Автор: Ingevar
Ангелина называла себя девушкой-эскорт и заламывала очень большой ценник. Петр Афанасьевич называл ее шлюшкой, потому что его заводила грязь, но все таки не шлюхой, а именно шлюшкой: Ангелина была юна, и к тому же в этом слове звучал отголосок нежности, которой так не хватало в жизни Петру Афанасьевичу.
Сам он называл себя государственным мужем и не скупился, ведь речь шла об образе щедрого служителя Родине в глазах молодого поколения. Ангелина вслух называла его олигархом, а про себя старым козлом. Петр Афанасьевич и впрямь походил на пожилого фавна: невысокий, полненький, с кривыми короткими ногами, утопавшими в персидском ковре по щиколотку, и смешным, похожим на курагу, восставшим членом. Да, он походил на фавна, но Ангелина не знала слова “фавн”, так что Петру Афанасьевичу приходилось довольствоваться старым козлом.
Они трахались на его яхте, шедшей посреди великого нигде в центре Тихого океана, и потому у этой истории был и третий участник, про которого не знали Ангелина и Петр Афанасьевич.
Для удобства мы пока будем называть этого третьего участника Кальмароголовый. Он спал в самой глубине и полной тьме, отделенный от яхты, несущейся по волнам наверху, такой толщей воды, что казалось туда не может проникнуть не только свет или звук с поверхности, но даже и сама мысль о них. Кальмароголовый спал не на боку и не на спине, а сидя на огромном каменном троне. Он безмятежно спал многие тысячи лет, но тут в его сон проникли ангельские постанывания и козлиные покряхтывания, так что Кальмароголовый недовольно пошевелился во сне. От едва заметного движения пошла волна и яхту качнуло.
Ангелина вцепилась в своего козла и на секунду сжала его, что впрочем можно было принять за страсть, а не вспышку страха. Петр Афанасьевич, почувствовав качку, замер. Его прошлая яхта была в два раза больше и, как уверяли, была защищена от любого океанского шторма. Но ее арестовали в Монако служители Золотого Тельца, и Петру Афанасьевичу приходилось пользоваться второй, менее совершенной яхтой. От мыслей о старой яхте, а особенно о несправедливости мира, сухофрукт олигарха совсем скукожился.
— О да, я такая мокрая, трахай меня, трахай? — в начале фразы Ангелина ещё пыталась что-то изображать, но под конец это уж был вопрос.
— Сейчас, погоди, — он неловко скатился с кровати на пол и намотал на чресла полотенце. — Пойду узнаю, что там с погодой. Ты вон пока шампусика себя плесни.
Он махнул рукой на золотое ведерко полное мелких шариков льда, охватывавших запотевшую бутылку “Вдовы Клико”, а сам вышел из спальни.
Ангелина ждала Петра Афанасьевича, но тот все не возвращался. Она и впрямь выпила бокал, а потом и второй шампанского, поизображала что-то кутаясь в простыню, в надежде что олигарх вернется и застанет ее в соблазнительной позе, а потом умаялась и уснула.
Во сне она лежала на животе, а кровать, нет вся лодка несла ее по волнам. Но что-то внизу притягивало внимание Ангелины, и чем больше она об этом думала, тем яснее понимала, что давно уже ушла глубоко под воду, а там на дне ее ждет… Ждет…
Проснулась она рывком, чувствуя что-то слизкое, как будто мокрая змея ползущая по бедру. Она едва могла шевелиться, придавленная сверху чем-то тяжелым. В темноте она не могла различить очертаний, но чувствовала что-то живое, холодное и совершенно чужое.
— Кальмароголовый, — представилось нечто.
— Ангелина, — просипела девушка.
— Кто ты, Ангелина? — спросило чудище.
— Чего? В смысле, кто я?
— Ну по жизни кто, — недовольно вздохнул Кальмароголовый.
— А, девушка-эскорт я.
— Шлюшка, — разочарованно протянуло чудище. — Ну будет тебе по словам твоим.
Чудище навалилось еще сильнее, так что ей совсем стало нечем дышать. По всему телу заскользили отростки, Ангелина заелозила, пытаясь выбраться и освободиться, но щупальца схватили её и не давали пошевелиться. Она почувствовала как одно пробирается между ног, и это на удивление оказалось приятным.
— О, ммм, — шептала Ангелина. — Да, как я люблю твои присоски!
— Вроде не будет шторма… — начал было Петр Афанасьевич, вернувшись в спальню, но замер на полуслове.
На постели его творилось что-то страшное. Видно было две ноги, очевидно принадлежавшие Ангелине, а все остальное пространство заполнял кальмар и огромные щупальца, вытворявшие с Ангелиной такое, что Петр Афанасьевич невольно возмутился.
— Ты что творишь, козлина? — вспомнил он бандитскую молодость.
Кальмар не ответил, но кажется что-то заметил, потому что одно щупальце сползло с кровати и стало медленно приближаться к Петру Афанасьевичу. Государственный муж обладал живой фантазией и немалым жизненным опытом (взять ту же бандитскую молодость), так что видя что щупальца творят с Ангелиной, и наблюдая другое, ползущее к нему, олигарх весь как-то внутренне сжался и придерживая полотенце потихоньку шмыгнул за дверь.
— Вот это попадос, — пробормотал он. — Охрану что ли позвать? Или решат, что я совсем с катушек слетел?
Из-за двери донеслись сдавленные стоны и это подстегнуло олигарха. Тот бросился наверх по узкой лестнице, на палубу.
Там творилось страшное. Охранники у него были проверенные ребята: хладнокровные бойцы, трезвенники, спортсмены, словом цвет нации. Все они побросали винтовки, попадали на колени и плакали, и рыдали, и просили о чем-то, но безжалостная сила не отпускала их, и терзала изнутри.
— Ну хоть щупалец нет, — только и сказал Петр Афанасьевич.
— Сейчас я и тебе кошмар устрою, — раздался в голове чей-то низкий, спокойный как морская глубина, голос.
— А мне-то за что? — удивился олигарх.
— А нечего было мой сон тревожить, — ответил голос.
— Ну так извинения просим. Не со зла же мы, может вы нас отпустите?
— Может и отпущу, — устало согласился голос. — Спать хочется, а не с вами, мошкарой возиться. Говори тогда, чего желаешь, и плыви отсюда на все четыре стороны.
— Это как рыбка золотая? Три желания? — уточнил оборотистый государственный муж.
— Не борзей, Петруха. Одним обойдешься.
— Эх, ну тогда…
И чего же в самом деле пожелать? Деньги, положение — и так имеются. Конечно, всегда хочется больше, но так ведь и сам еще не старый. Может, чтобы партнеры наши заокеанские, наконец, мацой подавились? Оно, конечно, заманчиво, так ведь на их место другие придут, их там падлюк как на конвейере штампуют, один другого гаже. Нет, тут нужно что-то другое. Что-то настоящее, честное, чистое.
— Дай мне, — говорит, — женщину такую, чтоб любовь до гроба, чтобы счастье как в раю, чтобы…
— Будет тебе по словам твоим, — ответил Кальмароголовый.
А зима в Иркутске выдалась суровая. Минус сорок и это еще ничего, ночью холоднее. От мороза и без того деревянное сцепление ЗИЛа совсем задубело, так что Афанасич ехал на второй, потому что сколько по педали не хуярил, все ей было как с гуся вода.
Вот и дом показался: черный древесный сруб, голубой окоем, а над всем этим благолепием дымок, видать печка затоплена, а в ней горшочки глиняные, а в них картошка, грибы, мяско, тимьяном и перцем все заправлено, стоит, часов уж шесть как томится… Эх, повезло ему с женой, повезло.
Петька остановил грузовик, спрыгнул на хрустнувший под ногами наст, поежился, но идти повременил. Достал папироску, закурил. Хоть и холодно, а внутри не забалуешь — не любит Гелька дым, нежная она, ну прямо ангел.
Афанасич пыхтел, сунув руки в карманы, и притоптывал на месте. Ногам в валенках было почти тепло. Заходящее солнце искрилось на бесконечном заснеженном поле, до края, до горизонта.
Во внутреннем кармане куртки, честно спизженная с рыбзавода, лежала пачка замороженного кальмара.
