Лиза – такой яркий образчик человека в футляре. Закрылась от всего и вся и вроде бы уже все ключи выбросила, даже сердце вырезала, лишь бы не реагировать на мир извне, лишь бы не чувствовать, не впускать других в свой мир, но время от времени в ней, несмотря на песни мамы, просыпаются обычные человеческие чувства и потребности. Это логично, потому что как бы мы ни открещивались от мира, людей, эмоций, изолироваться от них полностью невозможно.
Мы – социальные животные, от этого никуда не деться. Что до эмоций и чувств, то даже если все люди разом исчезнут и остается такой вот футлярщик один на планете, то эмоции и чувства ведь у него все равно не пропадут. Поэтому Лизин радикальный эскапизм, как мне видится, обречен. Рано или поздно ей все равно придется столкнуться с миром, да она уже с ним сталкивается, даже будучи изолированной ото всех. И, сдается мне, что чем раньше она сломает этот купол, под которым прячется, тем легче и проще ей будет.
Мне понравилось, как вы сплели фантдоп с метафоричностью, кстати. Можно же читать вашу историю и как чисто фэнтезийную, и как метафорическую. Да хоть самые первые абзацы для примера взять можно.
Лиза точно знала, что сгустки из ничто трогать нельзя – об этом мама пела каждый вечер. Песня уютно сворачивалась в груди, заполняя пустоту, напоминала о доме и правилах, но сейчас Лиза в поисках красивых ракушек забралась так далеко, что почти все слова ушли в небо. От этого тянуло домой, от этого было любопытно.
Например, вышла Лиза погулять на детскую площадку, увлеклась какой-то своей игрой и зашла, вопреки наставлениям своей гиперопекающей мамы, в соседний двор. А там, боже ж ты мой, целый незнакомый мальчик образовался. Конечно в своем дворе она людей видеть привыкла, они для нее (одна из версий) те самые твари, которых надо бояться. А тут вот новое незнакомое лицо, которое пока (пока мама не напела в уши) воспринимается не как опасная тварь, а как обычный мальчик.
Примечательно, кстати, что инициатором их разговора выступает мальчик, а не Лиза. Лиза вообще очень пассивна, и это вполне закономерно с такой-то мамой. Встречала я детей, выросших под гиперопекой, они и во взрослом возрасте такие же (при совпадении податливого и мягкого характера с гиперопекающим родителем). Они реально такие. Инициативу практически никогда не проявляют, не имеют внутренней опоры в себе, им будто саму возможность какой-то активности, инициативности ампутировали, и обратно она не отросла, к сожалению.
Возвращаясь к аналогии с реальностью, хочу немного ковырнуть образ мамы. Ну, вот реально же вырисовывается такая гиперопекающая мадам, которая вечно зудит своей условной Лизе (у вас – поет песни). Туда не ходи, сюда не ходи, это не трогай, люди вокруг те еще твари, они могут тебя обидеть, украсть, убить и т.д. Основной посыл – мир слишком опасен, сожрет тебя и не подавится, оставайся с мамой, мама защитит, мама решит за тебя все проблемы, мама решит за тебя, что думать, как чувствовать, что делать…
«Mother knows best» - песенка из «Рапунцель» тут вспоминается прям в кассу.
https://youtu.be/-7jWt3JvJto
Мне вот, кстати, мама в вашем рассказе, автор, немного напомнила сумасшедшую старуху из рассказа Грая «Под крышей дома моего» с прошлой весны. Токсичность и там, и тут, нездоровые отношения и там, и тут. Только старухина дочка смогла вырваться из дома-утробы, а ваша Лиза пока еще нет. Ну и здесь мы видим всю историю от лица Лизы, а там от лица матери. Бззз, кстати, подумалось, что мир «Под крышей дома моего» - это вполне себе реальный вариант развития событий и для мира Лизиной мамы. Вырвется дочь на волю, оборвет пуповину, осмелится выйти в мир и начать набивать свои собственные шишки, так подобный типаж матери запросто сломается и превратится в чокнутую старуху, которая превратила собственный дом в помойку и пишет/звонит дочери, то умоляя заехать на чай и вспоминая старые «добрые» времена, то проклиная, называя дурой и открыто унижая.
Ох уж эти материнские фигуры со своей дихотомической природой. Сколько о них сказано и сколько еще будет.
Думала еще, почему у вас тут мама такая неантропоморфная совсем. Тем более, что видим мы ее глазами Лизы в первую очередь, и Лиза понимает, что они с мамой совсем не похожи, что мама не такой же человек, как она. Так, видимо, в том все и дело, что Лиза формально приняла ее вот такую, приняла такую заботу, приняла даже то, что мама «забрала ее сердце», читай – забрала у Лизы возможность решать, чего ей хочется, потому что ну мама же лучше знает, что тебе надо.
Формально приняла, но Лиза-то все равно живой человек, и сколько бы песен-запретов под видом колыбельных на ночь мама ни пела, волю и душу девочки она еще не совсем парализовала. И вот Лиза видит эту правду, что мама ее такая, странная, мягко говоря (если делать аналогии с реальностью, то можно сказать, что видит ребенок других матерей и как они общаются с детьми, и понимает, что ее мама какая-то другая), видит эту темную сторону своей матери, угрожающую, непонятную, но делает вид, что все хорошо, что так и надо. Психика, надо полагать, так защищается.
вылезший из ничто мальчик – никакого ему имени! – схватил кочергу и смотрел на Лизу широко открытыми глазами. Нет, не на неё – на маму.
– Ч-что это?..
– Сам ты что, а это - мама!
Чтобы убедиться, Лиза взглянула на маму, любуясь серой плотной кожей, бесформенной глыбой фигуры, такой мягкой и приятной, что в ней можно было утонуть. И большие чёрные глаза смотрели мягко, любяще, даже на мальчика, будто этот вредина не держал кочергу так, словно готов ударить.
Вот про утонуть прям офигенно. Утонуть – очень угрожающее слово, но тут от лица Лизы оно звучит совсем иначе, хотя и выдает нам снова, что она понимает – что-то с мамой не так, это вот в таких мелочах и проскальзывает как раз. Утонуть, раствориться, умереть, исчезнуть в океане маминой воли, потому что ну как же без мамы в этом мире, где все твари, все хотят тебя обидеть, а мир такой страшный и жестокий (хотя вон та башня вдалеке так заманчиво высится и выглядит красивой и неопасной - интересно, любопытно, но недостижимо, ведь мама сказала, что….)
Вот про глаза конечно жутко было. Ага, видали мы таких с этой показной «любовью» и «мягкостью». Ты только поближе подойди, а там не заметишь, как в паутину вляпался и застрял. Придет потом такая «мама» и сердце, и душу, и мечты, и желания – все из тебя высосет, паучиха чертова. И, что самое страшное, будет искренне считать, что делает это из благих побуждений. Нда, как подумаю, сколько в мире таких вот жертв материнского токсина «любви», грустно становится.
Ладно, поехали дальше.
Про песни я уже говорила, что там один из аспектов – запреты. Причем, так интересно, что внушение именно через них. Это такая мягкая токсичность, а заодно еще один из маркеров детсткости Лизы. Ну, в самом деле, колыбельные же поют только малышам, а Лиза явно не маленькая уже, мне видится ранний подростковый возраст (и вот этот робкий интерес к противоположному полу, и то, что даются намеки на возможный будущий бунт Лизы против мамы – это ж как раз свойственно подросткам).
Эти вот песни – как раз хорошо показывают, что Лиза для мамы все еще чуть ли не младенец, и заодно дают понять, что сама девочка еще не готова бунтовать, не готова отделить себя от фигуры матери. Песни ей нравятся, она ждет их и с радостью забывается, засыпает под этот транслятор маминых мыслей.
Если бы можно было спать всегда!.. – Бывают в жизни такие периоды, когда реально думаешь, что спать всегда было бы не так уж плохо. С другой же стороны – жизнь у нас одна. Раз уж она есть и пока она есть, мне кажется, стоит ее жить, хотя бы пытаться так точно стоит. Уснуть навсегда мы ведь успеем, никого чаша сия не обойдет. А тут это вот желание всегда спать считывается и как желание умереть. Потому как, а что есть постоянный сон без пробуждения? Во-первых, рано или поздно конец физического тела, во-вторых, это смерть для всего остального мира, т.к. ты исключен из него полностью и уже никак не контактируешь с ним.
Здесь, наверное, стоит на мгновение остановиться и задуматься – это же как надо было изуродовать волю к жизни и доверие к миру у ребенка, чтобы у него возникло желание «спать всегда»?
Нда, ваш рассказ, автор, при повторном прочтении и размышлениях кажется куда более жутким и мрачным, чем при первом. Но сама слоистость конечно же просто прекрасна.
Еще что про образ мамы интересного пришло в голову. Она же в подвале обитает и не разрешает Лизе туда заходить. Вроде как сама живет в (для Лизы) запретном, неизвестном, таящем угрозу месте (можно еще считать, как условный взрослый мир), а дочь в него пускать не хочет. Ну, так да, Лиза же для нее дурочка маленькая, которую надо опекать. Какой подвал? Свят-свят. Погуляла возле дома на разрешенной мамой территории, покушала и спать под мамины же песни.
Любопытно еще, как это пересекается со страхом неизвестного для Лизы и вообще той темной ипостасью образа матери, которую мы тут видим. Мне еще чудится в образе подвала этого что-то схожее с бессознательным в психике. Как бы тоже тот еще подвальчик темный, который мы сколько ни стараемся держать закрытым под социальными замками и прочими приблудами цивилизации, а дверка-то нет-нет, но приоткрывается. Но тут вот мама прям буквально, похоже, в свою хтонь ушла, она в подвал не просто заглядывает, она, блин, в нем живет, выползает оттуда, таща из подвала свою эту душную «любовь» к дочери и (что тоже интересно) вряд ли осознает (привет еще раз бессознательному), насколько это все нездорово. Может быть она конечно сама жертва такой же гиперопекающей родительницы, но как бы сейчас речь не о ней, а о Лизе, да и вообще это никак с нее ответственности за уродование жизни своего ребенка не снимает.
Зачем мокнуть, когда можно в любой момент вернуться домой к маме? – Зачем выходить в мир, где можно намокнуть/испытать какой-то дискомфорт, если можно в любой момент вернуться к маме? Нда, застряла Лизка, и застряла основательно.
Любопытен образ платка. Яркая, необычная вещь, какой у Лизы никогда не было раньше. И, что интересно, она ведь маме платок не показала. Тут уж не знаю, сознательно или просто забыла. Но тот факт, что платок она не выбросила, уже дает крохотную надежду на то, что связь с внешним миром и людьми не до конца утрачена, что доверие к миру и людям еще есть.
К тому же Лиза ведь все-таки идет на полянку, которую «отдала» мальчику. Идет, горя негодованием и желанием доказать ему (а в первую очередь себе), что жизнь у нее нормальная, что такая она и должна быть. А то ходют тут всякие мальчики, понимаешь ли, заставляют задумываться да еще и интригуют своей инаковостью. Появился, взбаламутил всё, даже твари крылья посбрасывали! То есть зерно сомнения посеяно – это мне видится хорошим знаком.
Что там у нас дальше по тексту? Дракон – шикарный и отлично считывающийся образ чего-то волшебного, мечты, кажущейся нереальной (как и сам дракон), мечты, которая позволит буквально улететь, вырваться из привычного мира, изменить свою жизнь. Крылатая мечта.
Ещё и кровью плачу, потому что без этого дракон не делается. Ну и мир. – Тут логично было взять образ оплаты кровью (старый как мир и всем знакомый) за право свою мечту реализовать. Сепарация – это болезненный процесс, если представить его на физическом уровне, то и кровавый. И мир без этого действительно не делается. Не создается и не меняется без усилий, без каких-то вложений частички себя в него.
Я одно знаю. Если не выберусь отсюда – то так и не вспомню. Так и буду закрывать глаза – а перед ними ничего. Пустая чернота.
А иначе, – закончил мальчик, подтаскивая второе крыло, – и правда останется только спуститься в ваш подвал…
Что сказать? Пацан шарит в вопросе. В состоянии стагнации настоящей жизни нет.
Что-то у меня сегодня на прошлую весну отсылки так и сыплются. Процитирую еще немножко из «Станции на перекрестке» Астера. Помнится, я как раз в своем отзыве к его рассказу из текста подходящие кусочки подбирала про стагнацию. Очень хорошо сказано.
«Жизнь застывала в спокойствии, как в смоле», «В неподвижности – душно», «Так уже невозможно, – стучало вслед сну, – пусть что-то изменится, так невозможно», «…лучше жить так, лучше стремиться куда-то, пытаться выбраться, чем просто доживать те дни, что остались».
Ну, так ваша Лиза действительно, как уже заметили в комментариях, в стагнации живет. Увязла в ней, действительно как букашка в смоле. Вроде как еще не совсем застыла, но уже ползает кое-как. И встреча с этим мальчиком для нее открывает глаза на многое. Кстати, возвращаясь к стагнации - она даже замечает, что он вырос, когда приходит на полянку, она начинает замечать многое и задумываться о том, о чем раньше не думала.
Что мама делает в подвале? Почему Лизе туда нельзя? Как это так всё изменилось? Она ведь шла не за тем, чтобы оправдываться, не за тем, чтобы то, что ей нравится, звучало так жалко и пусто. Почему?! Что такого можно видеть, когда закрываешь глаза?
Когда она бегом вернулась к дому, дверь пересекали глубокие длинные следы когтей. – Вот это как следы скребущейся в Лизин мирок реальности. Задумалась, начала задавать себе неудобные вопросы – добро пожаловать в реальный мир, мистер Андерсон.
В мире Лизы начинаются перемены. Даже время года меняется. И, судя по тому, как удивилась Лиза, такого не было либо никогда, либо давно.
Ракушки на подоконнике тускло светились – им тоже не хватало солнца. Лиза вытащила из-под кровати сундучок, подняла крышку и уставилась внутрь. В полумраке всё выглядело иначе. Даже свет лампы терялся в этой мокрой серости, даже перламутр казался мёртвым и скользким под пальцами. Не радовал.
Логично. Осознавать неправильность, даже уродливость собственной жизни – событие не из радостных. Жила девочка в своем выдуманном солнечном мирке, где все хорошо и красивые ракушки, и всех тварей прогоняет мама, а он взял и затрещал по швам, подлец такой.
Лиза сжала раковину в пальцах и закрыла глаза. Чернота. Пустая. А чего она ждала? Ракушка – просто ракушка, красивая. Лиза попыталась представить, откуда она приплыла, кто держал её прежде, но в пустоте шумело только привычное ей море. Глупости. Кто вообще так делает, и зачем? Есть красота, есть сундучок, который нужно наполнить, после чего он отправится к другим, уже полным, а мама принесёт новый с горстью ракушек внутри – на удачу…
Снова попытка задуматься самой, представить, а что там, за пределами условного соседнего двора? Может быть это еще и неудачная попытка просто помечтать. Неудачная, потому что Лиза мечтать не умеет, никто не учил ее этому. В ее мире только мама, пляж с ракушками и злобные твари, которые непременно сожрут, если нарушить мамины запреты.
Бедный ребенок. Ничего своего нет. Даже потенциальные мечты и саму возможность мечтать у нее мама отнимает, забирая эти сундучки с ракушками. Это же тоже дико символично. Девочка пытается хоть чем-то наполнить свою жизнь, хотя бы красивыми ракушками с пляжа, но стоит им заполнить сундучок, как приходит «добрая» мама и забирает все. Вернет только горсточку в виде ракушек и песен на ночь. Еще и с этим циничным дополнением – на удачу. С такими друзьями, как говорится, и врагов не надо. И тут понятно уже, что мама эта питается своим ребенком – она под предлогом защиты от мнимых опасностей реально вампирит девчонку, все подчистую из нее высасывает.
Тут вырезанное сердце конечно начинает играть новыми красками, ведь пустота внутри она действительно так и ощущается порой – будто сердце вырезали, а с ним и все живое.
Дальше Лизины робкие попытки своеобразного бунта продолжаются. Она затыкает уши шерстью, чтобы не слышать мамину песню, хоть ей от этого очень больно.
Дом скрипел и стонал под натиском бури. Ему было больно. Ветер с рёвом бил в стены, хлестал по крыше снежными щупальцами, пытался оторвать флюгер, а кроме того… Лиза тихонько приложила ухо к камню и содрогнулась от жутких скребущих звуков. Сколько ночей понадобится тварям, чтобы пробраться внутрь? Лиза почти чувствовала, как камни расступаются под когтями, как дом пытается зарастить щели… А может, твари уже прогрызлись? Как раз там, внизу, и теперь сидят и ждут?
Пол прогибался под ногами, словно доски успели прогнить за вечер, но дверь открылась легко и бесшумно. В лицо мягко толкнулся сухой тёплый воздух, и что-то ещё, незримое, отчего шрам на груди взорвался болью, которую нечем было приглушить. Лиза шатнулась, прижимая руку к пустой груди, но упрямо подняла руку с лампой.
Ну, вот тут мы снова понимаем, что твари – это вовсе не твари на самом деле, это просто отголоски реальности, которой Лиза так запугана, и ее действия, ее решение спуститься в подвал истончает ее же придуманный мир, ломает ее дом-крепость.
Про устройство дома уже писали много. Тут действительно физиологичный такой образ с трубами-сосудами и раковиной-ракушкой, куда стекается вся Лизина жизнь. Пуповина, которая питает ее мир, которая до сих пор не обрублена, т.к. Лиза теснейшим образом связана с мамой, тоже сюда вписывается как родная.
Что касается коконов, то полагаю, они здесь как символы как раз-таки нерожденных мечт, желаний, потенциальных друзей Лизы и т.д., короче, символы всего, что не появилось, не осуществилось. И то, что мама жрет их, «топит» ими себя, этот дом и мир, оно неудивительно конечно. Уголь – тут удачно подобранный символ топлива как раз. Еще и черный, сухой, кусочек чего-то, что было однажды живым.
По поводу слов Лизы, что она, дескать, вырезала сердце сама. Ну, это логично. Вероятно, мамаша там вообще с психическими отклонениями, и девочка отказалась от себя, «умерла» внутри, заперла чувства – вырезала сердце, чтобы просто хоть как-то выжить в этом мире. Что-то вроде защитной реакции психики, как мне видится.
Образ топора, кстати, тоже ведь двоякий. С одной стороны им мама рубит сгустки, с другой – им можно и пуповину ту перерубить.
Понравилось, как хорошо вы подвели Лизу к этим переменам и единственно правильной мысли: «Она… не могла улететь на чужой крови, чужой цели и чужой страсти. Не когда от сердца осталось так мало – да и было ли оно больше? Сядь она на этого дракона – и улетит лишь её тень. Понарошку, без самой Лизы. Потому что по-настоящему улететь можно только самому. На своих крыльях»
Только мы сами можем сделать шаги, которые изменят нашу жизнь. Нельзя цепляться за другого, как за спасательный круг, нельзя вечно прятаться от мира. Осознать, проработать, принять и только тогда можно «улететь» и изменить свою жизнь, а если просто убежать, без внутренней работы над собой, то это и будет понарошку.
И вот в конце конечно обидно и грустно из-за того, что Лиза возвращается к прежней жизни. Но, если подумать, то кое-что все равно изменилось. Она начала задумываться, она лучше поняла свой мир, она даже в некотором смысле подружилась со своими демонами (котятами) и перестала их бояться, осознала, что хозяйка в этом мире. Так что может все и не напрасно. Большая дорога ведь начинается с одного маленького шага. Только вот сделает ли она этот шаг или так и будет наблюдать, как другие улетают (пусть и не всегда успешно) на своих драконах?
Последнее предложение меня немного в тупик поставило. Мне кажется, что кокон таким образом стал более плотным и защищенным от прожорливой мамаши и котят, и следовательно у Лизы появился шанс. В целом-то какие-то процессы в голове у девочки ведь запустились, и, вероятно, в итоге они приведут ее к переменам. А может и нет, и тогда кокон, в котором она прячется от мира, станет еще плотнее. Короче, буду надеяться, что считала смысл верно, а если и нет, то оставлю за собой право читателя видеть то, что увидела))
Ладно, пожалуй, хватит на сегодня копаний в рассказе. Желаю вам, автор, огромной удачи и достойного места по итогам конкурса. И спасибо вам за отличную историю. Это было интересно и слоисто)) Все, как я люблю))