На чердаке было холодно. На улице, правда, было еще холодней, ничего не поделаешь, выбора было немного. Она сидела около печной трубы, прислонившись к ней спиной. Не выспалась, как всегда, потому что было холодно. А внизу, видимо, ночью опять забыли подкинуть дров и здесь, наверху, под тонкой крышей, воздух остыл так скоро. Смутно она понимала, что это еще зима выдалась теплая, могло быть куда хуже. И еще ей повезло, что трактирщик любезно согласился кормить ее и предоставил ей место под крышей (в буквальном смысле) за то, чтобы она коротала вечера его посетителей, а вернее сказать жильцов, игрой и песнями. Правда, предпочтения отдавались самым простым мелодиям и героическим сказаниям, но это и ничего - инструмент все равно вел себя паршиво в такую погоду.
Она плотнее закуталась в пропахшее плесенью одеяло.
В голове не укладывалось, как она умудрилась застрять на перевале в конце сезона. Нет, некоторые уходили отсюда, и иногда мужчины охотились, иначе было бы совсем туго, но ни ее, ни купцов, застрявших здесь же с караванами, никто бы никуда не повел по такому снегу. Да и вещей теплых никаких не было. И ведь какой-то добряк уговаривал ее присоединиться к последнему каравану, который отсюда ушел. Жалкая телега, набитая горными травами. И никак не вспомнить, почему она все-таки отказалась?
В этой гадкой дыре почему-то всегда стынут пальцы. Аири ненадолго засунула руки подмышки, пытаясь согреть пальчики, потом достала из-за пазухи флейту и попыталась извлечь длинную ноту. Флейта пропела высоко, но не чисто. Холод и сырость убивают жизнь не только в теплокровных, но и в Божественном Творении, которое рождает красоту.
Эльфийке здесь не нравилось. Просто потому, примитивные людишки никак не могли понять, что на флейте нельзя просто играть. Нельзя просто и тупо переставлять пальцы. А нужно всего-то раствориться в целом мире, стать им полностью, слиться с ним воедино. И тогда флейта просто не сможет молчать.
Нет ничего более близкого к жизни, чем музыка. Каждая мелодия живет лишь однажды, рождается, длится и обрывается прихотью музыканта. Или неуклюжими пьяными гостями. И если первое может доставить изрядный восторг, в том числе и не только флейтисту, то последнее не вызывало ничего, кроме досады и ярости.
Мировоззрение Аири составляло этот мир из определенных звуков, и как музыкант она твердо знала одно: любой звук, даже никем не слышанный, уже существует и занимает свое место в этом мире. Всего-то и нужно, приложив некое усилие, пробудить этот звук ото сна.
Где жизнь, там и смерть. Для Аири смертью была тишина. Примерно такая, как и сейчас. Эльфийка была уверена, что может сыграть себе восход, всего-то и надо, чтобы солнце увидело ее и ту чистую прекрасную музыку, которая крутилась у нее сейчас в голове.
Аири подумала о крыше. На крыше солнце ее точно увидит, а главное, мелодия будет слышна далеко. А что до холода, холодно больше, холодно меньше... Разве это имеет значение, когда солнце все еще спряталось за горизонтом и некому его разбудить?
Что ж, крыша была вся в ее власти. И сквозняки весьма непрозрачно намекали на несложные ходы, куда можно бы легко юркнуть, чтобы на ней оказаться. Восход, правда, придется играть часов пять - холод разбудил девушку около шести утра. Флейта звучала очень одиноко в этом странном, чужом месте. Никто из этих, внизу, не услышал плач ее инструмента. Эта зима... интересно, сколько она еще пробудет тут? Снег точно не начнет таять раньше, чем через месяц, а дни здесь станут удлиняться, кажется, и вовсе в последнюю очередь. Холод призвал за собой голод. В кармане оставалось немного черствого хлеба и сушеных яблок, но это все, что она унесла с ужина. Кажется, кухарка оставила ей каких-то гостинцев в кухне, ей нравилась музыка и она подкармливала гостью по утрам - Аири всегда просыпалась первой.
Мелодия утихла, исчерпав всю свою силу убеждения, а солнце ни единым лучиком не явило эльфийке свое внимание и благосклонность. Аири оглядывалась, перебирая в памяти отзвучавшие ноты, но как бы тяжело ни было Божественному Творению в такой мучительный холод, оно пропело чисто и искренне все до последнего звука. Почему же солнце не пришло? Ей хотелось плакать от досады и обиды, как ребенку, что не может дозваться матери, и слезы катились по щекам, застывая льдом на коже и ресницах. Как же так? Целый мир заперт в ледяной, смертельной темноте, скован саваном снега. Разве солнце не слышит, что все здесь уже мертвы, почему же не спешит выйти и вернуть жизнь деревьям и травам, зверям и птицам?
Утерев слезы рукавом, она зло топнула ножкой. Нет, солнце не могло бросить их всех, и ее, Аири! Не здесь, не в этой тишине! Должно быть, оно просто не слышит Зова. Ну конечно, оно ничего не слышит за этой стеной тьмы, не видит за тучами, что его зовет последнее живое существо в этой долине. Аири успокоилась, улыбнулась и принялась за работу. Она знала, как вернуть свет.
Взять отсыревшее одеяло, собрать в него всю разбросанную по чердаку солому, тряпье, пучки сушеных трав (в очередной раз поражаясь тупости людей - неужели они верят, что получат жизнь, сварив мертвую траву?) и все, все, что можно предложить огню. Маленький огонек разборчив, не тронет сырое дерево или ткань, но солома должна прийтись ему по вкусу. А большой Огонь, Аири знала, принимает любые дары, даже воду и камни. Не раз, не раз она видела его во снах и знала, чем живет и дышит пламя. Связав углы одеяла в узелок, эльфийка с трудом затащила его на крышу, положила на то же место, откуда звала Солнце, и присмотрела себе путь к отступлению. Отдать огню себя она не могла, ведь кто тогда будет звать солнце?
Она сделала все, чтобы огненное семя упало в добрую почву, чтобы распустилось сияющим цветком. Обычно на то, чтобы разжечь простой походный костерок, ей нужно было поманить пламя всего парой игривых трелей, но сейчас требовалась настоящая сила и Аири отдавала ее без остатка, вкладывала всю душу, свивая звуки флейты в удивительные узоры, рассказывая будущему костру, как ярко и красиво он будет гореть, как разгонит тьму и холод, как пробьет брешь в панцире туч, чтобы освободить своего старшего брата.
Пламя занялось отлично. Хотя практически все ее топливо было сырым и пахло плесенью, волшебство музыки оказалось сильней. Огонь быстро высушил то, что ему было поднесено на утоптанном клочке снега и превратив в лед окружающий, вспыхнул яркой вспышкой в ночи. Затем, прикончив дары Аири, начал по-тихоньку затухать. Крышу эти лентяи не чистили уже несколько дней и толстый слой снега надежно защищал крышу от возгорания, по крайней мере, пока огонь находился сверху. Холодные звезды медленно и безжалостно проступали на небе, глядя на эльфийку равнодушно и остро.
Внизу, около дома, послышались какие-то звуки.
Получилось, получилось! Душа Аири затрепетала, когда тьма, отступившая от жара ее костра, начала сползать с неба, открывая восхищенным глазам эльфийки живые алмазы звезд. Звезды были так далеко, что она, конечно, не могла слышать их песни, но знала откуда-то, что это нежный перезвон наполняет собой ночное небо от малейшего дуновения ветерка, а луна, когда ее видно, поет протяжно и грустно. Вот так. Она немедленно сыграла лунный звук раз, еще раз и еще, до тех пор, пока на небе не показалась и луна тоже. Разбухшая, медлительная, она едва брела по звенящей пустоте небес, давая понять, что не намерена уступать место кому бы там ни было, а особенно такому возмутительно радостному светилу, как солнце. Нет, так дело не пойдет!
Разозлившись, Аири снова взялась за флейту, взывая к еще одному небесному жителю. Северный ветер, злой одичавший пес! Что ты бродишь там, по долине? Вон, на небе сияет круглыми боками достойная тебя добыча! И она пела, стоя у остывающего кострища, об этой охоте, о вечном беге по следу, о злобе и азарте пса зимы, не знающего ни жалости к замерзающим жертвам, ни касания теплой хозяйской руки. Пела о том, как он кружится в небе и ловит себя за лохматый хвост, о том, как колет лапы о ледяные вершины гор, как тоскливо воет, заглядывая в окна домов со злости задувает огонь в очагах, у которых ему никогда не греться, и о том, как он гонит по небу кобылу-луну, снова жеребую звездами, кусает ее за бабки и норовит запрыгнуть на круп...
Ветер подхватил сноп искр и взметнул его высоко в небо, резко увеличив количество звезд и обогатив их цвет. Пронизывающий холод усилился, и Аири содрогнулась. Пальцы перестали слушаться на морозе а щек и ушей она уже не чувствовала. Усиливающийся до этого голод отступил, предоставив вместо себя апатии решать вопросы с непокорным организмом.
Аири недоуменно посмотрела на свои пальцы: ей показалось, что они исчезли. Какие еще могут быть причины пальцам не слушаться, когда только что рядом горел такой чудесный костер? Она не понимала. Да и не имело это большого значения, важно было лишь то, что холод мешает музыке. Глупое, глупое тело! У тебя внутри столько тепла, почему ты позволяешь себе замерзнуть? Закипая от раздражения сегодняшним днем, который сплошь состоял из каких-то нелепых неудач, Аири отогрела пальцы дыханием и быстро наиграла короткую мелодию - словно волны накатывают на берег, и так же волнами тепло из середины ее тела разошлось к рукам, ногам и голове. Она огляделась еще раз, но не увидела больше никаких причин, чтобы солнце могло не услышать ее и не откликнуться на зов. В конце концов, она будет стоять здесь и играть до тех пор, пока этого не случится. Ведь это единственный способ сделать так, чтобы в мире наступило утро.
Пришлось достаточно сильно отморозить пальцы, ноги, щеки и уши, но это, вне всяких сомнений, дало свои плоды. Внизу уже суетились люди и шум, слышанный ею у домика еще недавно, стал куда сильней. Труба начала, наконец, дымить, и в конце концов разошлась чудеснейшим белым дымом. Из дома так же потянуло чудесными запахами. И все это произошло несколько раньше, чем горизонт стал медленно светлеть, обещая морозный день. Оставалось лишь только гадать, заметил ли кто-либо ее предрассветные призывные действия, но, конечно, не это оставалось не Аири.
Это был один из самых трудных рассветов в жизни Аири, и оттого она только с большим восторгом, забыв обо всем на свете, смотрела на лучи, пробивающиеся из-за горизонта, чувствуя себя птицей, поднимающейся на теплых потоках, купающейся в сиянии истинного, небесного золота, ныряющей в бездонную небесную синь. Она незримо парила над долиной, растворяясь в прозрачных ладонях ветра, она сияла снегом на боках седых гор, стараясь сохранить как можно больше солнечного света. Она чувствовала дрему приземистых горных трав под этим белым покрывалом и вечную суету мелких зверьков и птиц. Она сыграла рассвет, и теперь рассвет играл для нее, божественная музыка вливалась в эльфийку с воздухом и светом, а она слушала эту песню пробуждающегося мира с трепетом и замиранием сердца, и, не в силах вынести этой красоты, шаг за шагом на непослушных ногах принялась отвечать на нее плавным кружащимся танцем.
ДОПИШУ ПОЗЖЕ
Полет души Аири был прерван самым что ни на есть низменным образом: ноги, оказавшиеся предательски онемевшими от холода, пронесли ее несколько движений, но чуть только подвернулась скользкая дощечка, как танец эльфийки превратился в головоломный прыжок. Падая, она извернулась, как кошка, чтобы приземлиться спиной или боком, и уцепилась за кровлю, обрушив вниз настоящую лавину. Едва лишь убедившись в том, что больше не падает, она вытащила из-за пазухи флейту, и, обмирая от страха, тщательно осмотрела ее со всех сторон, и, выдохнув с немыслимым облегчением от того, что инструмент цел, бессильно распласталась по скользкой крыше. Как она могла так рисковать Божественным Творением? Эльфийка не помнила, откуда у нее флейта, не помнила, где и когда впервые услышала чудесные звуки, словно была с ней единым целым от самого рождения. И жизни без флейты, без музыки Аири себе не представляла - казалось, любая трещина в отполированном тысячами прикосновений тут же разорвет ей сердце.
Все еще осторожничая, эльфийка перебралась на чердак (оказывается, в мире бывает тепло) и, не подумав даже отряхнуть с себя снег, прямиком направилась на кухню. Там было тепло, всегда тепло, а ей нужно было быстрее согреть пальцы.
Снег, грандиозно обрушившийся с крыши, прихватил с собой часть утреннего локального пожара, устроенного эльфийкой. Внизу послышались приглушенные ругательства. Девушка услышала их уже будучи на чердаке и они медленно таяли за спиной, пока она двигалась к кухне. Точнее в то буйство пара и жара, которое было сейчас на его месте. Ловко лавируя между кухаркой и ее сподручными, слишком занятыми для того, чтобы обратить на нее какое-то внимание, она проскользнула к тому месту, что обустроила для нее хозяйка этого кулинарного шабаша. Сыр, остывший травяной чай, кусок хлеба с холодным мясом, яйцо, которое чудом не утащил местный кот, какой-то начавший подсыхать бисквит, были сложены на полке и прикрыты куском полотенца.
Повелительница кухни, мальчик-помощник и двое дочерей кухарки деловито готовили обед. Места в кухне было не много, так что Аири расположиться у очага не получилось. В ее распоряжении был угол, в котором под потолком висели особенно большие кастрюли, или можно было юркнуть под стол у окошка, к коту.
Кухня была, конечно, самым жарким местом в трактире.
Аири никогда не интересовалась делами и хлопотами людей, а сейчас ей подавно не было никакого дела до кухарок и поварят, равно как и до тех, на кого с крыши обрушилась снежная волна. Если люди не убирались с дороги белой от холода, мокрой от тающего снега эльфийки, она просто обходила их, как обошла бы стол или сундук, поглощенная только одной потребностью: согреться. А идти с каждым шагом становилось все труднее, вместе с теплом через кожу просачивалась боль, колола нежные пальчики флейтистки, силы таяли вместе со снегом на одежде и волосах; ее запоздало начало колотить так, что стучали зубы. В кухню она забралась, уже цепляясь за стены, и, кажется, осела на пол у очага прямо кому-то под ноги, прижимая к груди спрятанную под одеждой флейту.
Дождь из сдавленных ругательств и сушеной рыбы, вот что она получила за свои утренние труды на благо нового дня! Это все потому, что о нее споткнулась одна из официанток-помощниц поварихи. Впрочем, Аири это уже не слишком задело - боль, вот что занимало не только ее ум, а становилось самой сутью, сердцем эльфийки. Она тисками сжала ноги, скрючила ей пальцы, а лицо горело огнем. Голод, холод и боль. Огромной раскаленной волной они нахлынули, и утащили Аири в темноту.
Много позже она услышала какие-то голоса и поняла, что ужасные ощущения потихоньку оставляют ее. Пальцы, правда, не слушались, и лежала она явно не в кухне и не на чердаке. Пахло чем-то умопомрачительно вкусным (хотя сейчас это могло быть что угодно, даже сушеная рыба).