так родился жираф– … и дотянусь до самого потолка тоннеля! – упрямо повторил Жожо и вытер пальцы, обильно измазанные жёлтой краской, о краешки шорт.
При этих словах Бернадетта едва заметно улыбнулась, но тут же вспомнив из-за чего на днях заходила мадам де Токвиль, порывисто взъерошила волосы и перевела взгляд с брата на окно – к свету. Как-никак, это всегда успокаивало. Будто бы можно в самом деле завернуться в охристую пелену и скользить в ней по комнате, осторожно касаясь мебели, пытаясь ухватить мерцающую в воздухе пыль. И ничего не бояться. Не молчать. Говорить, говорить, говорить, пока не вырвется наружу внутренний свет и затопит всё кругом. Ну а там…
Как водится, всё началось с теней.
Да, именно с них. Просто они умели приврать и внушить горячим сердцам небылицы ничуть не хуже бабушки Лу. А она была большой сказочницей и любила играть с Жожо. Не так, как, бывает, взрослые играют с детьми, а по-настоящему – наравне. Узнав, как сильно тот страдает из-за низкого роста, Лу провела семейное заседание и запретила карандашные отметки на стене, предложив измерять обитателей квартиры исключительно по длине падающей тени. Конечно, строго в ясные дни, когда будничное счастье приподнимает над землей и любой мальчик-с-пальчик чувствует себя великаном.
Не то чтобы Жожо был маленьким, нет – обычный пухлощёкий мальчуган, заблудившийся, к своей досаде, по дороге между детством и юностью. Он чуть что лез в драку и никому не спускал обид, а однажды забрался по водосточной трубе на крышу Министерства времени и запустил оттуда воздушного змея. Так и стоял там, взлохмаченный и счастливый, пока ветер окончательно не стих. Поэтому, когда в дверь постучали и Регине де Токвиль сухо возвестила о своём приходе, Бернадетта поняла: ничего хорошего им ждать не приходится.
Мадам ля Министр в светлом домашнем коридоре – вплоть до двери спотыкливой линией (как говорит Ба), калоши, туфли, резиновые сапожки, лодочки, блестящие кремом ботинки и наконец – мягкие синие тапочки в сияющих звёздах. Бернадетте отчего-то стало неловко за них.
– Франсуаза дома? – тут же без приветствия спросила де Токвиль и вынула из кармана часики ручной работы с ликторскими пучками на золотом ремешке.
Бернадетта ощутила, как тускло стало в квартире; тёплый свет смешался, словно испугался при виде набежавших туч. Отступил перед колючими цветами Министерства: мадам, как и все функционеры, носила ярко-синий тайёр и белую блузу.
– Нет, – зябко повела плечом Бернадетта. – Ушла по делам. Мне нужно ей что-то передать?
Де Токвиль ловко прокрутила минутное колесо и, удостоверившись в чём-то, устремила взгляд туда, где располагалась комната Жожо.
– О, не стоит. Мы сами всё уладим, не так ли? Позови лучше брата.
– Если что-то не так… Если брат что-то… – Бернадетта испуганно осеклась.
Улыбка де Токвиль разрослась, из-под верхней губы выглянули крупные резцы. Казалось, она вот-вот распахнет пасть и вдохнет вместе с воздухом светлые минуты, которые некогда впитала квартира: первые шаги Жожо, семидесятый день рождения Ба, домашние вечера за просмотром фильмов, таких старых, что видны дефекты изношенной киноплёнки…
Да, она точно была светожором.
Жожо не пришлось звать. Русая макушка показалась из-за угла. Он покосился на бледную сестру, смекнув что к чему, вмиг подскочил и юрко нырнул ей под локоть.
– А он тут как тут, – спокойно заметила де Токвиль, но вдруг дёрнула Жожо к себе, наклонилась и прошептала ему что-то на ухо; он охнул и горестно скривился. – Теперь будешь знать, как драться? Будешь знать? – уже вслух добавила она и так же резко, как схватила – отпустила его.
На шум вышла Лу, взяла Жожо за руку и сердито стукнула палкой о пол.
– Не вмешивайте детей, Регине. Это дела Министерства.
– Ну уж, вашему внуку просто не хватает воспитания.
Лу поджала губы:
– Считайте, вы преподали ему урок. Вам пора.
С тех пор всё пошло наперекосяк.
Бернадетта провела рукой по голове, дернула пару завитков, точно пытаясь стянуть с себя тревожные воспоминания. Отчаяние накопилось и грозило превратиться во тьму.
Откинувшись на спинку канапе, она стала наблюдать за братом.
Тот вдохновенно рисовал, стоя у окна перед мольбертом-хлопушкой, – уже привычная для всех картина. Но вот что странно: тень Жожо была особенно длинной и стройной, а он совсем на неё не смотрел.
Тогда Бернадетта подошла к нему и с любопытством – через плечо – окинула взглядом работу. Казалось, весь солнечный свет вандемьера и мечту о заветных пье он вложил в свой рисунок.
Так из-под кисти вырос жираф.
Он стоял посреди пустыни – слишком маленький на фоне песчаных волн – и отрешённо жевал листья акации. А порой, казалось, прерывался, глядел на Жожо как-то грустно и недоумённо, будто спрашивал: «Зачем я здесь?»
– Да это целый длинношей, – показала на жирафа Надетта.
Жожо отложил палитру и обернулся.
Тогда-то он и сказал:
– Вот увидишь, я вырасту и дотянусь до самого потолка тоннеля.
Она кивнула; на её губах распустилась нерешительная улыбка – первая за долгое время.
всего лишь светожорыПожалуй, Жожо отлично представлял, что бывает, если не придерживаться правил и поддаваться чистому вдохновению.
Бывает, например, пирог Ба – яблочный татен с такими «вверх тормашками», что пальчики оближешь! Нацепив очки со смешной оправой, перемотанной скотчем, Лу тщательно сверялась с «Большой книгой рецептов», коричневой тетрадкой с маслеными пятнами на листах. Должно быть, эти страницы застали совсем другие руки – мягкие, нежно-розовые, без сухих прожилок и чёрточек.
А бывает что-то неисправимое и водянисто-печальное. Как дрейфующие в карамели яблоки. Или ещё хуже: яблоки, столкнувшиеся с чёрным горелым фрегатом теста и, увы, с треском проигравшие бой. Надетта попробовала, отчего-то печально улыбнулась и сказала, что очень вкусно.
Тогда ему только стукнуло шесть, читал он неважно, то есть из ряда вон, и был готов к великим свершениям без всяких грамот, шпаргалок и рецептов.
В сущности, жизнь и теперь не требовала от него слишком много. У квартиры для всех (или почти всех – Ба частенько составляла исключение!) было лишь одно правило: не входить в кабинет. Может, запретная комната и составляла бы для Жожо маломальский интерес, но он отлично знал историю Синей Бороды – и не рисковал. Но всё же каждый раз пробегая мимо тайника, он прислушивался. Запертая дверь говорила на языке тысячи часов: что-то стройно тикало, звенело, а иногда сквозь них пробивалось печальное бо-о-оммм-бо-омм, словно утренний перезвон в Крещение.
Там прятали время. То же себе тайна! Другое дело – тихие разговоры по ночам на кухне… Совсем другое дело.
За этими размышлениями Жожо наконец дописал памятку. После покрутился немножко на стуле и, основательно потерев кончик носа, отчего тот стремительно посинел, накарябал постскриптум:
P.S. И помни: они тоже растут.
Затем аккуратно свернул листок. Пощупал взглядом столешницу – куда бы его припрятать, – и тут же нашёл. Это была маленькая потрёпанная книжка: на обложке паренёк с зонтиком посреди разлившегося океана, дождь льёт как из ведра, а в серых ночных облаках плывут пасмурные рыбы. Жожо представил, как холодно и одиноко ему бы стало, окажись он там. Сверкнула молния. С мокрых волос на лоб вдруг набежали капли и замерли на липких от соли щеках.
Нет, слишком много воды для них обоих.
Он бережно вложил листок в книгу. «Эн Гэ», – повторил инициалы автора несколько раз, как заклинание, чтобы точно не забыть.
«Эн Гэ».
Ничего Грустного.
«Сегодня ничего грустного», – бодро сказал вслух и закинул баллончики с краской в портфель. Потом угрюмо осмотрел складной стульчик, предназначенный для пленэров, но всё же, хоть и с неохотой, сунул его под мышку.
День обещал знатную баталию – и Жожо был готов.
Светофоры гаденько перемигивались, тянули время.
Идти следовало быстро, не зевая по сторонам и уж точно не рассматривая городских попутчиков, со скукой ожидающих нужный цвет.
Вот загорелся жёлтый – базовый; такой не намешаешь, если закончится. Просто бывают вещи, как они есть: простые и правильные.
А теперь, точно фикус в солнечном свете, – зелёный. Зелёный!
Только Жожо ступил на зебру, как тут же замер. Чей-то цепкий, внимательный взгляд скользил по его одежде, заглядывал в карманы, под пуговицы, в набитый баллончиками портфель. Смотрел на него из каждой машины и газетного киоска. По рукам побежали мурашки. Вот бы оказаться на этой дороге совсем одному, так, чтобы никого – до самого горизонта!
Тут от толпы пешеходов отделилась щуплая нескладная фигура в чёрном пальто нараспашку. Наверное, в обычной жизни незнакомец не привлекал так уж много внимания, но ему явно хотелось остаться замеченным в этот день. Он неприятно ухмыльнулся, глядя Жожо прямо в глаза, отодвинул рукав пальто и постучал по циферблату наручных часов, вроде как сказал: «Смотри, как могу!»
Время выгнуло спину в прыжке.
Вот Жожо – в самом начале зебры. Дорога угрожающе движется дугой, и тело несёт куда-то вперёд со скоростью света. Цвета сливаются в сплошную серую волну и больно подталкивают в спину.
Мгновение – и время пошло привычным ходом. Размеренно. Плавно. Правильно.
Только где это он? Жожо оглянулся – и удивился не на шутку. Он и моргнуть не успел, как незаметно для себя очутился посреди дороги.
«Ты что творишь?!» – хотел было крикнуть он человеку в чёрном, но захлебнулся в словах. Тот исчез, будто бы его не было. Возмущение улеглось само собой.
Город населяли фантомы. И как знать, что ему, Жожо, могло привидеться.
Спустившись под землю, он выложил на пол все свои магические штучки: достал из рюкзака аэрозольные краски и тряпку, а для верности положил рядом с собой включенный фонарик, направив луч света в сторону бетонных ступенек. Так, ему казалось, светожоры не смогут проникнуть в тоннель.
Ни капельки не заботясь о школьных шортах, лёг на землю. Начал с самого низа – от пола, где кто-то нестройно вывел: «Запрещено запрещать».
Жёлтая расплывчатая полоса, и вот под руками мелькает стайка тропических рыбок, а над ней сквозь бетонную толщу воды – алюминиевая лодка со светящейся золотом лентой по ватерлинии.
Теперь вверх, по трещинкам на стенах – к самому солнцу, пока океан не штормит и не дышит с Рифейских гор самый что ни на есть бурносеверный Борей.
Только вот роста не хватает. Жожо разложил стул и, неловко взобравшись на него, направил лиловую струю на стену.
Рисунки рождались, как смех. Казалось, что в их свете можно отыскать забытые вещи, которые некогда затерялись в потёмках… Такие, как смех Бернадетты. Она не смеялась давно, но Жожо знал, что её смех звучит так же, как жёлтый: просто и правильно. Такой не изобразишь, если что-то душит его в груди.
Увлёкшись, Жожо не заметил, как за ним непрерывно следят несколько пар злых глаз.
– Посмотрите-ка на него! Таращится на голые стены и ржёт, как тупая лошадь.
Мальчишки. Они везде его находили, дразнили за низкий рост. В прошлый раз он сумел себя защитить, хорошенько вмазал Мишелю, сыну мадам де Токвиль, чем и вызвал её недовольство. Но то было с глазу на глаз. По-джентельменски.
– Это не просто стены, – спокойно сказал Жожо. – Я рисую.
Конечно, в драке трое на одного шансов у него не было. С часу на час по переходу домой будет возвращаться Надетта. Он не хотел драться – только оставить для неё как можно больше света.
– Где? Вот тут? – Лидер тройки ткнул пальцем в борт нарисованной лодки.
– Да.
– Вот как… Луи, – обратился он к пухлому здоровяку, – ты ведь за обедом выпил три коробки сока?
Толстяк с пониманием ухмыльнулся.
И тут Жожо не сдержался, потому что Луи снял штаны и помочился на стену.
Повод для драки нашёлся, как всегда, очень просто. Да и закончилась она быстро. Без всяких чудес – поражением.
Жожо с трудом сел. Ощупывая кровоточащий нос, вспомнил: пару дней назад сестра пришла домой, как и он, – совершенно разбитая. А на все его «что случилось» виновато ответила: «Там, в тоннеле… Это всего лишь светожоры, Жожо» – и заперлась в комнате.
страхГоворят, на Рю-де-ля-Пэ обитали хищники.
Они таились в проёмах заросших грязью двухэтажных домов и стеклодувных мастерских, где пахло трухлявой гнилью и давно утраченным временем. Они рыскали по улице, выискивали чужие следы там, где фонари блекло светили оранжевым, и в их дрожащем сиянии метались пожухлые листья. Там, на самом коротком пути из дома в коллеж, – жили хищники; и особо прожорливыми вечерами выползали из своих пещер, голодные и жестокие, чтобы запастись на зиму временем. Тогда они нападали разом и забирали годы у редких прохожих.
«Мсье Абдалла, продавец каштанов, у которого из ушей торчат седые клочья волос, оттого такой старый, что в юности любил ходить по Рю-де-ля-Пэ», – заговорщически сказала однажды бабушка. Бернадетта поверила тогда – и верила до сих пор. Поэтому, спрятав холодные руки в карманы, она двинулась безопасным путём: в сторону железной дороги.
В коленях слегка покалывало от быстрой ходьбы, за плечами необъёмной грудой свисал рюкзак, пухлый от книг и тетрадей. При каждом шаге он ободряюще хлопал по спине, как старый приятель, – это дарило изменчивое чувство надежности.
Тишина скользила за ней по пятам. Изредка прохладный вечерний воздух доносил отзвук гудков товарняка. Надетта вздрагивала, сбивалась с шага, в ушах раздавалось сбивчивое биение сердца. То и дело впереди мелькали когтистые тени, и она замирала, но тут ветер стихал, тени превращались в раскидистые ветви платана или потрёпанные ленты бумаги на доске объявлений, и Надетта шла дальше.
Пешеходный переход ступеньками уводит в полутьму, затерянный среди таких же неприметных киосков и фруктовых лавочек. Бернадетте всегда казалось, что это не она выходит на него, а он сбрасывает камуфляж, позволяя разглядеть себя в уродливой лепнине городских нагромождений.
Бернадетта спустилась.
В тоннеле было влажно и совсем-совсем темно. Тёплая сырость проникла под куртку, по спине пробежала капелька пота, – и резко стало нечем дышать.
Дрожащими руками она стянула рюкзак. Где же телефон? Наконец нащупала, вытянула из ворсистого, затёртого нутра. Включила фонарик – тонкая линия света пробила тьму. И тут же выронила его. С гулким стуком телефон упал на землю – и потух.
Снова стало темно, но она успела разглядеть перед собой чьё-то спокойное лицо. Было так липко и страшно. А незнакомец улыбался.
Улыбался…
Неживые, будто резиновые, руки безжалостно толкнули Бернадетту к стене; споткнувшись, она невольно шагнула назад и очутилась в ловушке между плачущим влагой бетоном и чужим крепким телом. От страха где-то глубоко внутри поднялась волна тошноты, и накатывала с каждым разом всё сильнее, не давая закричать.
Бернадетта на секунду пришла в себя и осознала – эти ненастоящие руки отодвигают край её юбки. И тогда она, будто со стороны, услышала собственный голос: «Пожалуйста, прекратите» – и тотчас поняла всю глупость своих слов.
Никто не услышит.
Это длилось совсем недолго – не более полуминуты, – а затем он убрал свои нечеловеческие руки. Но за это время ей показалось, что тьма будет, будет всегда; и сквозь неё никогда не пробьётся солнечный свет.
Бернадетта проснулась глубокой ночью, когда до утра – целая пропасть, и между голосами первых прохожих и автомобильным гулом, установилось сонливое, дремотное равновесие. Ещё немного – оно нарушится, трещина затянется и жизнь пойдёт своим чередом... А пока она боялась закрыть глаза и смотрела на тусклое мерцание совы-ночника. Потому что там, в темноте, сквозь закрытые веки – руки. И липкий страх, на который не прилетит даже сонная осенняя муха.
Собравшись с духом, Бернадетта опустила на пол босые ноги, встала и быстрыми птичьими движениями сдёрнула с кровати одеяло. Толкнула соседнюю дверь, в комнату брата, и не мешкая юркнула внутрь.
Жожо спал, тихо посапывая. На столе горела лампа. В комнате пахло мылом и сладковатым запахом свежих красок. Совсем как в доброй детской книжке – вроде той, что лежала возле альбома для рисования. Устроившись на стуле в мягких складках сбившегося одеяла, Надетта провела пальцами по шершавой бумаге; на ней быстро скатались мелкие целлюлозные катышки, настолько она была потрёпанной и старой. Едва Бернадетта настроилась на чтение, как из книги выпала записка.
Несложно было догадаться, кто её сочинил: в изящном строе приседающих и подскакивающих букв угадывался как минимум «Танец маленьких утят», а то и – рождественский кордебалет.
Так умел только брат.
Прочистив горло, Жожо – то есть та маленькая версия Жожо, которая постоянно была в её голове, – торжественно прочёл:
ПАМЯТКА
(«Здесь точно не хватает восклицательного знака», – улыбнулась Надетта.)
Как победить светожоров:
1. Светожоры не ходят поодиночке и питаются внутренним светом;
2. Живут в темноте. Любимое место обитания – подземный переход под путями;
3. Мало что может спугнуть здорового светожора: волшебный фонарик, наполненный звёздами, самосветящиеся краски, спичка-огневичка и дедова зажигалка с выгравированной гвоздём лошадкой;
4. Светожоры не высосут из тебя ВЕСЬ свет, но хорошенько опустошат. В случае значительных светопотерь – обними Ба.
P.S. И помни: они тоже растут.
Иной раз всё это показалось бы глупым и смешным, но Бернадетта понимала: для Жожо это вовсе не шутки. И в этом была её вина. Надетта цеплялась за эту мысль, как за что-то важное, что точно нельзя отпускать… но незаметно для себя уснула.
Под боком у неё спало кудрявое солнышко, и светожоры были нестрашны.
большие и маленькие детиГлядя на то, как во сне тянутся друг к другу Жожо и Надетта, точно какие-нибудь котята, оставшиеся без мамки-кошки, она сгорбилась ещё больше и тяжёлыми отёчными руками подоткнула одеяло с обеих сторон.
Светожоров придумала Лу. Может, зря.
Думала, дети так легче перенесут постоянное отсутствие Франсуазы. Надеялась, сказки помогут. Ведь игрушечных монстров можно объяснить, а значит – победить. Для детей будь то драконы, обращающие в пепел города, или светожоры, глоток за глотком высасывающие из самых искренних и добрых людей счастье – самая настоящая реальность. Они живут вместе с ними, даже когда вырастают в таких, как Лу, и обзаводятся палкой-хромалкой, слабеют телом, пересчитывают растущую день за днём пригоршню старческих недугов.
Детям не рассказывают, что монстры существуют. Детям рассказывают, что их можно одолеть.
Но как им объяснить, что грядут перемены и их привычная жизнь всё равно будет разрушена, сколько и как ни бейся, – Лу не знала.
Она вышла, тихо заперла дверь. Погрозив клюкой в сторону кабинета, шикнула и наказала часам стучать потише.
Тысячи сказок жили в голове старой Лу, и для каждой у неё была своя пыльная полочка. Постоянно же крутилась в уме лишь одна – самая страшная. Услышала она её от дочери – и не смогла забыть; с годами сказка поднабрала страниц, окрепла и принялась вытеснять другие. Уж сколько Лу вертела в руках свою ленту памяти, резала её и кроила, да только всё было напрасно.
Зазря.
«Однажды в маленькую квартиру на Рю-дэз-Иносан, когда ещё только из минуты в часы, а из часов в дни слагалась империя времени…»
Пришла ночь. Холодная плотная ночь плювиоза – вечно плачущего ребёнка зимы. Дождь сёк беспрестанно; за окном не было ни бульваров, ни голых вишневых деревьев, ни людей. Франсуаза тяжело переживала уход Поля. На кухне завяли фиалки в горшках, и она вместе с ними. Завяла...
– Знаешь, мама, почему мы так любим зонты? – Она всматривалась в размытые пятна воды на стекле. – Там, за стеной дождя, мир иной. И надо поскорее разбить эту стену, слева направо, наискось, перерубив поперёк!.. Потому что страшно. Мы привыкли ко времени. Так привыкли! А что, если в другом мире лучше? Но время… Что может быть проще?
Она на секунду затихла. Обняла себя за иссохшие фиалковые плечи.
– Люди проводят время, коротают, убивают в конце концов. Оно кажется нам достаточно добрым, чтобы простить... А я думаю: время устало от нас. Когда-нибудь оно поймёт всю человеческую неблагодарность и избавится ото всех. Вот так. Так оно просто.
Одна непрошенная сказка – и Лу не могла найти себе покоя.
Одна жестокая сказка притаилась за дверью, прямо возле замочной скважины. И Лу, сдавшись, открыла.
С лестничной площадки крепко пахнуло «Цыганкой» и давно немытыми волосами.
Пришёл Абдалла. Друг старый и верный, каких не найти. Он частенько говаривал, тряхнув, как собака, седой головой: «Как придёт моё время, закопайте меня стоя, чтоб гроб – колонной. Так и вставать не придётся, крест тянуть. Поковыляю-ка сразу. К нам – да к вам. Буду приглядывать за всеми. Так-то!»
Лу его ненавидела.
В душе поднялась тоска. Она улыбнулась дрожащими губами – и порывисто отвернулась, не сдержав слёз.
Абдалла – хороший друг, каких не найти. Он всегда приносит худшие вести.
не входи в запретную комнатуЖожо проснулся первым. В горле пересохло, как после долгой летней пробежки в парке. Страшно хотелось пить. Отвернувшись от стены, он уткнулся в чью-то тёплую спину. Мама? Она раньше заходила к нему почитать, и от усталости засыпала с открытой книжкой. Тогда мудрые сфинксы, завернувшись в броню крыльев, пробивали толщу страниц. Комнату заливало солнцем, становилось жарко, и неровные крыши шкафов превращались в Рифейские горы. Пахло пылью, кровью и едким ужасом одноглазых аримаспов… Но это была не мама, а Бернадетта. Она часто вздрагивала во сне, и потому Жожо казалось, что она вот-вот проснётся.
Он на цыпочках выскользнул из спальни. Остановился, прислушался – у входной двери прерывисто звучали тихие голоса. Они разносились встревоженными птицами и, перебитые, падали где придётся. Одна такая птица села ему на плечо и сказала голосом старого Абдаллы:
– Крепись, Лу. Франсуазу удерживают в Министерстве. Всех стабилизаторов времени арестовали и увели в нижние камеры. Власть окончательно сместилась, – старик вздохнул и с горькой усмешкой добавил: – Король умер, да здравствует король!
В коридоре послышалось шарканье ног вперебивку со стуками трости. Ба вышла к закрытой комнате, мазнула взглядом по сжавшемуся от испуга и растерянности Жожо и, ничего не сказав, отперла дверь.
А через пару минут вышла – серая, как вандемьерский снег. Целую вечность перебирала пальто, хватала то мамино, то старую курточку Бернадетты с заплатками. Наконец нашла своё, накинула поверх пижамы и ушла – всё так же молча, оставив в замочной скважине кабинета блестящий ключ.
Жожо сел, опёршись о стену. Долго смотрел на входную дверь. Ждал. Вдруг Лу вернётся, запоздало пожелает ему доброго утра, скажет, что всё хорошо. А потом проснётся сестра, и они вместе сядут пить самый утренний чай – зелёный с апельсин-бергамотом...
Время текло. Ба не шла домой, сколько бы он ни звал её про себя. Стало холодно; он достал из тумбочки дедову зажигалку и механически черкнул ею перед собой. Огонёк неярко засветил и вскоре потух.
Просто светожоры растут, а Жожо – нет.
У квартиры было только одно правило. Но разве правила не нарушают, когда совсем грустно?
Из-за двери по-прежнему бил оставленный бабушкой свет. Жожо поднялся и пошёл на него, туда, где наперебой играли тикающую и такующую вечность стрелки часов.
Дверь легко поддалась.
Таинственный кабинет оказался просторной, но захламленной комнатой. Большую его часть занимали стеллажи, заставленные часами разных форм. Полки как-то незаметно перетекали в потолочные арки, а к каждому шкафу была приставлена лесенка – видно, за механизмами хорошо следили.
Посреди комнаты высился исполин – круглый деревянный стол. Он был накрыт плотной тканью, но даже сквозь неё пробивалось свечение; оно очерчивало неровные контуры конструкции, спрятанной под завесью.
Жожо аккуратно провёл по ней ладонью. Что-то там, под тканью, шевелилось, постукивало, нагревалось – а иногда под волнистыми складками раздавался гул, в котором, казалось, звучали голоса и гудки машин, громкие удары со стройки и непрерывная возня мусоровозов.
Он и сам бы не смог рассказать, почему любопытство перевесило страх. Просто в какой-то момент потянулся и сорвал со стола покрывало. Оно оказалась на удивление лёгким.
То, что он увидел, не поддавалось даже самому богатому воображению.
Под тканью скрывался город. Их город. От здания Министерства времени во все стороны разбегались улочки, и по ним сновали люди в синей форме. Город пока не проснулся; он нежно светился в лучах восходящего солнца, только готовился запускать по дорогам утренние трамваи, а что-то страшное уже происходило.
Но больше всего Жожо насторожило то, что город тоже был циферблатом часов. Обойдя его несколько раз, он сообразил: засечки на столе – это временные деления. Некоторые из них, крошечные, располагались по кайме. Таких было много-много. Другие же, с ладонь Жожо, встречались редко. Часовой стрелкой явно служил мост Сюлли, а минутной – новенькая платная автострада. Были там и другие отметины – годы...
Раньше он бы и подумать не смел трогать время. Мама потратила долгие годы, чтобы стать стабилизатором, и никому не позволяла его менять. Она говорила, что любые, даже самые незначительные, метаморфозы запустят череду хронопарадоксов.
Наверное, всё дело в надежде. Здесь и сейчас было так плохо. Через двенадцать лет, он станет взрослым, всё изменится, станет другим.
Жожо ухватился за мост и с силой двинул его вперёд по нужным делениям. Год, два, три…
А перед тем, как кабинет тряхнуло и пространство сократилось, точно больное сердце, он вдруг представил лицо матери. Она нежно гладила его по опухшим от слёз щекам и твердила: «Главное, держаться всем вместе, малыш. Главное – держаться вместе».
то, чего не былоПервое, на что он посмотрел, по-настоящему, не отворачиваясь, посмотрел, были ноги. Его, Жожо, непривычно огромные ноги, зажатые в грубых ботинках.
Так долго не мог дойти… И вот, когда перед ним наконец знакомая улица: магазинчик сладостей, где он потратил целую горсть монет, обрамлённая вишнями аллея – место для пленэров с Надеттой – и маленький трёхэтажный дом, он видел только эти ноги.
На четвёртом этаже, по правую сторону от лестницы – квартира. Там, как прежде, Ба, сестра и мама. То ли ссорятся всерьёз, то ли посмеиваются друг над другом, поди знай. А с кухни доносится аромат печёных яблок.
Жожо наконец отвёл взгляд от начищенных ботинок.
Впереди – одни лишь развалины. Едва ли от дома сохранились первые этажи. Куда ни глянь, сплошной арматурный остов и в воздухе витает терпкий запах горя.
– Пять минут вперёд. Четыре. Три минуты назад.
Жожо вздрогнул. Это зашептала рядом с ним бог весть откуда взявшаяся бледная худая старуха.
Она повторяла, как заведённая пластинка: «Три минуты назад. Четыре. Две».
Тогда он пришёл в себя и, перебиваясь с шага на бег, устремился по направлению к тоннелю.
Жожо не нужно было спускаться, чтобы понять: он закончил рисунки. Солнце бьёт со всех сторон, так, что приходится щуриться. Точно открываешь кран – и свет льётся без конца. Переход напоминает Жожо небесный Парфенон – храм посреди руин. А ещё он напоминает Жожо неудавшуюся шутку.
Он сел и с надеждой вслушался. Засмеётся ли Бернадетта?
Нет. Тишина, и только в глубине капает, стекая со стен, вода.
Наверное, он так и не вырос, раз задаром отдал редкие минуты смеха Бернадетты.
Самый длинношеий жираф посмотрел на Жожо светящимися коричневыми глазами и, соглашаясь, кротко вздрогнул ушами.
Пока Бернадетта смеётся, Дуэль №54 Big Fish vs Somesin
Список форумов · Внутренний город · Форумы Арт-пространства «Понедельник» · Литературные дуэли
