Публичное вещание прорвалось, как только они углубились на территорию, недавно освобождённую от атеистов.
Шла бравурная, вдохновляющая история, поданная под соусом личных мемуаров кого-то из Самих. История, как выразился Алкис, попахивающая ихором и хтонью.
День моей любви
– Эр! Эри! – пытаюсь докричаться до брата.
Он балансирует на кромке карниза, но никто не видит. Точнее, видят, но не замечают. Кто догадается, что одна из фигур тимпана – вовсе и не статуя? Зато от меня шарахаются. Торговец сыром обносит брюхо подальше и напоследок кидает знаком против нечисти.
– Ах, ты!..
Злость окутывает волной. Чуть не отправляю темпу обратно, в рыхлый колышущийся ленивым прибоем зад, но успеваю одуматься. В руках трепыхается перечёркнутый зигзаг, разбрызгивая волны зеленушной пыли. Немедленно начинает чесаться нос, слезиться глаза и зудеть ладони.
Братец хохочет, аж закатывается.
Что поделать, ему нравится, когда мне плохо. Зато про стрелы забыл. Это хорошо – либидусы и так скачут повсюду.
– А Витрус-то не так прост, как кажется! – Эри бабочкой приземляется на мрамор пронауса.
– А то я не догадалась!
– Где тебе! Ты ж тупая! – фыркает братец. – Была бы умная, не стала бы темпу ловить, пусть бы другому прилетела.
Братец плюёт мне под ноги, но даже это получается изящно. Всегда у него так – любую пакость вытворит, а со стороны посмотришь – красиво.
– Что они в тебе нашли? – рассуждает он, прогуливаясь среди замершей толпы. Снова играется со временем. – Ты бестолковая, неуклюжая, неумная! А эти тупицы строят тебе храмы. И статуи сооружают одна другой прекраснее… Видели бы они тебя – настоящую.
Я не обижаюсь. Что на статуи в храмах не похожа, знаю. Людям надо многому научиться, чтобы дела со словами не расходились. Но я стану прекрасной – это Прометей предсказал. Он никогда не ошибается.
Пока брат разглагольствует, выбираю самого большого либидуса – несколько лет он смущает жену димархуса, понуждая искать ласки за пределами его постели – и отправляю темпу ему.
Лохматая тварюшка пронзительно верещит, пытаясь отбиться всеми своими щупальцами. Но Витрус и правда не прост. Темпа намертво прилипает к либидусу, раздувается так, что тварь оказывается внутри, и лопается. От уродца остаются зеленоватые искры, которые быстро гаснут.
Смотрю на Аглаию. Вон она стоит рядом со старостой, кожевником и кузнецом. Что-то говорила, когда братец остановил время. Умная женщина! Муж к ней прислушивается, да и не только муж. И красивая, несмотря на подросших сыновей и дочь-невесту.
От димархуса либидус пищи не получал. Что старосте Эрос и его посланники, от плотского желания растущие? Ему дамбу строить, за межами бдить, дорогу к селению подновлять, следить, чтобы ойкосы содержались в порядке. А вот жена его… Кто бы мог подумать, что у такой умной и уравновешенной женщины либидус вырастет с годовалого барашка.
Всё красота её. И доверие мужа. Всех торговцев, получив с них литургию, он к жене направлял, чтобы помогла расположиться. Та и помогала.
Братец радовался. Хвастался, что стрелы его обязательно цель найдут. Судя по тому, что половина либидусов в деревне раскормлены до непотребства, это правда. А что из-за жены димархуса беда могла на всех свалиться, его не волновало.
От слов Прометея, что все мы погибнем, если не станет людей, он отмахивается. Слишком гордый, красивый и наивный, чтобы верить, что бог может зависеть от тех, чья жизнь – жизнь росы на ярком солнце.
– Ах ты, мразь!
Брат заметил, что его любимчику конец. Расстроился, а огорчения он умеет только одним образом срывать. Побоями. Вернуть либидуса, если получится, то очень нескоро. Может быть и никогда. Очнувшись от любовной лихорадки, люди редко соглашаются на её возращение.
Народ спешно расходится с площади. Взбеленившись, братец потерял контроль над временем. Его-то люди не видят. Он бог древний, а у меня нет дара невидимости. Правда, никто в бесноватой девчонке, обретающейся возле храма, богиню не видит, а припадков побаиваются. Считают – меня грайи мучают.
Брат посылает им вслед неприличные жесты и парочку раскалённых от злости стрел. Попадёт в кого, до добра такая страсть не доведёт. Но братец меткостью не отличается, а в гневе тем более.
Стрелы врезаются в землю, оставляют выжженые прогалины. Одна самая удачная вонзается в одного из либидусов.
Тварь со стрелой в боку носится будто кипятком облитая, хватает собратьев и душит в объятиях. До тех пор душит – пока не лопнут. Хватает её ненадолго, с лёгким хлопком исчезает вместе с очередной жертвой, но урон поистине разрушителен. Около дюжины самых крупных братних любимцев исчезает.
Некоторое время мы оба, разинув рот, смотрим на последствия.
Лицо брата делается белым, а белки глаз красными. Понимая, что это значит, бегу внутрь храма – укрыться в наосе, но не успеваю.
Чтобы отомстить, братец не жалеет стрелу. Хотя знает – оружие заберёт силы, а отдачи он не получит. Братнина посланница прошивает колено, и я валюсь на пол. Меня охватывает огонь.
Несколько минут ощущаю себя львицей во время течки. Корчусь, жмусь, хватаюсь за руки, которые не скупятся на удары. Мир пульсирует пламенем. Любое прикосновение пробивает молнией от макушки до пят. Это так приятно, что хочется одного – чтобы не прекращалось.
Поняв, что происходит, брат немедленно прекращает колотить и отодвигается. Наваждение сразу же исчезает. Садится рядом и смотрит, как на самую отвратительную гадину, какую только можно представить.
– Ну и мерзкая же ты тварь! – сплёвывает на пол. – А ещё богиня любви называешься.
Каждый вздох отдаёт болью в боку, но я поднимаюсь, поправляю порванный хитон, пожимаю плечами.
– Сам виноват. Мог бы думать прежде, чем стрелами швыряться.
Сейчас могу позволить себе правду. По брату видно, как он измотан. Мы с ним дети одного корня, швырни камень в одного – плохо будет обоим.
Главное – гнев ушёл. Я знаю, как ему обидно, что мне посвящают праздники, хоть я и младше, а ему нет. Вакханалии не в счёт. Безумие – подарочек Дионису.
Брат падает на мрамор и плачет. Так часто бывает, когда силы покидают его. Но таким я его и люблю. Когда перегорают страсти, Эри становится тихим, спокойным, меланхоличным. Не похожим на грозное божество, способное лишать разума. Брат не виноват, что родился из хаоса, когда матушка Гея корчилась, рождая новый мир.
Вот и сейчас, успокоившись, приносит с алтаря вино и фрукты, помогает смазать раны и перетянуть повязкой сломанные рёбра. Молча едим, за стенами храма шуршит дождь.
С дождём и ветром приходит ночь. С ней старик-ирей.
– Дита! – окликает пару раз, побродив по храму. Но когда ярость и сила брата перегорает, он не хочет меня отпускать. Он делится невидимостью, и мой кидамонас меня не замечает, хотя сидим мы перед алтарём.
Поэтому он зажигает огни в жертвенной чаще и прихрамывая уходит. Знаю, в такую погоду у него ноет колено, очень хочется помочь ему. Я могу исцелить его от боли, но увы, ненадолго – боль вернётся. Сердце человеческое, увы, надолго не удерживает любовь. Стоит ей исчезнуть, и вместе с ней уходят и мои дары. Но оставить брата не могу.
Мой старый друг уходит, а мы забираемся в жертвенный огонь погреться.
– Почему они поклоняются тебе? – спрашивает Эри.
Пожимаю плечами.
– Может быть, я лучшее, что есть в них?
– А как же я? – капризно спрашивает он.
– Ты прекрасен! – с жаром восклицаю я. – Просто они хотят большего. Хотят быть лучше. Ищут, что сделает их равными богам. Ты – влечение, волнение, радость. Но они растут и хотят познать разной любви – материнской, любви сына к отцу, брата к брату, учителя к ученику. Поэтому им нужна я. Но посмотри на меня. Что у них выходит?
– Прометей говорит – победа будет за тобою.
Прометей… Вспоминаю разбитое сердце упрямца. Герой, сумевший так много дать людям, но не сумевший понять и принять своё создание, когда тому понадобились новые боги. Не такие гордые, чистые и прямодушные, как Прометей.
Выбираюсь из огня и иду в наос. Время сна. Нужно напомнить людям, какому храму посвящено их сердце.
– Прометей не говорил, чего мне это будет стоить.
– Всё равно! Вся слава и поклонение тебе, – брат скручивается улиткой рядом.
– Я бы с радостью отдала тебе всё это. Ты не представляешь, как я устала бесконечно забирать страх и боль и заменять на любовь. Проходит день, максимум два, и снова в сердцах алчность, зависть, ненависть. Попробуй – пробейся, спаси и исцели. Зная, что, как бы ни старался, дары развеются утренним туманом. Думаешь, победа этого стоит?
Брат лёг на спину, сложил руки за голову и задумался. Дождь перестал, но вокруг храма, понуждаемый ветром, шумел лес.
– Победа – стоит. Ты станешь главной в целой вселенной. Все будут поклоняться только тебе.
– Годы её ожидания затмят количеством пески всех пустынь. А ты сможешь радоваться жизни и наслаждаться той любовью, которую они приносят в дар тебе.
Эри резко сел и уставился мне в глаза.
– Неужто, сестрица, ты мне завидуешь?
– Завидую, – призналась я, мне казалось, в очевидном. – Да тебе все боги завидуют. Ведь у тебя есть власть и над ними. Пусть и мимолётная.
– Давай меняться! – горячечно зашептал он, схватив меня за плечо. – Мне вечная власть и поклонение. Тебе радости бытия божком на час.
– Эри! Я с удовольствием! Но ты же знаешь, стоит солнцу погрузиться в вечерние облака, как мои дары исчезают, и нужно начинать сначала.
Брат беспечно отмахнулся. Глаза его горели – ярче жертвенного огня.
– Я знаю ритуал... – братец задумался. – Да я сам попробую удерживать! От носителя же многое зависит. Главное, чтобы ты не передумала.
– Не передумаю! В любой момент верну, если ты захочешь, – пообещала я.
– Тогда – договорились! Я всё сделаю, чтобы власть над миром досталась мне.
– Даже полюбишь его на веки вечные? – полюбопытствовала я, засыпая.
– Не думаю, что это будет очень сложно… – последнее, что услышала, обласканная мягкой рукой Морфея.
– Эр, Эри! – шепчу я. Чтобы не разбудить учеников, которых он притащил с собой.
Эри сидит возле камня – глаза закрыты, руки сложены, как у смертного во время молитвы.
– Сестра! – восклицает он радостно. Но вместе с тем так грустно, что сердце падает в лёд – колкий и беспощадный. Хочется найти слова и убедить – не надо! Но их нет. Их никогда нет, когда они нужны.
– Брат, – тяну я. Беру его руки в свои и думаю, что сказать, чтобы он отказался. Но говорит он:
– Ты стала такая красивая! – Улыбается так, что я понимаю. Всё бесполезно. Не отговорить. Не убедить. Не умолить.
Братец всегда был упрямым.
А я всегда его слушалась.
– Они так боятся! – кивает он на учеников. – Голода, холода, мира вокруг. И смерти. А я могу их спасти. Я хочу их спасти.
Мои руки опускаются. Брат падает на камень.
Его трясёт.
Меня тоже, но его сильнее. Гораздо сильнее.
Когда он поднимает лицо, глаза его залиты алым.
– Мне страшно, Дита, – признаётся он. – Один день страшно! А они в этом страхе живут всегда. Как?! Как они справляются с этим? Я не понимаю!
Он хватает мои руки, словно хочет вырвать.
– Не дай мне передумать, сестра! Не обмани! Помни – этому телу пути назад нет. Заберёшь дар – сама пойдёшь на крест. Ты же не обманешь?!
Трясу головой, силясь вырваться из пут кровавого взгляда.
– Нет! Ни за что! – зачем-то кричу. – Это ты решил умереть. Не я. Зачем мне умирать? Я рождена – жить вечно. Не хочу умирать!
Брат успокоенно отпускает мои руки.
– Не бойся, сестра. Тебе не надо умирать. Просто будь там, со мною, и верни дар, если мне не удастся его удержать.
– Хорошо, – соглашаюсь я.
И ужасаюсь радости, вспыхивающей в его глазах. Брат сошёл с ума! Так хочет власти, что готов умереть. Решил, если бессмертный умрёт ради людей, то они будут жить вечно. А значит, и вечно любить, благодарить и поклоняться ему.
Глупый братец!
Разве можно верить людям?
Пока я размышляю. Он встаёт, целует меня. Силой удерживает, не давая вырваться, пока не забирает дар – дар быть мной.
И пусть!
Мне нравится его роль. Люди могут сколько угодно обманывать себя, что нуждаются в любви. На самом деле нужно лишь обладание. Я могу дать это им. Сколько угодно!
– Они обманут тебя! Предадут! Как и этот! – кричу ему вслед.
Хохочу.
Мне можно. Люди меня не видят. Потом зачем-то плачу.
Глупый Эри!
– Не верь никогда людям, – говорю брату, когда приходит его час, – они настолько лживы, что даже боги их – лгуны.
Целую его в последний раз, когда центурион поднимает копьё, чтобы пронзить его сердце.
Дар не заберу – я обещала. Просто побуду тобой.
– А ты, брат, живи!
— Красиво, — равнодушно говорит Эхений и выключает вещание. Ему не особенно любопытно: Эхений родом из столицы, он и не то слыхивал. То ли дело — поговорить самому.
Марк вздыхает.
Быки, быки, быки — вот и всё, вокруг чего крутится разговор Эхения и Алкиса. Быки то, быки сё. Марку все четыре бычьи спины — покатые, сверкающие в проплешинах синей краски металлом, — кажутся вполовину менее занимательными, чем катаракты на глазах престарелого заправщика полуразрушенной зарядной станции «Зевсион». Марка, впрочем, никто не спрашивает.
Марк отличается от быков только новенькой, не протёршейся покамест на сгибах искусственной кожей. Как и быками, им движет божественный дух, вколоченный в кристаллические матрицы в брюхе, не более и не менее.
В отличие от быков, существование Марка трудно назвать банальностью.
Именно потому Эхений поминутно хватается за дробовик, изобретательно ругается на шести диалектах и взывает к десяти тысячам богов и боговдохновенных механизмов.
Когда Марк сидит тихо, когда вблизи не видны патрулирующие окрестности порта чёрные орлы, сменившие дореволюционных гарпий, беседа тут же сваливается в привычное, однообразное и чем-то напоминающее пережёвывание корма живой скотиной причитание: быки, быки, быки.
Стоит весна, редкие теомобили катят мимо повозки Эхения неторопливо, обдавая неповторимым духом переработанной в энергию божественной силы — Марк с радостью повторял и повторял бы, что это обычный озон; но от удара прикладом дробовика шуметь начинает даже в медной голове — а братья-герои, случись им такая фанаберия, вполне могут и картечи влепить.
Здесь — вотчина Самого. Ну то есть, Самого Самого. Громовержца. Марк уже спрашивал, и не раз: почему так? Почему в Дельфах — Самим называют одного провайдера, в Афинах — другую, на Кипре — третью? Не говоря уже о Спарте или Микенах? Немудрено запутаться, а главное — заряд, наполняющий матрицу, заметно различается, прежде всего, по знаку, направленности…
Когда Алкис устаёт лупить Марка, то устало ворчит, мол, обычным простолюдинам, обывателям и маргиналам, за глаза хватает одного-единственного источника энергии на все случаи жизни чохом. Сам — тут полагает воздевать очи горе, но Марк давно не покупается на нехитрые штучки, смотрит пристально, во все глаза, — Сам, каким бы он или она ни был, крайне подозрительно и неодобрительно относится к тем, кто слоняется между вотчинами; да и в типичном полисе гражданского страхования, включающем и быков, и повозку, и возниц, чёрным по лазоревому прописано: смена поставщика заряда в дороге не является страховым случаем.
Что значит: и не думай обдурить Самих, а уж коли пытаешься — никто тебе не виноват.
— Почему Влассис? — вдруг спрашивает Эхений и пожимает плечами. — А почему Йос? И Гериокл? Это надо спросить у моего престарелого папаши. Видишь ли, на старости лет он совершенно рехнулся и теперь что ни ночь смотрит сны цветные, со вкусом, запахами и тактильными ощущениями. Сколько мы на морфей-каналы ухлопываем, слов нет и зла не хватает. Но ничего не попишешь: предприятие полностью на старом хрыче. Не докажешь же ему, что эдак и наследства-то никакого не будет.
Быки поочерёдно поднимают головы, заводя уши назад, но не дождавшись персонализированных команд, продолжают резво топать по приморскому большаку. Дорога тут снижается к побережью, округлый булыжник предгорий сменяется тёсаными известняковыми плитами, во многих местах лопнувшими. Быки, тряся широченными медными рогами, дружно плетутся подальше от стылых рощ и хрустальных зорь, не забывая обрывать свешивающиеся с обочин ветки и побеги. Им не шибко-то требуется органика — братья-герои возницы опытные и бережливые; но быков не переубедишь.
— Так вот, о Влассисе… — мрачно присвистывает Эхений и откидывается на спинку сиденья. Морщится, почувствовав раскалённый полопавшийся дерматин, но не умолкает. — Там, короче, такая история…
За Пифоном
Влассис стоял, опираясь на копьё, и молчал.
Когда это случилось в первый раз, он без оглядки пошёл дальше. Правда, потом пришлось возвращаться и отбивать своего спутника у банды голодранцев. Во второй раз он ругался на чём свет стоит, пробовал тащить Гериокла за собой, невзирая на сопротивление... Сейчас же он просто ждал.
– ... и у неё, быть может, остались детки! Ты только подумай, как жесток мир! – причитал поэт, усердно работая руками.
Влассис сплюнул.
Наконец, Гериокл закончил и поднялся с колен.
– Я сложу о ней песнь! – воодушевлённо воскликнул он. – И это будет...
– ...самая прекрасная из всех песен, которые когда-либо рождались на просторах Эллады, – скороговоркой договорил за него Влассис, благо слышал эту мантру уже не в первый раз и (боги, пощадите!), видимо, не в последний.
Гериокл отряхнул пыль с длинного хитона и в последний раз оглядел земляной холмик, под которым покоилась раздавленная ящерица.
– Спешу тебе напомнить, что если мы в три дня не дойдём до места и не выполним каприз этой ба... гини, то о нашей судьбе не сложат даже строчки, – поспешил напомнить ему Влассис, сунул поэту кифару и махнул рукой в сторону зависшего над холмами солнца. – Конечно, нас тоже могут раздавить как ящериц, но я предпочитаю думать, что домой вернёмся с победой.
Гериокл только вздохнул. Влассис развернулся и пошёл на восток. Эх, мечтал он в горячей юности повстречать какую-нибудь Горгону. Или там, накрутить хвост зарвавшемуся Минотавру. В общем, сыскать славы... Нет, горгона в его жизни всё-таки случилась. Да так случилась, что хоть из дома беги, что он в общем-то и сделал. Только неудачным побег случился. Ну кто ж знал, что это персидское винишко так в голову даёт? «За осквернение храма...» ой, лучше и не вспоминать.
Теперь вот повязан с этим недоразумением. А Афродита капризной бабой оказалась. Даром что богиня. Не устроили её ни цветы, ни извинения. Пояс из шкуры Пифона ей понадобился. Ишь ты! Да он бы и тут выкрутился, если б не этот певец-недоучка. Вот шёл себе мимо и шёл бы. Так нет же! «Я пойду с тобой и сложу об этом песнь песней!» Ну а попутно неуклюжий Гериокл умудрился запутаться в собственном хитоне и падая, столкнуть богиню в храмовый бассейн. Да-да, в тот самый, в который накануне вечером облегчился Влассис.
Теперь божественная воля подгоняла их проклятиями. И не сбежишь, коли не хочешь, чтоб нос сгнил и отвалился, а то и чего другое.
От мрачных дум засвербило в паху. Влассис хмуро глянул на семенящего рядом поэта.
– Ты б спел что-нибудь этакое, чтоб идти было веселей.
Гериокл замедлил шаг, взял было кифару поудобнее, но потом сунул её обратно подмышку и затянул высоким блеющим голосом:
– Как Геракл с горой не сойдутся,
Так не встретимся вновь мы с тобою.
И пусть вечности две разминутся,
Как мечты, что накрылись пи...
– Пифон!
От неожиданности певец выронил кифару.
– Где?
– Или не он? – задумчиво продолжил Влассис, остановившись на краю ущелья и разглядывая виднеющиеся на дне, утыканные стрелами останки громадного змея. – В любом случае лучше спросить у местных. А вон, кстати, и они – суетятся, шкуру снимают.
И с криком «Да кто ж так пифонов свежует?!» Влассис скинул щит и копьё и кряхтя полез вниз с обрыва. Но не успел он преодолеть и половины пути, как мимо с надрывным воплем пронёсся Гериокл. Эхо гулко ухнуло где-то внизу и вместе с пыльной дымкой до Влассиса донесло обрывки слов:
– ...о-окий ми-ир, -ир, -ир, -ир...
В паху вновь зачесалось, на этот раз сильнее. Влассис стиснул зубы, чтобы не выругаться, но упрямо продолжил спуск.
***
– Значит, Аполлон? – переспросил он, стараясь дышать ртом.
– Он самый, – кивнул дельфиец, уважительно глядя на то, как руки воина ловко подрезают шкуру вокруг головы чудовища.
Влассис шморгнул носом. У самой челюсти, где чешуя потоньше и помягче, кто-то уже срезал кусок шкуры. Что ж такого Аполлон учинил в храме, что богиня и его отправила... Или у них там на Олимпе вечеринка намечается, а ей как любой женщине «нечего надеть»?
В глазах слезилось, в паху свербило, в мыслях он уже видел себя в самом неприглядном положении... Зато не пришлось с копьём на змея кидаться.
– Сколько стрел, говоришь? – уточнил он у дельфийца.
– Сто семнадцать. И все отравленные.
Влассис мысленно воздал хвалу Аполлону. Ну ничего, живут же люди и без носа. И без... Правда, не очень долго. И совсем не весело...
Ветер донёс дребезжащий звон кифары, а после и знакомое блеяние:
– И златокудрый Аполлон
Стрелой пронзает змея.
Жаль, это был не я, а он.
Но я ж так не сумею...
Влассис про себя отметил, что падение ничуть не повлияло на «талант» певца складывать рифмы. Откромсал себе солидный лоскут змеиной шкуры (за труды), вытер меч о траву и поднялся. Гериокл тут же помахал ему, отложил кифару в сторону и, подхватив костыль, бодро заковылял навстречу, подволакивая замотанную дельфийцами в лубок сломанную ногу.
– Надо бы это, – поэт махнул нечёсаной бородой в сторону стремительно разлагающейся туши. – оплакать и упокоить с миром.
И Влассис не выдержал. Схватив доходягу за бороду, притянул к себе и прорычал, брызжа слюной:
– Три дня! Ты слышишь меня? Три дня я заканчиваю мочиться и каждый раз мысленно прощаюсь с ним. И для чего? Для того, чтоб узнать, что какой-то божок обскакал нас?
Он отшвырнул Гериокла от себя, а следом кинул костыль.
– Мы отправляемся в путь немедля, – и проревел, оглядываясь кругом: – Волей пресветлой Афродиты лошадей нам! Иначе падёт её гнев на ваши головы! – перевёл дух и добавил: – И Аполлон уж точно поддержит богиню, на пир к которой так спешил, что даже не остался убрать за собой.
* * *
Как ни гнали они, но на полпути к храму, запах достиг такой мощи, что лошади пали. Влассис кинул бы и своего спутника, если б в голове не сидело предостережение богини о том, что вдвоём отправляются герои на подвиг, вдвоём и вернуться должны. Поэтому закинув на плечо кифару и подхватив поэта, он упрямо продолжил путь.
Их не пускали на постоялые дворы.
В них кидали комьями земли и кусками навоза. К одному селению даже не подпустили – пришлось обходить кругом.
К тому моменту как вдали показались колонны храм, Влассису казалось, что он сам уже напоминает почерневший и вонючий кусок пифона. Поэт выглядел не лучше, но всё же пытался как-то утешить его. По своему, конечно. Бормотал под нос какие-то стишки – Влассис разобрал только розы-навозы.
Внутрь их не пустили, поэтому Влассис кинул кусок скрученной гнойной кожи на ступеньки, отмахнулся от мух, и без того искускавших их троих и просипел:
– Мы пришли. Я, – кивок в сторону повисшего на его плече поэта, – вот он и оно, – пнул ногой шкуру, от чего облако мух снова взвилось в воздух, и взмолился: – Исцеления!
– Что за шум? – раздался спокойный голос, разом перекрывая возмущенный гомон собравшейся толпы.
И Афродита, собственной персоной появилась на пороге храма.
Влассис собрался с последними силами, но тут Гериокл протянул руку и заговорил стихами:
– К тебе взываем мы, богиня!
Будь благосклонна ты к страданьям
и вспомни час, когда во имя
тебя мы шли на испытанье...
– Кажется, что-то припоминаю, – наморщила лобик Афродита. – Но ты продолжай, продолжай.
Поэт выпрямился, по прежнему опираясь на плечо Влассиса, тряхнул запаршивевшей бородёнкой и закончил:
– ...убит пифон и снята шкура,
тебе несли мы – вот оно!
И пусть прекрасная фигура
подпоясается гов...
Влассис громко раскашлялся. Нет, всё-таки для поэта Гериокл слишком прямодушен – что вижу, о том пою.
– Мы добыли шкуру, искупили вину. Сними проклятье, о прекраснейшая из богинь! – почти пропел он, подражая своему спутнику и молясь, чтоб поблизости не оказалось других олимпиек – не хватало только в бабьи распри встрять.
Однако Афродита скептически оглядела нечто, уже скрывшееся под толстым слоем мух и повела плечом.
– Вы не выполнили задание. Не уложились в срок, да ещё и притащили сюда эту гадость, – она скривилась. – Но, так и быть, я дам вам возможность оправдаться. За морем живёт синий бык. Сандалии из его шкуры...
Влассис молчал, покорно склонив голову и чувствовал, как зуд в паху становится всё нестерпимей...
Плита проплыла перед глазами Марка, сменяясь следующей, потом ещё одной. Кто-то достаточно сильный, однако недостаточно смиренный громко честил мальчишку где-то повыше и плит, и огромных, убранных в полысевшие покрышки колёс.
— Сядь, угробище! — теперь черёд рычать наступил для Алкиса, уцепившего тяжеленного мальца за шиворот как раз вовремя, чтобы не позволить выпрыгнуть из арбы и коснуться сандалиями пыльной старой дороги. Медное, грузное тело, которым Марк пользовался в дороге, здорово фонило какими-то специфическими македонскими горными божками и явственно припахивало сатирами. Позволь такому пройтись вне экранированной повозки — и дружинники сядут на хвост снова. Только уже с серьёзными основаниями.
— Понял… — прохрипел Марк. — По… нял. Не буду. Не буду!
Алкис рывком вернул Марка в повозку — как раз пред алы очи Эхения, ткнувшего в нос мальчишке ствол дробовика.
— Нам нужна, — процедил Эхений, — если вдуматься, разумеется, так нам нужна-то только твоя башка. Лучше бы тебе сесть и нишкнуть, понял?
Марк кивнул, пытаясь отползти подальше. Грузовая кабина повозки не особенно подходила для таких манёвров — и Алкис тут же впечатал локоть в медный марков затылок: не суйся под руку!..
— Просто не повезло, — нахохлился мальчишка, но Эхений уже не слушал, продолжая густо пересыпанный божбой и бранью рассказ про какой-то нескончаемый сон, купленный у морфейников сдуревшим отцом семейства.
Во сне кое-кому, как понял Марк, не повезло тоже…
Сатир особого сновидения
Шаг. Ещё один. Небольшая пауза. Прыжок. Обогнуть колонны. Только с левой стороны, справа люди. Злые. Прислониться к стене. Досчитать до семнадцати. Рывок, и вот он – спасительный лес. Толпа далеко, но расслабляться не стоит. Время – его друг, но оно уже на исходе. Набрав в грудь воздух, он бросился в глубь леса.
* * *
Его звали Йос (1). Когда-то он служил Дионису (2), и в его жизни не было тревог и забот. Сейчас же он изгнанник. У него был выбор: бегство или смерть. Как правило, в таких случаях мало кто выбирает второй вариант, и Йос не стал исключением.
По-настоящему же уверенным в своем выборе он мог быть только два часа в день – после сна. Вроде как, удобно. Но ведь за всё приходится платить, а платил Йос амнезией. Тоже на два часа. Ни больше ни меньше. И всегда перед сном. Ему приходилось делать небольшие рисунки перед тем как заснуть, чтобы помнить. Это выручало.
Но о каких рисунках может идти речь, когда Дионис спускается с Олимпа к своей свите и вино льётся рекой? То-то же. В то роковое утро Йос открыл глаза, и даже предвидения не понадобилось, чтобы понять, что у него неприятности. Но на протяжении пары часов его дар (или проклятие) услужливо подсказывал, что будет дальше. Быстрый суд и такой же быстрый вердикт. Виновен. Наказание – смерть.
Однако время было на стороне Йоса. Когда ты знаешь дальнейшее развитие событий, то можешь выбирать эти самые события. В этом вся шутка. Сбежав с собственной казни, он боготворил тот камень, попавший ему в голову и наделивший его предвидением. К своему стыду, боготворил он его в тот момент куда больше, чем Диониса. Так начались скитания Йоса…
* * *
Он бежит. Сзади слышны крики. Догоняют. Свернуть и бежать к реке? Или всё-таки вперёд, надеясь скрыться в лесу? Выбор кажется очевидным.
…Йос углублялся в лес. Сам Гермес (3) с его крылатыми сандалиями лопнул бы от зависти, глядя на то, как он бежит, почти не касаясь земли. Ещё немного, и Йос спасён. Что-то мелькнуло перед ним. Натянутая верёвка. Он пытается её перепрыгнуть, но цепляется и кубарем летит на землю. К нему уже спешат люди, беря его в кольцо, отрезав путь к бегству. Йос в ужасе озирается и понимает, что очевидные решения могут быть плохи тем, что очевидны не только тебе. Ближайший к нему человек, целясь в горло, взмахивает серпом.
Брызнула кровь…
Йос моргнул и остановился. Ещё раз взглянул на лесную тропу, повернулся и побежал к реке.
* * *
С реки и начались его злоключения. Нет, конечно, в том, что от него отвернулись все, кто ему дорог, приятного мало, но в сравнении со встречей на реке это была мелочь. И если до этого Йос оправдывал имя, данное ему при рождении, то после ему следовало бы придумать что-то более подходящее. И трагичное…
* * *
Сначала он услышал голоса и весёлый заливистый смех. Поддавшись любопытству, Йос двинулся на источник шума. Выйдя к реке, он увидел трёх обнажённых девушек, резвящихся на отмели. Побоявшись быть замеченным, Йос спрятался за стоящей рядом ивой и любовался красотой и грацией девушек. Они были прекрасны. Никогда в жизни Йос не видел таких изящных и манящих фигур, ни одно лицо на его памяти и близко не было так прекрасно, как лица этих девушек. Сверху, над головой у него, что-то зашуршало, но Йос не обратил внимания, поглощённый наблюдением. Тут одна из девушек обратилась к другой по имени, и Йос встрепенулся, словно очнувшись от сна. Прислушавшись к их разговору, он услышал все три имени: Талия, Аглая и Евфросина. Перед ним, простым смертным, в реке плескались хариты (4) – прислужницы Афродиты (5). Понимая, что лучше бы ему уйти как можно быстрее, Йос начал пятиться назад, но тут из прибрежных зарослей вышла она. Афродита. И если хариты казались Йосу красивыми, то рядом с богиней они выглядели, словно дурнушки. Афродита была прекрасна. Нет, более чем прекрасна. Йос столкнулся с мыслью, что он не знает такого слова, которым можно было бы её описать. Афродита легонько повела плечами, и туника спала к её ногам. Покачивая бёдрами, она направилась к своим прислужницам, которые перестали веселиться и склонили головы, приветствуя свою богиню.
Тут над головой Йоса опять зашуршало, раздался треск веток, и с громким воплем кто-то упал в реку. Это был юноша со светлыми кучерявыми волосами и серо-голубыми глазами. За его спиной находились два белоснежных крыла. Девушки в испуге завопили, пытаясь прикрыться, и только Афродита глядела на юношу с улыбкой, покачивая головой. Эрот (6) (а это был именно он) начал выходить из воды и замер, глядя в сторону дерева. Он предостерегающе вскрикнул и указал на Йоса. Афродита посмотрела в ту сторону и, нахмурившись, кивнула Эроту. Тот в несколько прыжков подскочил к Йосу и, схватив, потащил в сторону богини. Несмотря на всю серьёзность ситуации, Йос не мог оторвать взгляда от Афродиты. Эрот уже отпустил его, и вот он стоит всего в нескольких шагах от самого прекрасного существа на земле. Сейчас же Афродита смотрела на него без той доброжелательности, с которой глядела прежде на упавшего Эрота. Её идеальное лицо перекосила гримаса ярости, она что-то говорила, но Йос не слушал. Он продолжал любоваться ею, находя, что в гневе она ещё красивее. Афродита махнула рукой, указывая за спину Йоса, и он обернулся.
Эрот целился в него из лука. Наконечник стрелы поблескивал на солнце, готовый вонзиться в плоть неудачливого наблюдателя. В то самое мгновение, как спустилась тетива, Йос отпрыгнул, и стрела угодила в одну из харит. Вроде это была Талия. Та упала в воду, и Аглая бросилась ей на помощь. Но ни стрелы, ни раны на теле у девушки не было. Талия же, встав с помощью подружки, обняла её и, к удивлению последней, поцеловала в губы. Йос воспользовался суетой и помчался прочь от Афродиты, её любвеобильных прислужниц и проклятого юнца с луком. Оглянувшись, он увидел, что Эрот снова целится в него. Йос метнулся в сторону и побежал дальше. Что-то слегка укололо его в спину. Он коснулся того места – небольшая капелька крови на пальце не слишком его озадачила. Радуясь, что он отделался малой кровью (фигурально и буквально), Йос продолжил свой бег...
* * *
Сильно болит голова. Пытается её коснуться. Жжёт. Руки в крови. В его крови. Или нет? Тогда в чьей? Он не помнит. Последнее воспоминание: он собирался признаться Ей в любви. Он пришел на Её любимое место, а дальше провал. Он уснул. Или нет? Скорее да, раз он ничего не помнит. А если на него напали? Но кто? Что с Ней? Она в порядке? Почему Она тоже в крови? Скоро они увидятся. Дар ему это подсказывает. Ещё немного, и он узнает, что произошло…
* * *
Мир перевернулся с ног на голову в небольшой рощице. Это случилось через несколько дней после случая на реке. Она сидела на траве, плела венок и пела. Когда Йос увидел её, всё остальное – люди, боги, его скитания – перестало для него существовать. Осталась только она. За всю жизнь он впервые понял, что такое настоящая любовь. Набравшись смелости, Йос вышел к ней, и ему было больно видеть на милом лице испуг. Хотя он сам виноват. Кто
обрадуется незнакомцу из леса? Успокоив девушку, что не желает ей зла, Йос попросил её продолжить петь. Она смотрела на него все так же с опаской, но в глазах читалось любопытство. Девушка потянулась к лежащему рядом мешочку и достала оттуда кусок хлеба. Преломив его, протянула одну часть Йосу, показывая тем самым, что он её гость и она ему доверяет. Йос поступил так же со своим хлебом. После обмена дарами Йос присел рядом с ней и ещё раз повторил свою просьбу. Когда она запела, он достал флейту и принялся аккомпанировать, а когда песня закончилась, заиграл другую мелодию. Девушка хлопала ладонями в такт и смеялась. Для Йоса смех этот был прекрасней любой музыки, и он хотел, чтобы так продолжалось вечно.
Но всё в жизни когда-нибудь кончается. В рощицу вошёл парень и с удивлением уставился на Йоса. Девушка с радостным криком вскочила и, подбежав к парню, закинула ему руки на шею. Йос ощутил вспышку ревности, крича внутри от несправедливости и невозможности оказаться на месте паренька. Однако, когда девушка представила их друг другу, он встал и пожал ему руку. Парень же не скрывал своего недовольства от присутствия постороннего.
Он буркнул что-то себе под нос и демонстративно сел к Йосу спиной – весь его вид показывал, что тому следует уйти. Йос же еле удержался, чтоб не дать сопляку затрещину. Так они и сидели, пытаясь завоевать внимание девушки, кто как может. Парень сыпал напыщенными пустыми фразами, Йос же отвечал шутками, чем выводил того из себя. На то, что объект их вожделения чувствует себя некомфортно, они не обращали внимания.
Так продолжалось какое-то время, пока девушке это не надоело. Она молча встала, взяла свой венок и пошла прочь. Соперники тут же подскочили и бросились за ней, но она всего парой фраз дала понять, что делать этого не стоит. Глядя на то, как она уходит, парень прошептал на ухо Йосу, что, если тот ещё раз подойдёт к ней, он его убьёт. На это Йос ответил, что парень не в состоянии и комара прихлопнуть без божественного вмешательства, и лучше бы ему покинуть рощу. Парень постарался уйти достойно, показывая всем видом, что это его осознанный выбор, но стоило Йосу кашлянуть, как тот прибавил скорости и вскоре исчез.
Только девушка пропала из виду, как Йос ощутил пустоту внутри себя. Он взялся было за флейту, но через пару минут отшвырнул в траву. В ушах продолжал звучать её смех. Взяв прутик, он начал рисовать её портрет на земле, но тут же его стёр. Не было на свете художника, который смог бы передать всю её красоту. А её голос… Так могли петь только сирены (7). Она покорила Йоса, и теперь он обречён страдать от несчастной любви на земле, а после смерти и в царстве Аида (8). Нигде не будет ему покоя.
Так прошёл день.
На следующее утро Йос проснулся уже с планом. Он подождёт, когда она вечером придёт в рощу, и признается в любви. А если она отвергнет его, то пусть убьёт на месте, ведь без неё жизнь не имеет смысла. Её парень…Он не сможет им помешать. Пусть попробует – Йос рыкнет на него, и тому понадобится новая туника. С этими мыслями и в хорошем расположении духа Йос начал играть на флейте…
* * *
Вот она, река. Ноги уже не держат. Хочется пить. Сил нет.
Он упал на колени, зачерпнул ладонями воду и начал жадно пить. Вода окрасилась в алый – от крови на руках. После Йос оглядел себя. На голове, возле рога, была корка запекшейся крови. Выглядело так, будто его ударили чем-то тяжёлым. Вероятно, от этого удара он и потерял сознание, а когда очнулся, не смог вспомнить, что произошло. Быстро осмотрев себя на предмет других повреждений, Йос с облегчением выдохнул. Сатир (9) как сатир. Только голова болит. Ладно, надо продолжать путь. Он побежал дальше.
Вот то место.
Она идёт на него, как было в видении. Её туника испачкана кровью, но она не выглядит раненой. Глаза невидяще смотрят сквозь него, а губы что-то шепчут. Кажется, имя.
Два часа прошли.
Йос хочет подбежать к ней, обнять, сказать, что теперь всё хорошо и она в безопасности рядом с ним. По крайней мере с ним безопаснее, чем с этим сопляком. И, может, она скажет, почему за ним охотятся люди. Неужели её парень натравил их? Кстати, где он сам? Почему не рядом с ней?
Он смотрит на неё, и в его душе покой. Слова, которые он мечтал произнести, так и рвутся из него, он не в силах им противостоять.
– Ты… ты прекрасна…
Он хочет продолжить, хочет так многое ей сказать, но его слова будто пробуждают девушку от сна. Когда она смотрит на него, в глазах только боль и ненависть. Её губы складываются в слово, смысл которого не сразу доходит до Йоса.
Чудовище.
Он начинает понимать, что произошло. Ему хочется крикнуть ей, что это ошибка, что он не хотел, но Йос знает, что она не услышит. Вокруг начали появляться люди, они обступают его. Сатир хочет ещё раз увидеть Её, но кольцо смыкается. Йос затравленно смотрит по сторонам, но пути к спасению нет. Его дар уже не поможет ему, да здесь он и не нужен.
Всё и так было ясно.
Таможенник долго-долго смотрит в глаза Марку. Марк не выдержал бы такого проницательного, пристального, злого и недоверчивого взгляда, вот только Марк уже не может ни отвернуться, ни потупиться, ни даже моргнуть.
Повозка уже часа два как маринуется в порту. Первое, что сделали Алкис и Эхений, оказавшись на территории, — сразу же рванули в низкопробную забегаловку со смехотворными ценами на вкусовую и одоральную рецепцию, да и нагрузились под завязку пережаренными котлетами и пересоленным хлебом из водорослей. Марка же попросту оставили сидеть в кабине, предварительно отключив двигательные контуры. Чтобы спугнуть вероятных угонщиков, достаточно будет и одного-единственного пугала, сообщил Эхений. Потерпи, велел Эхений. Скоро явится покупатель, посулил Эхений, и уж тогда-то со всеми долгами ты и рассчитаешься.
Кто ж знал, что вместо угонщика к повозке наведается таможенник?
Учитывая, что ни один из возниц не озаботился подношением Гермесу, так визит опережал график на несколько часов минимум.
— Повторяю, — уже не так любезно, скорее даже сердито говорит таможенник: — Пацан, где твой папаша, или с кем ты тут приехал?
Марк, как уже упоминалось, не в состоянии даже дыхнуть — счастье, что нынешнему телу это, в общем-то, и не требуется.
А вот то, что дробовик под сиденьем Эхения, а не в руках у Марка, — счастьем назвать трудно.
Ладно, решается Марк, поразмыслив. Ладно. И тянется зарядом к служебному жетону таможенника. Тот ругается, однако жетон достаёт. Начинает читать. Судя по изрядным переменам в гримасе и жестах — с удивлением и недобрым азартом.
Быстрее, кретины, думает Марк, но, кажется, пропускает эту мысль в канал связи: таможенник резко оборачивается и оказывается нос к носу с Алкисом.
— Я не доел завтрак, — сообщает Алкис — и с маху бьёт лбом в переносицу таможенника.
Потом они волочат тело назад, с грохотом сваливают в кузов и включат Марка обратно.
Заслужил, говорят братья-герои. И тогда у Марка рождается идея.
Новый бык должен появиться из повозки только к следующему утру, говорит он Эхению, так? Но ведь это же не обязательно должен быть именно бык? Какая, в сущности, разница, да?
Возницы — здоровенные уроды, истово верные Аиду, — думают долго и обстоятельно. Марк не торопит. Он думает, что у него есть шанс — пусть больше похожий на дорогой сумбурный сон.
Но это шанс.
Быки каждый день — лучше, чем быть распроданным по частям за порчу арендованного тела.
__________
1 С греческого переводится, как «удачливый»
2 Бог виноделия
3 Бог торговли, воровства
4 Богини веселья и радости
5 Богиня красоты и любви
6 Спутник Афродиты (в некоторых версиях - её сын)
7 Полуженщины-полуптицы. Обладают очаровательным голосом.
8 Бог царства мёртвых
Быки Made in Ellada, Командная баттл-дуэль № 1
Список форумов · Внутренний город · Форумы Арт-пространства «Понедельник» · Литературные дуэли
)- за трогательную историю. 
