В. Кузнецову
Мы догадывались, что эта минута грянет ближе к концу выпускного, когда все уже будут достаточно пьяны, но никто не оказался к этому готов.
Медляк.
До меня дошло, что происходит, только когда я увидела классную руководительницу, бегающую около столов и вытягивающую мнущихся школьников на середину ресторанного зала.
— Давай, Лёня, бери Леру за руку, ну! Зря ты что ли с ней за партой всю школу просидел?! — кричала она, хватая своих протестующих подопечных. — Та-ак, Соня, ну трусит он, так ты возьми и сама, сама его вытащи! А ты, Колька, чего ты стесняешься, как будто она тебе не нравится!
Витя сидел рядом со мной, попивал клюквенный сок и посмеивался.
— Вот ей делать нечего! — обернулся ко мне.
С Витей классная сводила нас чуть ли не три года кряду. Противоположности, мол, всегда притягиваются. Но мне нравились другие мальчишки — высокие и глуповатые, вроде Коли. А он уже лет пять сох по Катьке. Так что мы остались друзьями. И иногда ходили играть в настольный теннис.
Я натужно улыбнулась. Посмотрела на Колю, который, осмелев, стиснул тонкую талию Соньки и проводил её в середину зала. На душе стало зло — мы были похожи, как две капли воды, а поклонники ластились только к ней. Я отвернулась и хлебнула вина.
Витя с интересом наблюдал за торжеством внутриклассного сводничества, пока Катька не выпорхнула на танцпол. Под руку с его лучшим другом. Тогда он нервно хмыкнул, допил сок и встал из-за стола.
— Кажется, пора линять, — сказал он мне, кивая на приближающуюся классную, и быстро вышел на террасу.
На улице уже темнело. Над тихим морем загорались первые звёзды. Маленькие столики на террасе были уставлены забытыми бокалами. В пепельницах дотлевали окурки.
— Ты, Оль, когда результаты экзаменов узнаешь, что делать собираешься? — спросил Витя, едва я подошла.
— На филологический подамся, наверное. Выучу немецкий. Уеду в Германию, буду там разные литературные проекты курировать, — ответила я тогда на полном серьёзе. — А ты? В Военмех, ракеты строить?
— Ну да. Надо ж кому-то космос поднимать! — усмехнулся Витя. — Думаю, буду продолжать преподавать параллельно. Так сказать, растить будущее поколение.
— Тебя взяли на работу? — удивилась я. — Ты не говорил! Поздравляю!
— Ну да, ещё в прошлом месяце, — ответил Витя. — В летний юношеский кружок радиотехники. Деньги не очень большие, но зато мелкие меня называют Виктор Александрович. А это тебе не баран чихнул! Это почёт! — он рассмеялся.
— В Москву, значит, не поедешь? — спросила я. — Тебя там после выигранного Всероса, наверное, с руками оторвут.
— Да ну её, эту Москву, — махнул он рукой. — Понты одни!
Мы оба захохотали. Перед нами лежал весь мир.
Позади раздался подвыпивший голос классной:
— Ах, вот они где! А ну-ка, Ковалёв, Бурковская, пошли за мной! — не слушая наших робких протестов, она подлетела к нам и взяла под руки.
Мы выкатились почти кубарем на середину танцпола прямо под начало второго медляка. Из колонок донёсся расплывчатый голос женщины, спрашивающей невидимого собеседника по-английски, будет ли тот любить её, когда она постареет. Витя вздохнул и, смущаясь, взял меня за талию.
— Давай уже отделаемся, — пошутила я, подавая ему руку. Он сочувственно поджал губы, и мы начали неловко качаться в такт музыке.
— Я же говорила! Они прекрасная пара, просто прекрасная! — всплёскивала руками классная, открывая очередную бутылку шампанского.
Пианино и виолончель тонули в эхе голоса певицы, а пары вокруг нас — друг в друге. Неуклюжая подростковая любовь, таившаяся годы, наконец выплеснулась из всех нас неловкой нежностью, робкими взглядами друг другу в глаза, еле заметными движениями пальцев по спине. Многие уже не скрывали своих чувств и, аккуратно дотанцевав до края площадки, убегали на террасу — целоваться. Из окон пахло морем и летней ночью.
Первая волна смущения схлынула, и я, наконец расслабилась. Поймав такт, улыбнулась Вите и сделала поворот под рукой. Ухватила взглядом, как Коля и Соня за спинами других убегают с площадки куда-то на улицу. Смеются.
Меня охватила ненависть. К самой себе. Я была умницей, у которой списывали, пока Соня держалась середнячком, — но меня не любили. Я гордо приходила в школьной форме, пока Соня носила джинсы. Я влюблялась слишком навязчиво, с пылкими признаниями и стихами, пока Соня лишь скромно кокетничала. Мы были так похожи внешне, и оттого я чувствовала себя её плохим двойником. Уродливым отражением в зеркале.
Я посмотрела на спокойного, улыбающегося Витю, и мой гнев сменился стыдом. Я могла быть, как он — невозмутимым и дружелюбным, знающим себе цену, но не желающим славы, и потому не завистливым. Ищущим выход из любой ситуации, даже безнадёжной. Вздохнув, я уткнулась носом в воротничок его смокинга и заплакала.
— Прости… мне кажется, я плохой человек, Вить, — прогнусавила я.
— Ну-ну, — пробормотал Витя. — Ты за кого меня держишь? Думаешь, я играю с плохишами в теннис?
Я усмехнулась сквозь слёзы, а он начал гладить меня по спине. Затем наклонился и положил голову мне на плечо.
Так мы стояли, покачиваясь, посреди этого зала, влюблённые не друг в друга, в последнюю ночь, свободную от времени, и думали — каждый о своём. Женщина из песни спрашивала Бога, можно ли ей быть вместе с любимым и после смерти, родители тихо плакали в сторонке и запивали слёзы шампанским, а мы… Мы просто были. Были сейчас. И больше никогда.
Мелодия затихла. Витя поцеловал мою руку, кивнул мне и отошёл. Я взяла бокал вина со столика и вышла на улицу. До утра мы больше не разговаривали. Было незачем.
На заре, раздав всем обречённые обещания поддерживать связь, мы прощались, не зная, что это наша последняя встреча. Витя Ковалёв погиб от удара током на глазах своих учеников через два дня. Так у нас случился второй выпускной. На его похоронах.
— Ты это, не пропадай, Оль, — сказал он мне, хлопая по плечу. — Сходим в среду, может, в теннис поиграем?
— Не пропаду, — ответила я и обняла его. — Давай сходим.
Обязательно сходим. В теннис. И на каток. И в музей. И ещё всюду. Когда снова будем молоды и прекрасны. Я обещаю.