[attachmentid=28030]

[attachmentid=28034]

[attachmentid=28036]

Я спал и видел ужасные, отвратительные сны – чёрного козла с перепачканной в крови мордой, хохочущую во весь рот девицу, у которой из глотки сыпались жабы, угли и змеи, старуху, играющую в нарды с двумя мертвецами. Они то замирали, глядя на меня с широко распахнутыми глазами, то принимались, как марионетки в кукольном театре, за свои привычные действия, а то водили вокруг меня богомерзкий хоровод, сужая и сужая кольцо рук, ног и тел. Мне, прошедшему службу на Кавказе, на турецкой границе, в Болгарии, видевшему конную рубку, было, сказать по совести, страшно. Я не привык к чертовщине – у нас в уезде волшба если и была, то вся выдохлась, а заезжие гастролёры могли разве что от пальца прикурить. Возможно, родись я где-нибудь за Уралом, где, поговаривают, ещё водятся люпусы и нет-нет, да случаются стихийные пожары и вспышки кори или скарлатины, каких не бывает уже в центральных губерниях, волшба была бы для меня привычным делом. Я родился и вырос в Петербурге и, если и видел её, то только на ярмарках или на рынках, где ей, как орехами, семечками и сахарными петушками, торговали с лотка. Столичный житель не ценит волшбу своих прабабок, ему подавай аккуратное колдовство на английский или французский манер, салонный вариант ведовства с изящными жестами, искрами и этаким щегольством. Здесь же, на Кавказе, я, кажется, впервые лицом к лицу столкнулся с самым что ни на есть древним колдовством. Но узнал я об этом, конечно, несколько позже.

Несколько дней ничего примечательного со мной не происходило – я читал, спал, изредка выходил во двор лечебницы и бродил по ухоженному парку вокруг неё. Плечо меня практически не беспокоило, поэтому я мог гулять столько, сколько считал нужным. Сергей не приходил, но отправил мне письмо, в котором поведал о своей успешно проведённой операции по завоеванию сердца Марии Владыкиной. Он-де, покорил не только её брата, но даже умудрился войти в доверие к почтенной Софье Дмитриевне, которая называла его «милым мальчиком» и позволяла сидеть подле Марии за чайным столиком.

Миха знал, что никак иначе правды не доискаться. Но слова эти ударом молота по наковальне обрушились, выбивая стон протяжный и искры слёз.

Но свой край полотна поднял и шагнул к Каське, но сквозь почерневший вмиг воздух почти ничего не видел. Когда все четыре конца полотна заветного соединились над головой Царевны и Каськи, получился мешок. И он сам узлы над ними связывал, и другим не мешал, и проверял за чужаками, и даже за Бухой проверил, и чужаки за ним проверяли. Но старались все – надёжно связали, чтобы никакая неправда из мешка не выбралась.

Мешок уложили на телегу, и каждый мог его видеть, пока везли к Дому покоя. Служители Дома проводили процессию к распахнувшей объятия яме, но перед тем как опустить в неё мешок, каждый желающий подошёл и удостоверился, что обе поединщицы там.

Миха подошёл последним. Осторожно пожал на прощание руку. После вместе со служителями опускал мешок в яму, зорко следя, чтобы лёг он как можно мягче. После спустился сам, не позволив бросать землю с высоты. И пока яма не заполнилась до половины, землю подавали ему бадьёй, а он, срывая ногти, принимал и как можно аккуратнее, рассыпал её, разравнивал...

С могилы увести себя не позволил. Обнял рыдающего Буху на прощание, погладил по загривку съёжившегося Пушка и остался, присел у края холма, равнодушно созерцая, как заключают его в круг огня негасимого, что призван был блюсти завет до сорокового дня. Улыбнулся только, когда небеса ночные пролились дождём. Но из-за огня никто этого не увидел.

На сороковой день огонь погас. И все собравшиеся ахнули. Несмотря на то, что осень давно изломила хребет свой и смиренно готовилась к долгому сну, под пушистыми одеялами сестры, над местом погребения вырос куст необыкновенный. Оплёл он землю ветвями ползучими, с листьями широкими, светло-зелёными. Среди цветов его пунцовых багровел плод, на тыкву похожий. Парнишка, что Царевну провожал, рядом с ним сидел и, как только огонь погас, стенки его коснулся. Плод тот лопнул, будто только этого и дожидался. И на глазах всего народа вытащил Михась из него девчушку с глазами как озёра синие.

[attachmentid=28041]

[attachmentid=28042]

Послышался шум шагов – по переулку шли трое. Освальд оттолкнулся от стены и шагнул навстречу компании, поводя затекшими плечами.
- Стой! Именем короля, кто идет? – крикнул первый, выставив перед собой фонарь, однако Освальд и не подумал остановиться. Одновременно с глубоким выпадом молниеносно выхватил шпагу и самым острием рассек слуге кадык. Фонарь выпал из ослабевших пальцев, стекло разлетелось тысячей осколков, горящее масло разлилось по переулку, бросив на стены дюжину танцующих теней.
Фонарщик завалился назад, шедший следом слуга машинально подхватил его, потеряв драгоценные мгновения. Освальд в несколько шагов сократил дистанцию, ударил в сердце, и столь же быстро отскочил. Слуги, так и не разорвав предсмертных объятий, рухнули на землю. Последний из компании не проронил ни звука, лишь отступил на шаг, рванул украшенную брильянтом застежку плаща. Драгоценный камень дробил отсветы пламени, бросал мириады огненных искр на пурпурный, вышитый золотыми листьями дуба и виноградными гроздьями дублет. В землях герцога делают лучшее в королевстве вино, вспомнил Освальд. Значит, все правильно.
Орлано еще только тащил из ножен шпагу, а Приблуда уже напал, подло, напрочь игнорируя законы благородного поединка. Ему столько раз указывали, что настоящим господам он не ровня – так к чему играть по их правилам? На ночных улицах Порт-Надиса нет места благородству.
Махнул плащом, сбивая противника с толку, одновременно ударил шпагой, и немало удивился, услышав звон стали о сталь. Даже застигнутый врасплох, герцог парировал клинок, летящей из-под волн черной ткани. Освальд скинул плащ, потащил из ножен кинжал. Похоже, Орлано заставит его попотеть.
Герцог и Приблуда обменялись несколькими ударами, быстрыми, как укус змеи, точными, как расчеты казначея. Сталь о сталь, шпага – кинжал, кинжал – шпага, снопы искр, треск горящего масла, шорох шагов. Освальд отступал к выходу из переулка, который вел в проходной двор. Капли пота усеивали лоб Приблуды – впрочем, герцог тоже уставал.
В дворике Освальд контратаковал, а затем вновь ушел в оборону, отступая, позволяя герцогу прижать себя к стене. И, когда Орлано бил уже, казалось, наверняка, вывернулся и кинжалом рассек герцогу правое плечо. Тот застонал, попытался поднять шпагу, но не смог. Выставил перед собой левую руку с зажатым в ней кинжалом. Рука дрожала.

...рядом сел мужчина в куртке с капюшоном и с таким же крафтовым пакетом, который поставил между собой и Иданом.
– Я бы подсыпал это в соль или сахар, – проговорил незнакомец, смотря на пролетающий в небе самолёт.
– Что? – Идан положил мармелад обратно, поставил пакет рядом и наклонился вперёд, чтобы лучше разглядеть незнакомца.
– Реактивный след, – мужчина кивнул в небо, – Диванные конспирологи засрали этим весь интернет. Мол, кто-то там чего-то распыляет.
Идан тоже невольно посмотрел в небо, чтобы оценить уровень угрозы. Маленькая белая фигурка пролетала прямо над ними, оставляя за собой длинный белый хвост через всё небо.
Лучше бы заговорил о погоде, как все нормальные люди.
«Все нормальные люди – зануды».
– Ну да, не эффективно, – Идан тут же прикинул соотношение расхода на объем воздуха, и оказалось, что вероятность вдохнуть это вещество, чем бы оно ни было, несоизмеримо мала.
– Вот и я о том же! Гораздо эффективнее подсыпать это в продукты ежедневного потребления, которыми пользуются все. Понимаешь? Все! Соль и сахар, идеальный контрагент, просто идеальный. Они везде, в-е-з-д-е!
– Но подсыпать что, и зачем?
– Зачем? – незнакомец повернулся и оценивающе посмотрел на Идана, – Чтобы ты не видел. Что бы безнадёжно застрял на этом плане.
О нет, главное не ввязываться в это. Идан молча смотрел на мужчину, считая секунды и никак не реагируя на его ответ. Может, если прикинутся мёртвым, он отстанет? Но неожиданный интерес остановил Идана, чтобы не уйти сейчас же. Он заметил, что глаза незнакомца туманны, взгляд отсутствующий, а кончики волос прилипли ко лбу – видимо у него был жар.
– С вами всё в порядке?
– И как быть? – незнакомец отвернулся, – Как выйти из-под гипноза, когда ты не знаешь, что ты под гипнозом?
«Горячечный бред, не иначе», – думал Идан.
«Он что-то знает, спроси у него про них».
Про кого?
«Про тени. Ты же понимаешь, что он здесь не случайно».
Обычное совпадение.
«Если ты отрицаешь хаос, значит эта встреча не может быть обычным совпадением».
– Чушь! – вырвалось у Идана.
– Чушь? – переспросил незнакомец.
– Это я не вам…
Незнакомец удивлённо посмотрел по сторонам, а потом его лицо расплылось в улыбке.
– А-а-а, ты тоже их слышишь?
«Конечно слышит, но делает вид, что это внутренний диалог».
И тут Идан испугался по-настоящему, потому что эти слова не были его собственными мыслями. Он схватил крафтовый пакет со сладостями и встал.

[attachmentid=28049]

Кресло автоматическое и тихо жужжит мотором. Когда девушка проезжает мимо ребят, взгляд Сергея замирает на её лице. Щёки и вздёрнутый носик усыпаны веснушками, а светлые – точно не разобрать, какого цвета – глаза смотрят пусто, равнодушно.
Тело сковывает холод, но промозглый апрель тут ни при чём. Утром Серёжа видел тот же взгляд в зеркале, когда умывался. Стеклянный юноша стеклянно рассматривал своего двойника. А казалось бы – просто кошмар, где ты проваливаешься в пустоту, а потом просыпаешься, находишь под собой надёжную и никуда не спешащую кровать, и наступает облегчение. Только у Серёжи оно так и не наступило.
Заметив, что Сергей на неё смотрит, девушка дёргает какой-то рычажок на подлокотнике кресла, и то ускоряет ход. Серёжа смущённо отворачивается в сторону друзей. Те что-то обсуждают вполголоса спиной к нему.
Темнеет. Надо бы их поторопить.
Серёжа делает шаг к ребятам и останавливается, едва коснувшись мыском земли. Темнее не становится – просто блекнут цвета. Вот ярко-красная куртка Макса становится бледно-малиновый, серо-зеленый пуховик Рыбы обретает цвет жухлой травы, а лазурная футболка пацана на футбольном поле стремительно сереет. Словно кто-то наложил на мир холодную тонировку.
Двор преображается, и Серёжа не успевает вертеть головой, чтобы охватить всё. На асфальт ложатся тёмные пятна, похожие на брызги засохшей крови. Землю вспахивают глубокие рытвины, как после бомбёжек. В пятиэтажке лопается одно из окон, и из него валит бесцветный дым, мгновенно застилающий всё вокруг.
Надо бежать отсюда. Сергей ищет глазами друзей. Две фигуры проступают из дыма, только они тоже изменились.
Из коротко остриженных черепушек тянутся плетёные косы толщиной с руку. Такие же косы почему-то растут из лопаток, прорываясь сквозь одежду, и даже из-под коленок. Много раз переплетаясь друг с другом, они исчезают в дыму.
Рука медленно тянется к затылку, нащупывая такую же косу. Жёсткая, она отзывается на прикосновение болью. Обернувшись, Серёжа понимает, что все его косы обрублены почти у основания, и ветер выхватывает отдельные волоски.
Повинуясь древнему, будто инстинктивному чувству, он вырывает каждый обрубок из своего тела. Больно так, словно потерял все конечности. По коже бежит тёплая кровь.
В глазах темнеет, и он снова падает в пустоту.

Занавески трепыхнулись – крылья мотылька, чьё тельце пронзила игла, – и в ногах спящей тут же заурчала кошка. Плоскомордая, белой масти, она пружинисто вскочила, распушив султан хвоста. Но лишь одно движение руки – и зверь, спелёнатый паутиной, слетел с кровати, успев только сипло мяукнуть.
«Не мешай. Ты же не хочешь к Мёртвому Псу?..» – подумала Фэй, мягко соскальзывая с подоконника.
Глаза цвета виски бешено сверкнули, но гостья уже отвернулась и упёрла тяжёлый взгляд в хозяйку комнаты. Та, будто ощутив угрозу во сне, сдавленно промычала, не разжимая губ.
«Здравствуй, здравствуй... мамочка».
Здесь пахло сухой лавандой, что томилась в подушке. Химией от таблеток и – чуть-чуть – сливками из кошачьей миски. Но вскоре спальню заполнит иной запах. Он не выветрится даже под утро, когда Фэй, сделав, что должна, бледной тенью вернётся к себе.
Палец, похожий на птичью косточку, простучал «sos» по столбику кровати, и спящая завозилась. Вот-вот проснётся.
Фэй приблизилась ещё на полшага. Из рукавов её сыпались сухие трупики стрекоз и бабочек, а дыхание рождало в воздухе осенние миазмы: запахи прелой листвы, разрытых могил, пыльных заброшенных усадеб... По свежим цветам, что стояли в горшках, убийцей карабкалась плесень; тонкая патина пыли, лежавшая тут и там, росла, обращаясь в толстенный войлочный слой.
Фэй склонилась над спящей. Уродливый палец – на полдюйма больше, чем надо, – провёл ногтем по её скуле, оставляя липкий улиточный след, и голова женщины мотнулась по подушке.
– Нет... нет... – выдохнули губы.
Кошмар набирал обороты. То, что надо.
Фэй без улыбки забралась в постель и по-турецки уселась матери на живот. В пыльном углу, борясь с паутинным кляпом, выла кошка.
«Ну, давай же. Открой глаза».
И она открыла.
Долгие десять секунд Офелия Гриффитс смотрела на Фэй, словно кролик, попавший в свет фар: оцепенело, завороженно...
А потом завизжала.
Точнее, попыталась завизжать.
Правая рука Фэй не дала ей ни малейшего шанса, и визг умер в зародыше. Пауки, упав с потолка на длинных паутинках, пустились в пляс на её ресницах, в ноздри змеями пополз живой мох... Тело Офелии выгнулось дугой, а руки замолотили Фэй в жалкой попытке освободиться.