Когда короны бьются, или Трудности ассимиляцииШутАвтор:
Астра Ситара– Ты – самолушая, я – самолуший, дети наши – самолушие. У нас нет выхода! Мы должны это сделать, таковы традиции!
– Милый, но мы же не вступили в секту, а просто переехали и получили гражданство. Будем следовать своим традициям, как беспонтовцы. Никто нас не осудит. Зажарим парочку крыс, покидаемся гнилой картошкой…
– Никто не осудит? Мы должны стать своими, если хотим прижиться! О чём ты думаешь, Ума? Хочешь вернуться в Безпонтовию, чтобы наши дети стали трубочистами или мимами?
– А мне нравятся трубы, – возразил юркий десятилетка Блюм.
– Чтооо? – вознегодовал Лумпль, – сын, ты теперь самолуший! Никаких труб!
– Мамо, – манерно обратилась к Уме старшая дочь Лапка, – папо совсем кренделя двинул?
Безпонтовка Ума, образцовая мать двоих детей, тяжко вздохнула в ответ. Новогодний обычай Самолушести казался весьма сомнительным. На родине отмечали Новогодье без фанатизма. Половят на застолье парочку крыс, обвяжут паутиной домашние скелеты, король потрындит в зерцало. Может, казнят очередного придворного шута. Без выпендрёжа жили – душевно, по заветам Мрачного Жнеца.
Зато жизнь в Самолушести радовала новизной. Дети освоили нехитрые правила гигиены. Оказалось, что мыться даже полезно. И не так уж сильно отличались соседи. Вместо Жнеца Мрака здесь служил Дух Новогодья, крыс успешно заменяли голуби, а короли, как известно, везде одинаковые.
Гимны солнцу и чтение героических баллад Ума освоила быстро. Пришлось отбелить зубы и закупиться платьями. Уже не поставишь скелет прабабушки в прихожей, зато каждое утро доставляют молоко, и разносчик убегает почти не матерясь. Лапка зачитывалась журналом "Как стать принцессой". Блюм то и дело пересказывал длинные куски героических баллад. Дети с упоением мечтали о первых стеклянных коронах. Ума верила, что семья обжилась на новом месте, но муж считал иначе.
– Мы должны это сделать, соседи бдят, – нервничал Лумпель. – Повышения при дворе не видать пока не освоюсь в доску своим.
– Одна ходка, и хватит выручки переехать в Безпонтовию, – мечтательно сказал Соня.
– Там крыс жарят по праздникам, – заметил Чумачок.
– Всё лучше, чем святая вера в совестливость сверчков. Вечно гонят медитировать на их стрёкот. А бесконечные гимны солнцу? Один раз поддал газу – и снова к сверчкам. Да, кто выдержит речовки солнцу в семь утра? А ведь у меня слабый кишечник!
Чумачок слушал нытьё приятеля в пол уха, но до бегства из Самолушести вполне дозрел. Проклятые короны из стекла! Бьются – сплошное расстройство. А без короны в Самолушести никуда, все в коронах.
План, как всякое деловое предприятие, держался на полезном знакомстве и крепком алкоголе.
– А если заклятье не сработает? – волновался Соня.
– Да он пьёт всё, что горит. И никто его не заподозрит. Преступление без жертвы!
– Да-да, – суетливо соглашался Соня, но потом нервно сдавал, – он же вечно бухой в дупель! Особенно под Новогодье!
– Тут главное навык, – настаивал Чумачок, – лучше никто не сдюжит.
И семья новосёлов решила призвать Дух Новогодья, чтобы помочь разносить подарки. Решились нелегко, ведь в Безпонтовии редко обращаются к Мрачному Жнецу. Обычно на кладбище и в жертву приносится кошка. Лумпель настаивал, что Самолушесть – светоч цивилизации, здесь всё по-другому и можно без кошки. После заверений маленькому Блюму, что Дух Новогодья никого не съест, Лумпель собрал всех у камина. Надрывно зачитал заклятье из справочника дотошного фольклориста "Замшелые традиции Самолушести". Но после напрасных ожиданий место призыва решили сменить.
– На посошок, – сказал Бдух и приложился к бутылке.
– Полегче, старче, – забеспокоился Соня.
– Дело требует скрупулёзности, – заметил Чумачок.
– Ага, пулёзности, – рыгнул Бдух и сладострастно занюхнул рукав фуфайки. С трудом остановив взгляд на скользкой парочке, он наигранно строго вопросил:
– Вы были хорошими мальчиками?
Следующее, что помнил – лезет в очередной тесный дымоход, собирая копоть по углам. В прошлом году он продал последнего яка и теперь прыгал по крышам обвязавшись верёвкой, словно какой-то трубочист.
– Грёбаные капиталисты, – ярился Бдух, – пашешь за молоко и печенье…похератели традиций!
Раньше ему оставляли крепкий гоголь-моголь, и Бдух радостно догонялся по ходу службы. Но когда Самолушесть захватил здоровый образ жизни, он впервые провёл Новогодье трезвым. Это его сломило. В чём смысл? Маленькие бесполезные существа берут взятки конфетами, продавая свою свободу за шоколад. А он, Дух Новогодья, всего лишь винтик бездушной машины капитализма.
"Я заклят! – трагически думал он. – Заклят братией воров на обнос злата. И пусть! Пусть шакалы резвятся, глодая кости льва! Поносящие традиции плебеи сами себя изничтожат, а я восстану из их праха!"
– Ыы? – пьяно икнул он, ткнувшись головой в преграду. Помнил, что полз вниз по трубе, но вдруг вылез из люка канализации.
– Великий Дух Новогодья? – робко вопросил долговязый мужичок, к которому жались жена и дети.
– Хаа! – продраконил Бдух и скучно подумал: "стажёры…"
Вручив мужичку конец верёвки, Бдух полез обратно в люк. Вот, что бывает, когда заклятья накладываются – сбитый маршрут.
В следующий раз он вылез из дымохода с чудаковатым уловом на верёвке. Почти забытая традиция помощников Духа Ногодья пришлась некстати.
"Я иду тропой порока. Крадусь в ночи средь сокровенных пенатов. О, горе мне, осквернителю домашнего очага! Заклятый обращённым в яд нектаром, злой волей златолюбцев я опустошу этот двор в самый священный день годины, а вместе с ним – и людские сердца! О, горе мне!"
Бдух остановился, звучно высморкался в бороду, трясущейся рукой полез в мешок и достал неказистый кубик с биркой. Положив находку на край столика у камина, Бдух смёл в мешок остальное содержимое стола.
Лумпель с семьёй держались за верёвку и смотрели на Бдуха большими глазами.
– Чугунная Люстра! – вдруг ахнул от удивления Блюм.
Семейство уставилось на знаменитую диковину, свисавшую с потолка в сумерках роскошного зала. Всякий беспонтовиц побаивался Великой Люстры, как массивной, чудовищной конструкции. Но только аборигены знали её истинное предназначение.
"Мы во дворце", – с тревогой подумал Лумпель.
Он нервно взял кубик и прочитал надпись на бирке: "Дорогому Бому, министру Монет. В этом году ты был плохим мальчиком, но исправно уплатил подоходный налог. Стоимость подарка (куб игральный) рассчитана согласно представленной декларации доходов. С Новогодьем! Хо-хо-хо."
– Господин Дух? – робко позвал Лумпель, возвращая подарок на место.
Но Бдух, не отвечая, дерзким зигзагом двинулся дальше, и по воле заклятья семейство отправилось за ним. Вскоре Лумпель понял, что они вторглись в закрытую часть дворца. Бдух нашёл тёмную лестницу, ведущую куда-то глубоко во мрак. Спускались вниз, а лестница всё не кончалась.
– Куда ж мы идём, муж мой? – с дрожью спросила Ума.
– За традициями, – глухо ответил он и подумал: "Таки надо было резать кошку". Собственный ответ казался ему породному зловещим. Не успела нахлынуть ностальгия, как путники вышли к огромному рабочему цеху. Звон стекла дрожал в воздухе.
– Папо, это короны! – обрадовалась Лапка.
Не было в Самолушести большей ценности, чем хрупкие короны из стекла, которые так часто бились.
– Повсюду дети, – потрясённо сказал Лумпель.
Вокруг кипела работа, а сборкой корон занимались малыши не старше Блюма. Они не видели скрытого праздничным флёром Духа Новогодья с помощниками.
– Милый, это же незаконная фабрика детского труда, – ужаснулась Ума. – Под самым дворцом!
– Мы должны валить отсюда, дорогая! – не стал долго думать Лумпель.
Но они не успели.
Утром Соня и Чумачок поразились вмиг облетевшей королевство новости.
– Как вы раскрыли преступление? – спрашивали скромного дворцового работника.
– Я следовал традициям и исполнил свой гражданский долг, – гордо отвечал Лумпель, которого обещал наградить сам король.
Заслуга же принадлежала пробившей три этажа охранной люстре, которая в погоне за потяжелевшим мешком Бдуха обрушила крышу сборочного цеха. Но Лумпель полагал, что от обвала всех спасло заклятье помощников Духа Новогодья, и с чистой совестью принимал благодарности самолушцев.
Лишь одна вещь его смущала.
– А кто это такой? – допытывались соседи.
– Наш дядюшка из Безпонтовии, – обречённо отвечал Лумпель.
– Ыы! – радостно салютовал початой бутылкой Бдух.
Он вновь явился свету до следующего Новогодья, и самым лучшим подарком уходящего года полагал приютившую его семью. Что-то подсказывало Бдуху – здесь он стал своим.