Дверь на улицу громко хлопнула, и вмиг заскрипелось, зашуршалось.
— Давай, давай! — заслышался встревоженный голос Онтти. — Осторожнее!
Рейкко бросил ступку с брусничным листом, вскочил, выбежал из коморы. Стоят двое, взмокшие, пот по вискам стекает, в руках — стонущее тело старца Ирттинена. Тонкими струйками сочится, каплет кровь на деревянный пол.
— Что стоишь, глаза вытаращил?! Медведь его подрал! Беги за сталым зельем! — криком бросил Онтти.
Метнулся Рейкко вниз в кладовую, хватил стеклянку, обратно пронёсся через всю избу вихрем. Прытко вештцы втроём раздели, уложили на почивальню наставника. Тяжело дышал Ирттинен, — но дышал, жил.
Не помня себя, Рейкко припал к постели, окапал сталым зельем все раны, помочил стариковские губы. Кровь как по приказу остановилась, подзатянулись раны. Выдохнули все трое.
Вяча стал, будто онемелый. Онтти же почти сразу говорить начал.
— До развилки дошли, а Вяче в голову взбрело, мол, пойдём отсюда старой тропой! Там, сказал, ему травенька нужная растёт! Тра-авенька! — зло передразнил. — Ирттинен не хотел туда соваться, но Вяча у него чуть не в ногах валялся, так ему позарез туда нужно было, мол, кому-то из деревни обещал. Ну и пошли. А за ручьём недалеко от дороги, сам знаешь…
— Берлога старая, — прошептал Рейкко.
— Ну, — кивнул Онтти. — Деток сразу увидели. Думали проскочить. Но не повезло, медведица как раз при них недалёко за валежником была, сразу нас учуяла. Ирттинен сказал ноги уносить, а сам вештить стал. Отвадить надеялся. И ведь получилось почти, я сам слышал… Но заговорился к концу, песню потерял… Вяча за ближайшим стволом трясся, даже убежать не смог. А я и не хотел, не мог старика бросить. Провештил я ей мёртвую песнь, пока она его там… Ну и всё. Потом схватили да назад сюда. Не знаю, как он дотерпел.
Вздохнул, опустил глаза Рейкко.
— Не дозволено ведь лесную тварь вештением мертвить.
— А ты меня не суди! — вспыхнул Онтти. — Сам бы что на моём месте сделал? Оставил бы старика да ноги унёс?
— Не знаю. Что сделано, то сделано.
— «Что сделано», — передразнил вештец друга. — Блаженник, мудрец какой выискался! Много ты понимаешь…
С минуту стояли в молчании, слушая слабое дыхание наставника. Лес мертвой песни не прощает. Лес не спускает недозволений. Быть им наказанными всем обиталищем, как писано, и только усердной вдвое службой можно выпросить смягчения. Да только почему он должен служить за то, в чём неповинен сам? Другие отняли благоволение, а ему теперь стоять рядом покорно…
В углу начал всхлипывать бедный Вяча.
— Простите, п-простите меня, братья, п-прос-сти, учитель… — заскулил младший вештец.
Рейкко невольно стиснул зубы.
— Вот что, — сказал Онтти. — Рейкко, побегни в деревню у порогов, постучись в хату к Кайсе-речнице. Она воду умеет на кровь заговаривать. Попроси у неё стеклянку.
— Слушай, я ведь…
— Ты что, хочешь, чтобы Ирттинен от слабости так и помер? Бегни быстро! Блаженник…

Прозвище это Рейкко давно от Онтти получил, как попал в обиталище мальчишкой. Они трое — такова была дань Лесу от ближних деревень за благоволение. Лес милостив — твари обходили поселения стороной. Лес щедр — делился своими целительными богатствами. Отдавал ростки да корни свои на чудесные отвары, что и от неплодности девушек спасали, и от болезней оберегали, и кровь в ранах останавливали. Наставник обиталища же учил мальчиков вештениям, чудесным песнопениям, которые даровали силу и в исцелениях ещё больше помогали.
Ирттинен обещал растить их как равных. Да только не вышло. Сколько себя помнил, с Онтти всегда старик ходил больше, да только больше и ругал — порой до порки, до выгона. Рейкко же всё видел, на ус мотал. Сидел себе за ступкой вечерами, толок травинки, грел отвары да песнопения учил. Если злило его что, то шёл в чащу, припадал к земле да вештение о благодарности Лесу читал. Слова плохого ни разу ни братьям, ни наставнику не вымолвил, всё в себе да в себе. Ни одного недозволения не совершил. Вяча, младшенький, к нему льнул, совета спрашивал, за мудрого считал. Ирттинен был с ним молчалив — ни ласков, ни гневлив, но будто бы доволен. И только Онтти не отпускал с него злого глаза, всё блаженником называл. Завидовал поди.
Ведь если и вправду блаженник, то что? Если его больше Лес любит? Помнил Рейкко, как ругал Ирттинен старшего ученика — тот напрочь трав не слышал. Ведь у Леса как всё премудро — собирать дозволено только то, что сам Лес предлагает. Дозволенные цветки да ягодки сами поют, сами в руки просятся, сами с тобой разговаривают. Рейкко-то лишнего никогда не рвал, Лес никогда не гневил. А Онтти всегда без разбору… А в деревню ещё когда ходил, всегда на девок поглядывал. А ведь им нельзя! Вештец только врачует человеческое тело, но не желает его себе. Потому как человек — только собиратель, сеятель, проводник милостивой Лесной воли.
Лес всё видит, всякое неповиновение чувствует. За лишнюю травинку, может, только спотыкнёшься где об корягу, ушибёшь нос. За то, что на девку глянешь, — ну, может, прихвораешь чем. А за тварь лесную со всего обиталища строго спросится. Каждый вештец это знает. И как Онтти смеет ещё и стоять на правоте своей? Пусть бы бросил старика — может, пришёл его час!?

Там, где медленная болотистая река превращалась в бурный, спесивый поток, срываясь вниз с огромных подточенных валунов, заговаривала Кайса-речница свою воду. Несколько раз Рейкко ходил к ней по поручениям Ирттинена, но не стал ей ни другом, ни приятелем. Не встречала его девушка с улыбкой, не провожала добрым словом вслед. Полногрудая, полнолицая, — и всё же не было в её чертах мягкости. Смотрела, говорила, подавала себя так же холодно и так же спесиво, как её река.
Едва постучал, тут же отворила. Предложила с дороги воды. Отказался — из рук речницы пить себе дороже.
— Зачем пришёл?
— Заговори мне воду на кровь, Кайса. Для Ирттинена. Слаб он.
Речница прищурилась.
— Что дашь в награду?
Смутился на минуту Рейкко. А ведь и правда, что? Он ведь не подумал даже какого зелья из запаса взять.
— Проходи в дом, — словно прочла его мысли речница. — Поговорим.
Бухнуло у него в груди. Пролетела мысль провештить дурманящую песнь да сбежать — что-то недоброе почуялось ему.
Едва присел на лавку в светлице, заперла Кайса дверь хаты на засов, расшнуровала, развязала на себе все верёвочки, скинула длинное платье, распустила тугую косу. Стала перед ним, обнажённая и гордая, ни тени смущения на насмешливом лице.
— Заговорю тебе на кровь воду, Рейкко, если ляжешь со мной, — и улыбается, глазами сверкает игриво.
— Нельзя это, Кайса, — отпрянул вештец. — Не могу, не могу.
— Не можешь или не хочешь? — спросила, щурясь.
— Н-не можно так, не дозволено. Лес всё видит. Нельзя мне…
Сбивалось дыхание, трудно гляделось на молодую алчущую плоть. Желалось, жаждалось напиться ею, словно водой из её же реки. Но узрит Лес, узнает, покарает.
— Я же вижу, что хочешь, Рейкко. Давно уж ты мне приглянулся. Всё такой тихий, такой незаметный. Скромный служитель. Да ведь только таится большое желание за этой скромностью, чувствую… Как и у всякого человека.
— Истинному вештцу должно быть орудием, — словно в бреду, лепетал Рейкко. — Худо, худо Лесу, когда является у вештца своя воля! Рвётся, мертвится, похищается, рушится! Не должно гневить…
— Полно.
Приблизилась к нему Кайса, наклонилась, коснулась лица, обвила шею руками. Поцеловала так, словно давно была его любовницей — со страстью, но нежно, медленно, тягуче. Давая вкусить, распробовать, прикоснуться. Пробежать пальцами по всему телу…
— Отпусти ты меня, — взмолился Рейкко, как оторвалась прекрасная речница от его губ.
Захохотала вдруг Кайса. Развернулась, подскочила к полке со стеклянками, схватила одну да бросилась прочь из хаты к бурливой реке. Спустилась прытко, окунулась в неё нагая, прошептала слова тайные, наполнила сосуд до краёв.
— Держи, орудие! — крикнула вышедшему вслед за ней Рейкко, протянула стеклянку. — Пусть живёт Ирттинен. Ему себе преемника ещё наставлять! А твоей преданности Лес вовек не забудет!
И расхохоталась ещё пуще.
Выхватил вештец стеклянку с водой, сунул в мешок, да и пустился бегом.
Говорят, речницы сквозь воду будущее видеть умеют. А вдруг это было испытание? Преемника наставлять… Лес вовек не забудет…
Уже в обиталище сидел и смотрел он, как с каждой капелькой возвращаются силы к Ирттинену. Вот очнётся совсем и спросит — кто принёс заговоренной воды? А он, Рейкко, и ответит… Нет, не так. Онтти. Онтти скажет: «То Рейкко добыл у Кайсы. Она его искушала, от Лесной воли отвадить хотела, плоть предлагала, да тот выстоял, защитил Лесную волю, не избрал путь недозволения!». Тут-то старик и поймёт всё, и с ним больше ходить будет. А Онтти… Накажет, ибо тот недозволение совершил. И Вячу заодно, за глупость его. А Рейкко… Рейкко не накажет. Рейкко служит Лесу, служит хорошо, наказывать его не за что.
Сидел Рейкко у стариковской опочивальни половину следующей ночи и всё слушал его дыхание. А как пробило вторую половину, так позвал его Лес.
Растёт на пенёчке гнилушка, краси-ивая. Дорогу светом кажет. Смотри на неё, иди на неё, мой верный!
Поёт на веточке филин, глазами зыркает. Песню вслед поёт. Слушай её, иди на неё, мой преданный!
Ягодка красная по тропинке катится, вкусная, кисленькая. Догони её, съешь её, мой послушный!
Приведут они к моему сердцу, приласкаю тебя, обниму. Как же ладненько годы службы, годы труда, годы воли моей из тебя всего тебя-то и выгнали!
Ах, какое лицо у тебя, тварюшко! Ах, какие пригожие ножки! Куда ветер мой дунет, туда и пустишься. Улыбнусь тебе, и ты мне в ответ. Осерчаю — а тебе всё одно, улыбаешься!
Иди ко мне, милый мой вештец! Иди под мой покров! Никто тебя больше не потревожит! Никто на тебя больше не обозлится, не искусит! Преступного выбора не предложит!
Ибо тот, кто выбирает, тот человек.
А ты отрёкся от выбора.
Больше нет у тебя лица.
И затеряются следы твои во мгле, ибо теперь же ты часть меня.

Смущает наличие деревянного пола в жилище. Земляной или глиняный подошёл бы больше к этому антуражу.
Но рассказ очень атмосферный. Читаешь и полностью погружается в происходящее. Вроде и всего-то пара сцен, но они и характер героев раскрывают, и прочно сюжет держат. Финал хоть и драматичный, но вполне ожидаемый, такой, какой и нужен был для Рейкко.
Очень понравилось, автор)

хех, сцена с травницей напомнила мне, как я получила психологическую травму при добывании ачивки WTF в "Кайграде", поэтому оставлю вам тоже картиночек для привлечения внимания аудитории)))


(18+ наверное)

Название рассказа Метсянпейтто помимо обозначания «слившихся» с лесом людей такаже параллизуется с японским фольклорным понятием Камикакуси, когда дух прячет человека от других людей (всем известный пример — мультик «Унесенные призраками»). Паралель становится очевиднее, если обратиться к более развернутой трактовке Метсянпейтто, в которой людей забирает не просто лес, а определенные подземные существа, живущие в лесу (вроде гномов).

Если сложить имена двух персонажей рассказа, то получится фамилия и имя финского актера и монтажера Антти Рейкко.

На сюжетном уровне важно заметить, что хотя воспитанники старца Онтти, Рейкко и Вяча не являются родственниками, их описания соответствуют сказочным прототипам старшего, среднего и младшего брата. Братья обладают способностью подчинять лес заговором, но рассказ заканчивается тем, что лес сам читает заговор на среднего брата. Курсивный текст в финале — этот момент, когда читатель впервые видит наглядный пример, что такое вештить, и как работает вештение.

Всем привет и спасибо за отзывы на рассказ! Мысль и герои в нём очень просты и всё лежит на поверхности — выбор приводит тебя к самоосознанности, отказ от выбора лишает лица, лишает личности. Некоторые из жюристов отметили, что Рейкко тоже делает выбор своим "не могу", или что он вообще опешил и не ожидал напора от девушки. I see your point here, но всё же Кайса спрашивает у него: ты не хочешь или не можешь? И если бы Рейкко был по-настоящему верен Лесу, он бы ответил "не хочу". Я знаю, знаю, да, что в реальной жизни всё сложнее, и мы выбираем не отступать от наших идеалов, даже если отступить очень хотим, и говорим "я не могу") но тут я хотела все-таки противопоставить именно идейный отказ отказу выбирать вообще. Рейкко боится не отступить от Леса, а быть им наказанным. Мне хотелось порассуждать о том, как страх быть наказанным некой надсущностью заставляет тебя в итоге... Сливаться с этой надсущностью.