Автор: Somesin
Спрыгнув на перрон, Рудик поскользнулся на подсохшем макошачьем дерьме. Чего-то меньшего не стоило и ждать. Перехватив поудобнее кейс с верительными грамотами, Рудик сплюнул и огляделся.
Вот так и вышло, что первые чаны попались ему на глаза буквально возле вокзала. По крайней мере, линялые и облезлые ёмкости не походили на что-либо ещё, кроме купальных чанов, пусть и громоздились возле ворот осунувшегося мрачного склада.
Рудик поскрёб непривычно голый и оттого мёрзший даже в тёплом прибрежном воздухе висок, сощурился на древнюю, испещрённую следами давних обрядов и заговоров площадь, выбирая местечки безболезненные или хотя бы безопасные, и в полтора шага пересёк пустынное грязное пространство. Взглянул на дверь — трижды. Аккуратно постучал костяшками левой руки.
Висок зудел и мёрз пуще прежнего.
На стук выглянул верзила-сторож в длиннополом грубо вышитом по вороту армяке. Посредине крупной бугристой головы щетинилась пегой стернёй широкая полоса. На мясистом носу красовались очки в грузной металлической оправе.
Так, подумал Рудик. И ещё: ничего ж себе.
— Хор агургур, — сказал сторож лениво. Очки явно пришлись ему кстати: выбритую метку на виске Рудика здоровяк опознал, несомненно, не позже, чем Рудик распознал его самого.
— Гамарджоба, — упрямо поздоровался Рудик. Сторож пожал плечами, почесал левое заднее ухо. И насмешливо спросил:
— Полукровка?
— По матери.
— Угу-м-с… Припёрся-то зачем?
— Чаны, — хмыкнул Рудик и, прежде чем дверь успела захлопнуться, ткнул в её направлении одну из малых грамоток — обтрёпанную по краю полоску бумаги с записанными параграфами. Для начала выбрал зелёные чернила — незачем было с ходу стращать и грозиться. Тем более… соплеменникам. Хотя и нелюбезным.
— Милости… прошу, — выдавил сторож, распахивая дверь. — Что именно желаете осмотреть?
— Для начала всё, — сказал Рудик. — А там видно будет.
Он рассыпался в мелкий бес, разбежался в разные стороны и прошёлся вдоль длинных рядов чанов, внимательно осматривая каждый. Клейма стояли именно те, которые он и обязан был обследовать: «Каракатица», «Три спрута», «Волнорез и барракуда». Ни один чан никто не испоганил неконвенционными сплавами, ни один не снабдили дополнительными конструктивными особенностями и даже глифов с пентаклями ни на одном не красовалось.
Значило это, конечно, одно: чаны переделывают уже на месте.
Интересно…
— А кто закупил всё это… — Рудик шевельнул ухом и почесал висок. Сторож дёрнул плечом, махнув рукой куда-то за спину и назад.
Рудик вышел из склада, захрустел костями, подтягиваясь. Который-то мелкий бес, вливаясь в Рудика, обиженно занудел, жалуясь на окованный и испачканный ботинок сторожа. Рудик оглянулся, вертя грамотку в руках. Чернила переливались жёлтым и алым, пусть и врученная на время, власть стремилась впиться в непокорного. Сторож скрипнул зубами, но глядел как положено — испуганно и подобострастно, а на колени пал даже чуть раньше, чем приличествовало по протоколу.
— Не вели… — прохрипел на хайражьем, — не ведаю, кому они надобны, сами понимаете, я по чанах-то не силён нырять…
Рудик кивнул. И отправился в направлении, указанном сторожем, уже никуда не торопясь, ступая медленно и осмотрительно.
Улочка хитро извернулась и, извиваясь, потащилась на вершину холма. Рудик пёрся ей вслед.
Выкрашенные разноцветные домишки стояли напрочь непохожие между собой, прикрываясь веерами смоковниц и слив. Пошли населённые кварталы людей старомодных, хоть и небогатых, потому даже наполовину хайрагу со всех сторон прямо в лицо, в глаза, в виски — ломились колкие искорки ворожбы, чар и заклятий. Веночки и ленточки, бумажные птицы и хлебные человечки… Рудик быстро устал и разозлился.
— Я сюда не просился, — прорычал он по-хайражьи, сверкая глазами. — Нашлись, понимаешь. Спасай их, понимаешь.
На вершине оглянулся. Море трансмутированной воды дымилось, дымилось, дымилось. Вдоль побережья тянулись каменные и кирпичные стены, перемежаясь и укрепляясь бетонными плитами, металлическими балками… Чуть поодаль виднелись встроенные в Преграду туши древних кораблей. Пляжи, однако, выглядели пустынными — лишь какой-то захудалый мелкий дельфинаг переваливался с дюны на дюну, поплёвывая непонятной тускло мерцающей пакостью.
По нему не стреляли.
Отвернувшись, Рудик посмотрел вниз, увидел во всю ширь прекрасную долину Надморки и застыл в недоумении. Понюхал воздух. Сощурился как следует. Сплюнул.
Чаны тянулись рядами — сначала мелкие, навроде тех, что переполняли склад возле станции, затем крупнее, потом и вовсе шириной с олимпийские бассейны. Чаны сверкали чистой, хотя и разнящейся цветом и солёностью водою. Из ближайших к подножию холма чанов то и дело выпрыгивало что-то блестящее, изящное, гидродинамической формы, тут же плюхаясь обратно. Поодаль на кромках рассиживались нимфы, русалки и тритоны, почём зря треплясь с какими-то вполне даже себе сухопутными субчиками.
Рудик достал одну из грамот, встряхнул, пробуждая и позволяя подышать воздухом. На коже единорога медленно проступили сероватые арабески надписей. Прижав грамоту ко лбу, Рудик сказал положенные слова. Вздрогнул от внезапно нахлынувшего холода.
Снова внимательно посмотрел вниз, теперь заглядывая под поверхность, в глубину почвы — и бездну, кроющуюся под ней. Долго, очень долго изучал лабиринт слабо мерцающих ходов, соединяющих чаны между собою, и ровное, не имеющее края сияние глубин.
— Весело, — пробормотал в конце концов, снова глянув в грамоту и повторив несколько инициальных формул.
— Да ещё как, — ответили ему сзади. В поясницу упёрся острый предмет.
— Бросай дипломат, — хрипло потребовал сторож. — Неча тут размахивать… Сходим лучше вон к гостям изморским. Пообчаешся.
Возле бортика крайнего чана их уже ждали. Рудик с интересом всматривался в лица тех, кого сородичи его отца выдавили, изгнали из океанов, лишив дома и родины. В него вглядывались не менее пристально. Топорщили жабры, вращали глазами, о чём-то жестикулировали. Кто-то из дам игрался с муреной, обвивающейся вокруг изящной руки.
Все молчали.
— Надо бы вернуть… тела, — сказал Рудик в конце концов, откашлявшись. — И хватит уже их топить, людей-то. Никто их не любит, понимаю; но — хватит топить. Ясно?
— О твоём отъезде, хайраг, нас предупредили неделю назад. Представь это себе. Тебя ещё никто даже из пещеры не выпускал, а мы уже знали. Готовились, можешь понять. Изучали. Так что прекрати диктовать нам… что бы там ни было.
Рудик моргнул.
— Вас же спасли. Пустили на землю, помогли устроиться. Чтобы было чем дышать. Чтобы не прерывался род. Вас всех.
Русалки заметались по чану, плеща водой во все стороны.
— Спасли? А сначала уничтожили наш дом! Сперва сожгли океан от горизонта до горизонта, превратив его… — задыхалась одна из наяд. — Превратив его…
— Извратив, — негромко сказал старейший из тритонов. — Извратив его. И нас заодно. Или ты, хайраг, думаешь, что нам по нутру эти чаны, тазики, бассейны, по которых нас расселили? По нраву нам статус беженцев, чьих прав меньше, чем зёрнышек в стручке фасоли? Кто всегда должен быть на виду…
Рудик покачал головой.
— Это не они, — глухо сказал вслух. — Это сделали не люди. С вашим домом, в смысле.
Тритон отмахнулся, забрызгав Рудику лицо.
— Им нет оправданий! Нет! — он поглядел на Рудика и вздохнул: — Мы знали, что ты сторонишься воды, хайраг. Особенно — глубокой воды. Похвально, разумеется, суметь преодолеть страх, отправиться за спасением утопающих… но, во-первых, вот они все, — тритон обернулся, указывая рукой на вовсе юных, ещё лишённых чешуи или панциря, океанид в чане за два ряда от собственного, — живые и здоровые, лишь чуть сменившие собственную суть и природу… а во-вторых, мы не станем терпеть возле себя обычную горскую нечисть.
— Полукровку, — сказал Рудик хрипло.
— Тем более.
Руки тритонов, схвативших его плечи, оказались невероятно сильными. И мокрыми. Пропахшими морем. Рудик вздрогнул, чувствуя подкатившую тошноту. Кровь отца просилась пустить её к воде. К морской воде!
— Не хочу, — сказал он, пытаясь заново ощутить волосы на выбритой линии виска. — Не хочу!
— Уже недолго, — сказал тритон, даже не представляя, насколько был прав.
Вода потянулась к Рудику, раболепно подчиняясь и меняя собственную структуру, как все моря мира когда-то подчинились народу его отца. Дымясь. Дымясь.
Русалки молча разевали рты.
Кричали рыбы.