на стол.
Рука тянется к сердцу.
Эфа обвивает тело Сэмаэля гибкими ногами. Руки мужчины сухие, шершавые, как чешуя; лицо – тоже; рот, которым он пробует Эфу на вкус – мокрый, горячий, пахнет спиртным.
А рот девушки, прохладный, податливый, почему-то пахнет свежим мясом – так кажется Сэмаэлю. Искусала губы?
В голове Эфы вдруг становится невыносимо громко – и она нападает.
Клыки пронзают дряблую шею старика.
Убрав свирель в нагрудный карман, Георг возвращается в «дом на колёсах».
Мерцают янтарные лампы. Эфа, скорчившись в углу, тихо шипит от боли.
Дед, ещё живой, сидит на полу, у стены, и смотрит на Георга снизу вверх. Молча – говорить уже не может. Губы старика почернели; его можно спасти только при большом желании.
Но Георг предпочитает просто смотреть.
Тишину нарушает свистящий шёпот Эфы:
- Это из-за нас-следственности?
- Что?
Она исправляется:
- Из-за наследства?
Георг смеётся.
Сэмаэль вдруг смеётся в ответ – выдавливает из глотки хриплый смешок. Собрав последние силы, он снимает перед Георгом шляпу.
Спустя мгновение цилиндр катится по дощатому полу.
Сэмаэль мёртв.
Георгу чудится пение соловья; он подбирает дурацкую шляпу деда. Делает Эфе знак – тише.
Волшебник переворачивает цилиндр тульей вниз, и из шляпы выпархивает невзрачная птичка.
Заклинатель людей
Список форумов · Внутренний город · Форумы Арт-пространства «Понедельник» · Вечеринка в Хогвартсе: поединок факультетов
