Оль выпрыгнул из повозки. Выглядело, однако, — будто вышвырнул самого себя вон. Глухо ухнуло, в фургоне позади кто-то нервно зашебуршился, забормотал встревоженно и испуганно.
Нога немедленно напряглась, повернулась — и всё же не хрустнула.
— Ненавижу эту тушу, — проворчал Оль, растирая ноющий бесформенный локоть. — Ненавижу эту дорогу.
Упершись кулаками в поясницу, выпрямился с хрустом и грузно протопал вперёд, к атаману обоза. Колкий ехидный вопрос умер шагов за пять до того, как угловатые Олевы ботинки оказались на краю дымящейся ямы со спёкшимися стенками. Чего уж спрашивать: звездообразный кратер в земле пересекал наезженную дорогу тремя лучами-выемками из… Оль прищурился.
— Восемнадцать?!
Атаман — нескладный, сутулящийся ветеран из припортовых предместий Ярькова — кивнул.
— Не уверен, что мы бежим в правильном направлении, — задумчиво и негромко пробурчал, адресуясь не иначе как к Олю.
— Оглянись, — фыркнул Оль, выуживая из кисета трубку. Как обычно перед бурей, пальцы правой руки скрючивались молниеносными сполохами судорог и повиновались неохотно. Зелье сыпалось в окаменевшую колею, серебристое по бирюзовому. Чужие края, раздражённо подумал Оль, даже земля здесь, курва, уродского цвета…
Атаман оглянулся, ухмыльнувшись криво и страшно. Поверх тканевых крыш фургонов, подсвеченных золотистой охрой, поверх тревожившихся и всхрапывающих коняг, поверх понемногу спрыгивавших с козел возниц и выбиравшихся наружу беглецов — пылал Незакат. Огненная стена с полуночного восхода превратила в чёрный зубастый силуэт горную цепь, сыпанула под ноги зыбкие тени вопреки теням, отбрасываемым в лунном сиянии. Не угрожала даже — обещала, что путь окажется напрасен, так или иначе.
— Не туда! — проворчал Оль, морщась и поднося мозолистый кончик пальца к трубке. Пискнула и соскочила на зелье синеватая искра. — Не туда, Дио, оглядываешься… Смотри пониже. Смотри на людей.
Закашлявшись, Оль побагровел, согнулся, закрутил головой, преодолевая звон в ухе. Смачно сплюнул под ноги. Отдышался, не позволяя себе оглянуться на мягкие, вкрадчивые звуки шагов. Звуки, сочившиеся тревогой, опаской, зияющим предчувствием новой боли, свежей жути. Пусть Дио смотрит, Дио шиш проймёшь.
— И вообще, надо бы почаще на них глядеть, знаешь ли, — выдохнул Оль, смирившись, что и нынче мозг не лопнет от дурной крови, не порвётся горло, не разверзнется ноющая в недрах необъятного брюха язва. — Тогда не забываешь, что мы не бежим никуда.
Резко крутанувшись на каблуках и чуть не свалившись на ущербный правый бок, Оль помедлил буквально мгновение, но успел разглядеть каждого: кто-то мял подол передника, кто-то одёргивал и складывал гармошкой рукава, кто-то растирал шею, кто-то чесал затылок, сминая жёсткие чёрные волосы… и у каждого, у каждого промежду пальцев мерцали тусклые ключики, почти бесцветные, простенькие, крошечные. Страшно захотелось взвыть, а может, напиться. Ведь делаю же, что могу, на сколько хватает сил, мрачно сказал себе Оль, выкладываюсь, курва, как сраный пеликан, ну что ещё тут можно…
— Мы не бежим никуда, — повторил громче. — Мы убегаем оттуда.
Сплюнув снова, он взял под уздцы нервного битюга передней повозки, дунул сизым сладковатым дымом, погладил по присмиревшим ноздрям. Улыбнулся и, припадая на правую ногу, двинулся к обочине дороги, тщательно прощупывая путь под ногами густыми дымными клубами.
Обогнув дальний край впечатанного в землю луча-жёлоба, оглянулся и нетерпеливо махнул рукой с зажатой трубкой, подзывая остальных.
— И убежим, зайчатки, обязательно убежим!
Дождь иссякал, наскучив бесполезно лупить в просмоленный верх фургона. Требовательный перестук ослабел до равномерного ропота. Оль отвернулся от видневшегося снаружи городка и назойливой тоски по истопленному камину, креслу и по прошлому, оторванному от сердца.
Как он и думал: звезда ударила в окрестности Синедолья всего-то позавчера, вышибла окошки, выходившие в сторону предгорий, обрушила навесы и сараюшки похлипче, вроде бы даже зашибла кого-то незадачливого вместе с телегой дров. Местные потрясённо слонялись окрест, не особенно прячась даже от ливня и бури, перешёптывались и то и дело тянулись взглядом к горам, к зареву. Будто расчёсывали струпья зудящих ссадин.
Обоз же замер и затаился, копя силы и переводя дыхание.
Дюжины две парней помоложе отправились в свившуюся узлом пущу, чтобы расчистить дорогу, распилив и порубив свежий бурелом. Баязет отправился с охромевшими лошадками отыскивать местного коновала или знахаря. Дио с двумя старшими оболтусами увёл с десяток коней перековывать, благо кузню искать не требовалось. Оль и сам был бы не прочь отправиться к местному кузнецу… н-да. Ещё как не прочь-то! Над кузницей развевался характерный значок из конских хвостов, трав и крашеных лоскутов.
Я решил, что ли, удивился Оль себе. Кажется, да. Почти. Почти отважился.
— Такое вот, — повторил, не дождавшись ответа, немолодой мужик со впалыми, изборождёнными морщинами щеками. — Такое вот.
Руки мужичка не находили покоя, постоянно пощипывая пресноватое рассыпчатое печенье, выложенное Олем на оловянное блюдце недавно аккуратной горкой. Руки подносили к губам кружку с липовым чаем, убирали в сторону, слегка отталкиваясь кончиками пальцев, потом снова искали перепаянную ручку…
Даже намёка на ключ не виднелось в тех руках.
И подобное случалось всё чаще.
Оль натужно засопел, вздохнул, прислушиваясь к сердцу, дробно колотившемуся в груди. Надолго ли меня хватит, подумал, похлопав ладонью по грудине. Старенький, измученный одр. Ну-ну.
— Никто бы не смог, — мягко произнёс Оль, щурясь на Синедолье и бунчук кузнеца, — никто бы не смог их спасти. Умереть вместе с ними? Да, это тогда было б тебе по плечу, Ойра, вполне. И только.
— Не осталось никого, — свистящим шёпотом выдохнул Ойра. — Никого. Ничего. Да зачем я бегу-то? Ну что там? Берег? Море?
Оль вздрогнул, моргнул густыми ресницами и величественно смежил веки. Сволочной вопрос, на самом-то деле. Что их всех ждало — там? За тремя могучими широкими реками? Непривычный край, незнакомый люд… и память, память, память.
Все они прекрасно выучили, что «память» — это просто такая рана.
— Извини, Оль, — вдруг выпрямился и светло улыбнулся Ойра. Встал, пригибаясь, — высокий, крепкий; распавшийся в пыль где-то ниже и глубже ключиц. — Приуныл что-то. Это ничего, это пройдёт. Сейчас пойду к парням, возьму топор… и-эх!
Пальцы перестали суетиться, мягко поглаживали воздух, будто держа котёнка. Даже слабого мерцания не осталось в этих сильных умелых руках. Олю был знаком тот котёнок. Десятки имён и обличий.
Оль вздохнул.
Покачал головой.
Скрипнул изрядно подпортившимися за последние недели зубами.
Закинул печенье в рот и захрустел, отчаянно надеясь не поперхнуться сухим, стиснутым от злости и печали горлом.
— Мы не можем дарить им звёзды, — пробухтел, роняя крошки на брюхо. — Не можем поймать звёзды, валящиеся на них с неба. Но никто, слышишь, Ойра, никто на всём белом свете не может помешать нам попытаться отправить звёзды назад!
Ойра криво ухмыльнулся, тряхнул чубом и полез наружу, отклячив костлявый зад в потёртых рабочих штанах. Оль продолжал жевать, давясь и чувствуя нарастающее давление в груди. Оль не смотрел на уходившего человека, потерявшего все до единого, до мельчайшего, до самого простецкого… все ключи и ключики. Оль, кажется, перестал дышать.
Ойра споткнулся, уцепился за вытертую до блеска дугу. Шумно всхлипнул, словно от внезапного и мгновенного ушиба. Обернулся — на едва уловимый миг. Кивнул.
Спрыгнул наружу, меж капель слабеющего дождичка. Побрёл в сторону темнеющей пущи. В свободно болтавшейся левой руке держал ярко светящийся, с простой, незатейливой бородкой, ключ.
Оль поднял кружку Ойры, поглядел на пляшущую поверхность чая. Залпом допил остывший приторный настой вместе с отчаянием и скорбью Ойры, почти чувствуя, как жиреет ещё сильнее, впитывая, забирая, гася…
Ел жадно, много и страшно.
Как в последний раз.
Смотрел на кузницу. Не мигая.
Люди в кратере не напоминали горожан. Деловито, уверенно долбили стенки, отгребали обломки и продолжали — или переходили чуть дальше. В воздухе среди дождевой сырости и свежести оживающего подлеска тонко тянулся запах звёздного металла. Отдавало отравой — и странным, калёным перерождением. Оль мигнул, крепче опершись о посох. Скривился, сплюнул под ноги.
Немножко помозговал над лужицей, нервно катающейся у самых носков ботинок, просившейся туда, вниз, к металлу, к гадам, к чему-то ещё…
Шикнул повелительно — и почти беззвучно.
Люди в кратере увешались оружием хорошей работы. Гвардейские палаши, широкие фехтовальные кинжалы, странные пауки небольших арбалетов с блестящими тетивами внушали уважение. И нешуточные подозрения, что амулетов эти самые старатели припасли ничуть не менее — только не имеют дурной привычки держать их на виду.
Успеется, сказал Оль, не зная: себе или азартной лужице, приплясывавшей в траве.
Не зная, собирается ли успеть.
Четверо людей в кратере собрались в центре, складывая сверкающие осколки звезды в кучку. Оль мог бы различить их речь. Сумел бы разобрать и понять. Если бы только хотел.
Но охристые отблески глаз, видимые даже в рассеянном дневном свете, не требовали пояснений, истолкований или подсказок.
Четверо закончили, затем быстро сложили добычу в мешок. Несколько раз свистнули на разный лад — и в кратер спустился пятый, потом шестой. Оль удручённо покачал головой. Не любил решений, принимаемых вместо него. Но — что поделать; он в сердцах пнул вялое бессильное тело в траве, переступил через второе и прищёлкнул пальцами, подавая сигнал лужице.
Интересно, подумал Оль, поудобнее перехватывая посох, почему я никогда не видел собственного ключа? Ни единого раза. Хотя бы… хотя бы на миг.
А потом: как же надоедает идти вперёд вслепую, нащупывая каждый клочок земли ногами. Не рассчитывая. Не надеясь. Не затевая. Не понимая, что там ждёт. Как нечестно, что именно он помогает найти другим ключи к завтрашним дням. Ко множеству завтра — и даже посреди войны, в разгар звездопадов и извержений, разломов и ураганов.
Снизу свистели, повторяя снова и снова последний поданный сигнал. Лица различались очертаниями носов и скул, толщиной губ и шириной ртов, лопоухостью и курносостью. Лица неотличимо светились одолженным проклятием Незаката. В руках же сверкали обнажённые палаши.
— Бросайте эти штучки, уроды! — крикнул кто-то из копавших. — Время, время поджимает! Ну!
И когда Оль уже совсем собрался спрыгнуть к ним вниз, кто-то длинным прыжком оказался почти за их спинами. Молча. Оль пригляделся и различил тусклый, но прочный старомодный ключ, зажатый в зубах прыгавшего.
А потом замер. Вновь прибывший держал длинные прекрасные мечи. Оказался высок, плечист, мускулист, будто старинный бог из столичных храмов. Шёл пританцовывая. Играл широкими бровями и молчал. Молчал.
Вооружённые старатели легко, уверенно рассыпались в стороны, быстро окружая меченосца. Приняли хорошо выученные стойки. Ринулись вперёд, почти неслышно.
Оль наклонился вперёд — и случайный сухой сучок громко треснул под ногою. Кто-то из чужаков мгновенно развернулся, бросившись вверх по склону. Нёсся прыжками, ловкий, крепкий, мощный.
Наступил на лужицу, не добежав полутора шагов, и поскользнулся — разом растеряв сноровку и хищный вид. Рухнул лицом прямо на выставленный посох Оля. Хрустнуло. Древесина мгновенно проросла во рту, выбросила ветви сквозь ноздри, глаза и щёки…
Вот только у Оля больше не было посоха.
Плевать!
Он ринулся вперёд, сплёвывая кислую, горчившую и жгучую слюну попеременно, что-то отчаянно вопя и надеясь, что не свалится смешным кулём просто под ноги рубившимся внизу.
Врезался в спину отпрыгивавшему врагу, а когда тот упал ничком, случайно наступил толстой ступнёй прямо на хрупкие запястные кости. Палаш остался лежать на земле. Чужак взвыл — но молчаливый мечник уже завершал скользящий удар прямо в висок. Брызнуло алым, щедро и горячо.
Мечник крутанулся, бросился на других нападавших, а Оль наклонился, с трудом подхватив неожиданно холодное, грузное, неуклюжее оружие. Выпрямился — и осознал, что опоздал.
Ещё один чужак набежал из-за спины мечника, замахнулся широко, хлёстко, от плеча. Смеялся довольно и нагло, с презрением глядя на брюхо забавного толстяка с посохом. Толстяка, которому наверняка же повезло, который просто неповоротливое ничто на пути великого очищения и небывалой эпохи. Просто падаль, что морщится, растирая правую руку, будто всего через мгновение…
Стрела ударила в лоб второму чужаку с такой силой, что сбила с ног.
Оль оглянулся, увидев Ойру в кожаном жилете стрелка. Мрачно и счастливо ухмылявшегося Ойру.
— Можем отправить их обратно, — с яростью прошипел тот, — отчего ж нет? заждались их там, откуда летят звёзды…
И растянул тетиву снова.
Кузница дышала жаром и дымом, но сейчас и жар, и металл молчали. Ветер трепал бунчук мастера колдовского оружия. Сам же мастер, никуда не спеша, посиживал у входа на лавке. Поглядывал по сторонам из-под широких бровей.
Парных мечей нигде не было видно.
Кузнец смотрел в лицо Оля доброжелательно, с лукавыми морщинками в уголках глаз. Не спешил со словами, но Олю не хотелось нарушать тишину первым.
Зачем?
Караван беглецов втянулся в пущу ещё поутру. Дио долго ругался, возмущался, упрекал… потом осёкся и решил, что во всём разобрался и понял: «Ключ? В этом твой ключ, эге?» — оставалось лишь кивнуть, развести руками и…
— Чародей, — спокойно произнёс кузнец, подмигнув. Похлопал мозолистой ладонью по лавке рядом с собою. Оль пожал плечами и уселся рядом. Закряхтел. Принял кусок сыра и ломоть хлеба из рук кузнеца, вежливо коснулся губами. Откусил немножко и стал есть, вслушиваясь в грохот иллюзорных пламенных крыльев, видимых в пелене Незаката лишь лицензированным волшебникам и чародеям. Даже подмастерья знали точно, сколько нетленных внутри пламенного зарева; но видеть — видели немногие.
— Ведун, — поправил Оль брюзгливо. — И только-то. Обыкновенный ведун. Никакой помпы, ни грамма величия.
Кузнец отвернулся. Взмахнул рукой: как пожелаешь, не одна ли шерсть. Оль цыкнул зубом. В брюхе заурчало. Даже в старике Ойре величия было, пожалуй, поболе. Вот и славно, вот и ладно. Значит, не о чём сожалеть. Разве что — доесть бы?
— Та звезда… — сказал, жуя и торопясь, чтобы не растерять куража и решимости. — Ещё у тебя?
— Кольцо хочешь? — догадался кузнец кисло. — Эх… не мастак я по кольцам… ведун. Да и зачем тебе? Ты ж своими ключиками ещё не то сумеешь, что тебе колечки?
Оль медленно покачал головой.
— Уже очень давно… я ищу собственный ключ, брат… кузнец. Очень давно. Настолько, что уже вряд ли когда-нибудь отыщу.
Кузнец поднялся, стиснув губы.
— Нет, — отрезал и стремительно шагнул внутрь, к наковальне и заготовкам. Постоял, взвешивая в руке молот. Почти крикнул: — Ты нужен такой, какой ты есть! Вот и все ключи! Вот и вся премудрость! Иди и делай, что можешь! Сражайся, если наступит время! Умри, если придётся! Ну же, ведун…
— Именно так, — наклонил голову Оль. — Вот о чём я прошу. Мне нужен совсем особенный ключ, кузнец. Ключ, который не отковать словами или делами. Ключ…
Он вздохнул, впившись пальцами в грудину. Отдышался.
И встал.
— Выкуй мне ключ, кузнец. Прошу тебя. Выкуй.
Кузнец смотрел в лицо Олю целую вечность. Потом отступил и достал самый малый из своих молотков.
Дио выпрыгнул из повозки легко, будто невесомо. Возница без слова указал кнутовищем вперёд.
Атаман прошёл вперёд, поигрывая широким ножом. Силуэт в тёмном плаще тоже двинулся навстречу. Оказался в пятне лунного света, и только теперь атаману удалось разглядеть лицо.
— Ты?! — вскрикнул Дио. — Да чтоб тебя… Оль! Не представляешь, насколько ты нужен тут…
Оль сбросил плащ, и возницы зароптали, нервно заёрзали на козлах. Оль с ног до головы был покрыт ключами. Странная броня из них сверкала дюжиной оттенков различных сплавов.
— Видишь ли, Дио, — сказал странным, чужим, непривычным голосом. — Совсем наоборот: знаю. Хорошо знаю.
И встряхнулся. Ключи звенящим потоком заструились наземь. За спиной Дио загомонила встревоженная толпа. Каждый успел присмотреть ключ позакомелистее.
— Здесь хватит для всех, — каркнул Оль. — Надолго хватит. Вот увидите. Надолго. А я… Мне достаточно одного-единственного.
Он подступил ближе, вскидывая отчего-то чудовищно удлинившиеся руки, и Дио запоздало распознал металл, продолжавший руки и всё тело Оля. Металл превратившихся в клинки ладоней и шипов, выросших на плечах и спине. Усиленных, надёжных ног. Могучих ручищ. Бивней и клыков. Новый, откованный Оль сделался выше, суше и крепче на вид. Выглядел монстром ровно настолько, насколько каждый из приходивших к нему за ключом от следующего часа, дня или года чувствовал себя монстром изнутри. Казался жутким, пугающим, чуждым. Наверняка был опасен.
И только зеленоватые глаза не захватили и следа охристого оттенка Незаката. Остались глазами человека.
Дио почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы.
— Полезай в фургон, Оль, — попросил вслух. — Поехали с нами.