Совершенно неподвижный Шива лежит на шезлонге, Дуэль 39 (Пиковая дама vs Германн), автор Ingevar

Совершенно неподвижный Шива лежит на шезлонге.
Если подумать, то слева доносится шум набегающих на пляж волн, а кожу припекает невообразимо яркое солнце. Но думать не только ли не хочется — попросту не получается.
В бездумии мир распадается на части и обращается первозданным хаосом: словно черно-белая рябь повсюду, бурлящий котел сверхплотной материи за секунду до большого взрыва.
Шива страдает от этого хаоса, но чтобы создать мир, необходима воля, а воли у Шивы совсем не осталось. Чтобы возникла воля, должно появиться “Я”, а близкий к полному просветлению Шива никак не может отделить себя от Хаоса.
— Что я такое? — всё-таки думает Шива.
— Ты мой муж и повелитель, — доносится нежный голос.
Он отделяет от хаоса глаза, создает шею и поворачивает голову. Неподалеку от него сияние ярче солнца — Парвати. Она плавно двигается в танце, текучем как вода, прекрасном как любовь.
Шива долго наблюдает танцующую Парвати. В её движениях чудится тайный смысл, но проходит целая вечность, прежде чем ему удается понять: вот верх, говорят руки Парвати, а вот низ, нежно касаются песка ножки. Вот право, улыбается Парвати, а вот лево, стреляет глазками она. Вот песок, взлетающий в воздух, а вот солнце, ласкающее мои лакомые груди.
До Шивы наконец-то доходит смысл ее танца, и он хочет броситься к ней, пасть на колени, восхваляя её красоту. Но вместо этого он вдруг проваливается в глубину ада, коим является сознание и…

…скрипит под ботинком песок.
Часовой оборачивается на звук, но я успеваю набросить струну на шею, так что пацану не пошуметь: сипит, глаза вот-вот вылезут из орбит, замотанная в платок морда синеет. Аккуратно и нежно опускаю тело на каменную плиту. Показываю своим, что можно заходить.
Сволочи засели в древнем буддийском храме на вершине горы, прикрылись наследием ЮНЕСКО, так что поутюжить их позиции артиллерией не вышло. Пришлось нам выдвигаться, показать молокососам из регулярных войск, как работает спецназ.
— Жнец, прием, мы зашли в тыл, — оживает наушник голосом семьдесят-шестого.
— Принял тебя, семь-шесть, мы вышли на точку “Браво”. Не шумите там.
— Лучше знаешь, что съешь? — отвечает он, но в голосе одно веселье.
Любит он это дело.
Мы проникаем в храм под покровом ночи, и быстро осматриваем центральный зал с огромным бронзовым гонгом напротив входа. Одна тройка отправляется зачищать комнаты слева, а нам выпадает правая часть. Спящие “платки” умирают почти без мучений. Я выполняю работу на совесть: тяжело, монотонно, но дело есть дело. Откуда-то издалека доносятся хлопки выстрелов — всё-таки засекли шестого. Придется действовать быстро.
— Как обстановка, прием? — спрашиваю в молчащую рацию.
— Мы под огнем, оглох, что ли?
— Отходите, оттяните на себя “платков”.
— Ты что задумал?
— Нашел склад боеприпасов. Сейчас заложим взрывчатку — и делу конец.
— Сдурел? — орет шестой. — А как же наследие “Юнеско”?
— Хуеско.
Слышен топот бегущих людей, стрельба, чей-то мат, визг, хрип. Наша тройка бесшумными тенями скользит к выходу из храма.
Семь-шесть сообщает, что они оторвались от преследователей. Вторая тройка ждет нас у гонга.
Когда мы начинаем спускаться по тропе, достаю из кармана брелок и жму на красную кнопку.
Чернильную ночь в горах прорезают языки пламени.

Ангел не встречает меня на базе. Что случилось?
Бегаю тут и там, как собака в поисках хозяина, пока мне не сообщают, что она уже на дежурстве.
Придется подождать.
Она сама находит меня через десять часов.
Лед в глазах. Усталость в каждом движении.
— Этот храм… — говорит. — Эти люди?
— Это война.
— Ты — чудовище.
— Я — всего лишь человек, биологическая машина, животное. Поэтому когда в меня стреляют, я стреляю в ответ.
Она отворачивается, а внутри меня все сжимается. Как же ей объяснить?
— Это война, любимая, понимаешь? Не мне решать, быть ей или нет, но раз уж я надел форму, то буду сражаться.
Она стоит спиной ко мне, обхватив себя руками. На белом медицинском халате ни пятнышка, а ведь она только что отпахала целую смену в полевом лазарете. Сколько операций она провела? С десяток? Должно быть, валится с ног от усталости, а я тут…
Подхожу ближе и обнимаю её.
— Я всё понимаю, — шепчет она, — но ты бы видел лицо этого парня… Ему лет двадцать, не больше, он все плакал и говорил, что еще не успел… А ему оторвало все от пояса и ниже, и…
Она поворачивается, прижимается, и наконец-то плачет.
Я глажу её по спине, такую крошечную, такую нежную. Сильную. Вдыхаю запах её золотых волос.
Она, конечно, видит всё на экране: весь бой от начала до конца. Им же нужно понимать, к чему готовиться. Каково ей смотреть, как я бросаюсь в атаку?
Я не нахожу слов.
Целую её.
Она не отвечает, но…

…показывает длинным, тонким и когтистым пальцем на бутылку вина в ведерке со льдом. Я киваю, босыми ногами иду по мягкому ковру из травы. Цветущие персики пахнут оглушительно, и воздух дрожит от их нестерпимой белизны. Что это у нас сегодня? Ха, мюскадэ севр э мэн, посмотрим на что он годится.
Наполняю два бокала и подношу один Анне. Она сидит в глубоком кресле, которое я только что вытащил в сад из дома, и читает мой последний рассказ. Судя по тому, как она поглощена, чтение захватывающее: принимает бокал, не поворачивая головы, и делает глоток, не разбирая вкуса.
Я в нетерпении, но приходится ждать, так что хожу туда-сюда, как собака на привязи.
Вино, между тем, оказывается отличным: пахнет зеленым яблоком на дынной корочке и прекрасно освежает. Черт, ну и жаркий сегодня денек.
Поглядываю на неё украдкой, насвистываю что-то, кажется из “Женитьбы Фигаро”, и любуюсь женой: осанка царицы, глаза волшебницы, изящные руки художницы. Последнее даже не метафора, а самый настоящий факт — в глубине сада виден застекленный вход в мастерскую, где на стенах висят акварели вперемешку с китайской каллиграфией, а повсюду разбросаны кисти, мелки пастели, тюбики масла, акрил и Бог знает что ещё, не говоря уж про сто видов бумаги. Эта, видишь ли, быстро сохнет, а с этой легко стирать акварель, та годится для пейзажей, и небо на ней само получается натуральным. Волшебный мир, у меня одна бумага на все случаи жизни и ту, говорят, вот-вот отберут персональные компьютеры. Но я-то человек разумный, уж что-что, а писать на компьютере — совершеннейший нонсенс, только бумага, только машинка!
Сзади хихикают, так что я разворачиваюсь стремительный как рысь: и впрямь, что-то в тексте вызвало у нее улыбку. Победа!
Подхожу ближе, но она машет рукой: иди, мол, я еще читаю.
Ах, что за наказание? Уж полдень близится, а она никак не закончит!
В её руках — рассказ, которым я намерен завершить сборник. Изначально его и в планах-то не было, я уже отправил издателю десяток симпатичных вещей, а потом вдруг, одним махом написал такую жемчужину, что… Хотя сейчас узнаем, что там за жемчужина получилась.
Анна откидывается в кресле и делает глоток вина. Жмурится от яркого солнца, потягивается: меня для нее как будто не существует.
— Ну же, любимая, не томи, — опускаюсь на колени, кладу руки на её бедра и заглядываю в глаза. — Понравилось?
— Хм…
— Не понравилось?!
Молчит.
— Ты для меня сейчас как стакан воды в пустыне, хватит меня мучить!
— Симпатичная история, — наконец размыкает она королевские уста.
— Так, а дальше?
— И написано хорошо, конец трогательный. Только…
— Да?
— Почему весь рассказ написан в настоящем времени? Это же моветон.
— Да, да, — сокрушаюсь, качаю головой, — в настоящем времени пишут одни мудаки.
Залпом допиваю вино и в отчаянии бросаюсь за добавкой. Как же так? Симпатичная — и только? Вот найдет она себе какого-нибудь нефтяника на дорогой тачке, он-то уж поди не будет ей подсовывать всякую писанину, да еще и написанную в мудацком времени.
Жемчужина…
Решено! Ни слова больше в настоящем времени!
Я вернулся к Анне, которая с улыбкой наблюдала за моими метаниями. Не знаю как, но ей всегда удается читать меня, словно открытую книгу: вот и сейчас она сообщила, что незачем так переживать и вообще, история получилась вполне себе ничего.
— Да-да, — я не мог найти в себе силы посмотреть ей в глаза. — Ничего такая история. Считай, не стоило и писать… И с чего я вообще решил, что могу называться писателем?
— Ты и есть писатель, — улыбнулась Анна. — Просто тебе нужно…

…обжигать и раскрашивать горшки.
А за окном шел дождь.
Когда я очнулся, она сидела рядом и гладила меня по голове.
— Пришел в себя, наконец? — спросила она.
Я вгляделся в ее лицо, знакомое и родное до мельчайшей черточки: янтарного цвета глаза, хитрый вытянутый нос и мех на левом ухе чуть светлее, чем на правом.
— Что со мной было? — проскрипел я.
— Вот, воды попей. Совсем ничего не помнишь?
— Помню… Сложно только сказать, что именно.
Она отвернулась и вздохнула.
— Припадки становятся всё чаще, и ты всё дольше приходишь в себя. Помнишь, как меня зовут?
— Помню, — тут я немного приврал. — Любимая.
— Понятно, опять всё по новой. Где ты был на этот раз?
— В горах, какой-то храм с черепичной крышей. Я был кшатрием, представляешь?
— Ну хоть не вайшьи.
— Да, а потом я был… Хм, я писал тексты, но не священные, не мудрые, а пустые и никчемные.
— А потом попал сюда?
— Нет, потом я был каким-то юношей, которому друг дал порошок и еще снадобье… Гармала, оно называлось гармала! И когда я съел всё это, мне стало очень плохо, всё пошло кругом, а потом я очнулся здесь.
— Ну хоть теперь-то ты дома.
Она поднялась и подошла к окну. Только сейчас я заметил, где нахожусь: я лежал на шелковых белоснежных простынях, на самом краю огромной кровати под балдахином в центре просторной комнаты. Вся постель усыпана кроваво-красными лепестками роз. Её босые ноги с золотой цепочкой на левой щиколотке ступали по ковру, положенному прямо на мраморный пол.
— Представляешь, какие дела, — сказал я, — в мире людей…
— Кого?
— А, ну в мире тех существ, где я был… Сложно описать, но у них вместо нормальных голов какие-то странные безволосые черепушки, сильно похожие на обезьян.
— Ужас какой!
— Ну да, а мы по их меркам были бы что-то вроде Анубиса, есть там такой древний бог. Только у него голова шакала, а не лисы.
Она снова вздохнула.
— Слушай, а где я вообще нахожусь? И как меня зовут, допустим?
— Ты — Сваямбхува Ману, Великий Царь, которому пророчеством предречено навсегда изменить судьбу мира. Ты находишься во дворце, где три дня назад у тебя случился очередной припадок.
— И часто они у меня случаются?
— Уже третий за прошедший месяц. Я боюсь, что…
— Не бойся, любимая. В этом мире ничто не происходит без повода, и раз мне выпало пережить эти припадки, значит они зачем-то нам нужны.
Я встал, пошатываясь дошел до окна и обнял жену.
— Все будет хорошо, Шатарупа, — её имя пришло само, словно солнце в пасмурный день.
— Мне бы очень хотелось в это верить.

На следующее утро я велел слугам подготовить ездового слона. Спутников взял с собой самую малость: тысячу отборных гвардейцев, десять тысяч слуг, и сотню брахманов, потому что, во-первых, от этой заразы никуда не деться, а во-вторых, они должны были подготовить меня к стодневной медитации под Священным Древом, а к такому делу нельзя подходить спустя рукава.
Слона я выбрал особенного, белого. На его спине установили небольшой крытый ханджас сандалового дерева, внутри убранный подушками, и с маленьким столиком в центре, чтобы было куда ставить вино и фрукты. Алый шёлк купола спасал нас от ярости солнца, десяток служанок обмахивали патанджалами, услаждая слух тихим пением.
Дорога отняла каких-то сорок дней. За это время со мной случилось три припадка: пять дней, семь и девять. Оставалось надеяться, что в медитации мой беспокойный ум остановится, и я смогу постичь смысл этих видений.
Священное Древо располагалось в центре мира. Крона его держала небо, корни опутывали всю землю, а ствол был узок как нить, но широк как море.
Стодневная медитация — испытание даже для бога. Мы с Шатарупой омылись в сакральном гроте и там же три дня предавались любви, чтобы плотское не смущало ум.
Затем был пир: перед медитацией нельзя есть, а пить можно только вино из сиреневых лотосов, очищающее тело и душу, но остальных гостей угощали яствами со всех четырех сторон света.
На следующий день брахманы покрыли мое тело синей краской, символом сосредоточенности, и проводили меня к месту между корней, которое показалось им особенно удобным.
Там я разместился, оставленный в полном одиночестве.

Самое сложное в медитации — первые три дня. Беспокойный ум жаждет пищи в виде размышлений, а не получая, распадается на сотни голосов. Каждый голос — всего лишь эхо, но именно эти голоса и составляют основу нашего “я”. Один голос хочет есть, другой требует сменить позу, третий беспокоится, что же имел в виду тот гвардеец, когда на стоянке шепотом сообщил товарищу: “И как же наш царь собирается править, если день и ночь проводит в забытии?” Еще один голос отвечает гвардейцу, и вот они начинают диалог. На эти звуки, как мотыльки на свет костра, слетаются и другие, я хорошо знаю их всех, и каждому говорю: ты не я.
Постепенно голоса смолкают, как бывает, когда покидаешь морской берег — шум прибоя становится тише, и тише, пока не затухает вдали.
На четвертый день наступает тишина.
Не давящая тишина, как перед приговором, не тишина в лесу после дождя. Тишина как она есть, когда ничто не тревожит, потому что и тревожиться больше некому. И вот этот никто, лишенный терзаний животного о пище и крови, лишенный сомнений разумного о существах вокруг, этот никто может наконец-то задаться вопросом: зачем Великому Царю Сваямбхуве Ману ниспосланы видения о других мирах?
И что он видит, Великий Царь? Кровавый бой, но не затем ли, чтобы слаще был поцелуй Ангела? Терзания творца, рожденные и законченные одним словом Анны?
Никто наблюдает беспристрастно, отрешенно.
— Ты — чудовище, — говорит Ангел.
— Ты — писатель, — вторит Анна.
Зачем чудовищу писать что-то? Зачем писателю жажда сражений, и вой огня, и кровь врага на губах?
И что же делать, если терзают его эти и многие другие видения? Как избавиться от них, как дать выход?
— Ты — Великий Царь, которому пророчеством предречено навсегда изменить судьбу мира, — напоминает Шатарупа.
Мира? Или миров? Быть может, ему судьбой предначертано создать эти миры?
Открыть двери всем этим смешным, нелепым, милым существам с обезьяними мордочками, с их страхами, надеждами, любовью. Со всеми их мечами, алебардами, дробовиками и автоматами. Красоткам в красных платьях, пахнущих опасностью, школьницам с огромными голубыми глазами, эльфийкам, полюбившим смертных?
Создать миры и дать им жизнь. Разве не в этом предназначение бога? Сказать слово, и будет по слову твоему, и лишь ты один в ответе за то, что их ждет. Раз так, то слово нужно беречь как великий дар, хранить трепетно, не разбрасывать попусту. Каждое слово — судьба мира.
Так кто ты, наконец?

И вот на сто первый день я открываю глаза, полный озарением, истиной. Хочется крикнуть брахманам, чтобы несли скрижали, ибо я готов создавать миры и писать Священный Текст. Но прежде того хочется поделиться радостью с той, кто открыла мне глаза, хоть я и не смог сразу постичь всю её мудрость.
И я бегу, нет лечу в старый дворец, где расположилась свита, и спешу найти покои Шатарупы. Сейчас, сейчас, любимая, больше не будет припадков, больше не будет волнений, а только ты, я, и все те миры, что нам суждено создать.
Наконец, передо мной оказывается дверь.

На двери написано: Лето Джаред Иванович.
Я стучу, и мне открывают.

…возвращается в здесь и сейчас.
Мучительно шумит море и терзает кожу невыносимый жар солнца. Сколько ни смотри, а вокруг ни одной двери. Кажется, где-то пальмы, и вроде бы кричат чайки. О чем тоскуют они?
Но стоит повернуться, он видит прекрасный танец Парвати. Движения её полны очарования и грации, и словно стремятся что-то сообщить, но проходит вечность прежде, чем Шива понимает их скрытый смысл.
Вот верх, говорят руки Парвати, а вот низ, нежно касаются песка ножки. Вот право, улыбается Парвати, а вот лево, стреляет глазками она. Вот песок, взлетающий в воздух, а вот солнце, ласкающее мои лакомые груди.
— Что я такое? — удивляется Шива.
— Ты что, всё забыл? — смеется Парвати.
— Вспомнил, — радуется Шива. — Я — струна на лютне БГ.
Парвати пьет ледяной мюскадэ севр э мэн из бокала.
Её белоснежный халат отражает солнечный свет.
Мелькают пушистые лисьи ушки.
Совершенно неподвижный Шива лежит на шезлонге.

Доброго, автор!

Труньк!
Это прозвучало в голове после того, как дочитала рассказ. Вот знаете, такая бархатная пустота - и в ней одинокая струна: труньк!
Гхм. Как-то даже не знаю, что сказать. Вернее, как я поняла, рассказ о творце и его женщине. Но.. Эм... Э... Это все, я даже внятно сформулировать ничего не могу, кроме этого "труньк".
Написано - хорошо, писать автор умеет. Ромфент? Ну-у, не сказала, чтобы - но явно куда как больше, чем второй дуэльный рассказ. А вот несчастная дверь тут еще более притянута, белыми нитками, можно сказать, пришита, так выбивается из всего имеющегося. Или это была попытка пошутить? Не знаю, не смешно.
Очень жаль, что не могу по достоинству оценить игру образов - все же, я читатель несколько другой литературы. Однако зацепило даже меня, а это о чем-то, да говорит. Как минимум что название такое, броское)

P.S.
Бедные судьи, не завидую им. Рассказы настолько разные, что пытаться сравнить с целью выбрать лучшее - почти невыполнимая задача.

Я прочитал рассказ «Совершенно неподвижный Шива лежит на шезлонге.».
Моё мнение ошибочно и субъективно.

Соответствие жанру «романтическое фэнтези» – жанру соответствует.
Обязательная фраза: «Уж полночь близится, а …» – фраза не обнаружена.

История любви двух сердец сквозь время, пространство и материю.
В какой-то момент поймал себя на мысли, что очень похоже на фильм «Фонтан» Даррена Аронофски. Как по мне – это хорошо.
Повествование плавное. Разрывы между эпизодами никак не смущают, а лаконично вплетаются в общую идею. Единственное слабое место, по моему мнению, – это история о спецназовце и медсестре – слишком неправдоподобно и выбивается из общей картины, притянуто и неестественно.

Герои. Они есть. В каждой истории это разные характеры, но в целом – все те же Он и Она.

Пара моментов:

«словно черно-белая рябь повсюду, бурлящий котел сверхплотной материи за секунду до большого взрыва»

– Эффект Доплера и Теория большого взрыва в одном флаконе – как по мне – очень даже хорошо.

«Неподалеку от него сияние ярче солнца — Парвати. Она плавно двигается в танце, текучем как вода, прекрасном как любовь.»

– конечно, красиво, но есть момент.
По логике самого рассказа Шива пребывает в Хаосе и никак не может создать Вселенную. Соответственно, читатель наблюдает момент до Большого Взрыва и создания всего сущего. Исходя из этого, сравнение «ярче солнца» – глупое, ведь никакого солнца ещё нет, Шива ещё не успел его создать.
Точно также и «текучем как вода» – воды ещё нет, Шива ещё не создал воду. Подтверждение данной придирки находим в самом тексте: «Он отделяет от хаоса глаза, создает шею и поворачивает голову». Получается, как я понял, Шива создаёт себя и окружение вокруг по ходу действия. Но откуда тогда Парвати? Её руки и ноги?
Слишком сложно для меня.(

«Часовой оборачивается на звук, но я успеваю набросить струну на шею, так что пацану не пошуметь:»

– простите, но тут я имею сомнения. Понимаете, автор, я представляю эту картинку и вижу «косяк». Если напасть на человека сзади, набросить струну на шею и сдавить – действительно, ему будет трудновато поднять тревогу или издать громкий звук. Но. У вас, автор, «часовой оборачивается», соответственно меняет положение головы и уязвимой части шеи. Поэтому вполне может статься, что основное давление струны придётся не на уязвимое горло, а на боковую часть шеи. Я это всё к тому, что «часовой оборачивается» лишняя фраза и порождает спорную ситуацию.

«Аккуратно и нежно опускаю тело на каменную плиту.»

– аккуратно и нежно? Нежно опускает труп? Это имело бы место быть, если бы герой и мёртвый часовой имели некую интимную предысторию, романтическое совместное прошлое. Иначе, слово «нежно» здесь неуместно.

«показать молокососам из регулярных войск, как работает спецназ.»

– а спецназ, как я понимаю – это не регулярные войска? )

«Откуда-то издалека доносятся хлопки выстрелов — всё-таки засекли шостого»

– Простите, это засекли «шестого» или «семьдесят шестого»? Я немного запутался в позывных.

«— Ты что задумал?
— Нашел склад боеприпасов. Сейчас заложим взрывчатку — и делу конец.»

Я так понимаю, что в этом «спецназе» запасных планов, путей отходов не предусмотрено. Никто ничего не планирует заранее и не согласовывает действия в случае форс-мажоров? В дело идёт импровизация? Что за «спецназ» такой?

«— А как же наследие “Юнеско”?
— Хуеско.»

А это из золотого фонда цитат Вселенной сериала «Ментозавры». От создателей таких шедевров, как:
«– Да, ладно!
– Шоколадно.»
«– Да, ладно!
– Фигадно».

«Когда мы начинаем спускаться по тропе, достаю из кармана брелок и жму на красную кнопку. Чернильную ночь в горах прорезают языки пламени.»

– судя по тексту, склад боеприпасов не взорвали, а именно подожгли. Я думал, что взрывчатка действует немного иначе. Изначально должен был быть взрыв, звук, а потом языки пламени.
Понимаете, автор, «языки пламени» – это следствие взрыва, в моём субъективном понимании. Хотя, я не специалист, могу и ошибаться. Поэтому, это не придирка к тексту, а, скорее, мой личный бзик.

«Она отворачивается, а внутри меня все сжимается. Как же ей объяснить?»

– простите, у барышни есть позывной «Ангел», она служит на военной базе, она проводит по десять часов на дежурстве, она медсестра в полевом госпитале, она участвует в операциях над ранеными. И такому человеку нужно объяснять, что такое война? Она часом не из Институту Благородных Девиц?

« А ему оторвало все от пояса и ниже, и…»

– дико извиняюсь, я ни разу не врач. Но как этот паренёк вообще мог говорить? Или храм, где произошёл взрыв, находился в двух минутах ходьбы от госпиталя? Кровопотеря, шок – не, не слышали. «Оторвало всё от пояса и ниже», а паренька привезли в госпиталь, и ещё медсестричка с ним мило поговорить успела – чудеса.

«хожу туда-сюда, как собака на привязи.», «Бегаю тут и там, как собака в поисках хозяина»

– это, наверное, что-то личное, раз упоминается так часто?

«Вино мюскадэ севр э мэн, между тем, оказывается отличным: пахнет зеленым яблоком на дынной корочке и прекрасно освежает.»

– привкус «дынной корочки», должно быть, связан с происхождением сорта винограда мелон де бургонь (Бургундская дыня). Получаемые вина отличаются большей округлостью, структурой, объемом и фруктовостью по сравнению с соседними апелласьонами, не теряя при этом своей свежести и минеральности.
Дело вкуса. Хотя, я предпочитаю Мюскаде Кот де Гранльё. )

«—Я был кшатрием, представляешь?
— Ну хоть не вайшьи.».

Ох, как тонок юморок. Ну, ладно, зачёт.

«дал порошок и еще снадобье…  Гармала, оно называлось гармала!»

– я так понимаю, для стимуляции центральной нервной системы?

«Сваямбхува Ману и Шатарупа»

– я уже встречал излишнюю детализацию в вопросах восточных тонкостей. Поймите правильно, уважаемый автор, ничего плохого в этом нет. Но, по моему субъективному мнению, это немного сужает круг ваших возможных читателей и почитателей. Слишком сильно углубляться в термины и понятия восточной мифологии и философии в таком маленьком рассказе – достаточно рискованно. Могут не оценить глубину.

«Слона я выбрал особенного, белого»

– Тут я, признаться, немного растерялся. Сначала – хотел поумничать. Типа, я думал, что речь идёт о Ману Сваямбхува, первом из четырнадцати Ману кальпы Швета-вараха («цикла белого вепря»). Но на белом слоне Айравате любил рассекать Могучий Индра, глава пантеона. И так далее и тому подобное.
Но не мог отделаться от одной навязчивой песенки, которая мешала сосредоточиться.
Жили-были в Индии с самой старины
Дикие огромные серые слоны —
Слоны слонялись в джунглях без маршрута,
Один из них был белый почему-то.Добрым глазом, тихим нравом отличался он,
И умом, и мастью благородной,
Средь своих собратьев серых белый слон
Был, конечно, белою вороной.И владыка Индии — были времена —
Мне из уважения подарил слона.
«Зачем мне слон?» — спросил я иноверца.
А он сказал: «В слоне — большое сердце…»Слон мне сделал реверанс, а я ему — поклон,
Речь моя была незлой и тихой,
Потому что этот самый белый слон
Был к тому же белою слонихой.Я прекрасно выглядел, сидя на слоне,
Ездил я по Индии — сказочной стране.
Ах, где мы только вместе не скитались!
И в тесноте отлично уживались.И, бывало, шли мы петь под чей-нибудь балкон —
Дамы так и прыгали из спален…
Надо вам сказать, что этот белый слон
Был необычайно музыкален.Карту мира видели вы наверняка —
Знаете, что в Индии тоже есть река.
Мой слон и я питались соком манго
И как-то потерялись в дебрях Ганга.Я метался по реке, забыв еду и сон,
Безвозвратно подорвал здоровье…
А потом сказали мне: «Твой белый слон
Встретил стадо белое слоновье…»Долго был в обиде я, только — вот те на! —
Мне владыка Индии вновь прислал слона
В виде украшения для трости —
Белый слон, но из слоновой кости.Говорят, что семь слонов иметь — хороший тон.
На шкафу, как средство от напастей…
Пусть гуляет лучше в белом стаде белый слон —
Пусть он лучше не приносит счастья!

Все эти цитаты – глупые придирки, которые никак не влияют на рассказ и его восприятие. Мне рассказ скорее понравился (хоть и «перебор» с восточной философией).
Но есть момент, который немного выбил из колеи:

«На двери написано: Лето Джаред Иванович.»

Что это? Зачем это?
Это юмор? Тогда, я его не понял.

Простите за сумбур.

Спасибо за историю.

Здравствуйте, автор! Ваш дуэльный рассказ прочитан.
Четыре истории в одной. О любви, о мужчине и женщине, о хаосе и Я.
- Шива и Парвати:
Мне нравятся ведические мифы. А тут в романтической манере я увидела сотворение мира. Когда есть Хаос и Шива, как божество созидающее и разрушающее. Когда появляется Я и Парвати, как женская энергия Шивы.
Понравился переход: когда описываются ножки Парвати, касающиеся песка, а в следующем отрезок начинается со скрипа песка под ботинками. И что переходы – это одно предложение, прерываемое многоточием.

- Жнец и Ангел:
Тут некая военная операция. «Он» (позывной Жнец, если я правильно поняла) представлен некой боевой машиной. Чудовище, так называет его Ангел (тоже позывной, как я понимаю). История могла бы заиграть, будь она более достоверной (в самой ситуации с подрывом буддийского храма, в разговоре спецназовца и медсестры, в эмоциональной реакции медсестры).
Но как часть общей сквозной истории мне понравился этот эпизод.

- Писатель и Анна:
Живой эпизод. Так и видела, как Анна читала рассказ, как писатель ждал с нетерпением.

- Сваямбхува Ману и Шатарупа:
В принципе, момент в индийской мифологии, когда прародитель человечества Ману для продолжения рода разделился на мужской и женское, весьма интересен. Но тут не про это. Тут сразу пара – Сваямбхува Ману и Шатарупа.
И мы снова возвращаемся к Я.
И снова Парвати. И все-все. И совершенно неподвижный Шива лежит на шезлонге.

Перейду к теме дуэли. «Дверь в лето».
Не поняла.

Наконец, передо мной оказывается дверь.

На двери написано: Лето Джаред Иванович.
Я стучу, и мне открывают.

Поняла. Юморок-с)

Обязательная фраза: «Уж полночь близится, а...» что-то с трудом наскребла и сама пришила))

Мы проникаем в храм под покровом ночи

и

Чернильную ночь в горах прорезают языки пламени.

Указанному дуэльному жанру соответствует.

Итог: Спасибо! Рассказ понравился. Правда, дуэльные установки пришиты белыми нитками.