Сборник N, Антибиотик

Эти рассказы выражают мое аляповатое настроение, да и в обще, не являются всемирным достоянием рунета, поэтому я их никому не навязываю. Кто захочет, тот поймет мою писаргу, выразит свои надежды и притязания под катом)
///
Эхо витало меж рассеянных туч, прерывисто дыша зноем жарких стран, пропитанных растущим в недрах гор эвкалиптом. От особого растения, благородными и древними корнями, как сама суть обетовании, схватившись в схватку с алчной природою, исходил шарм печали и безысходности, что он будет навеки удушен собственной тенью, задавлен камнепадом или еще какой-нибудь напастью, что часто является мне по ночам в форме вечного, не прекращающегося ни на миг, кошмара.
...Люди бежали. Куда именно мчатся, посреди угольно-пепельной тьмы, толпе полоумных фермеров, было не ясно. Пугать воров собираются? Отнюдь, уродов в нашем этическом обществе пруд пруди, так было всегда и везде, так будет в будущем и настоящем, поэтому каждый третий скорее сидит на стези собственных желаний, которые сочлись бы четвертым за богохульство, а пятым за извращения. Однако, могилы, усохшие пни и блудливые дороги, заводящие на пир к волкам алчной демократии, способны предвидеть. Покамест, так сказал, а точнее надменно извлек, на радость разгоряченным либералам, один заезжий некромант. Он был одет в анархические шаровары какого-нибудь деспота с перекошенным лицом и жаждой младенческой крови. Публичный агитатор, светская львица и сошка в руках собственных амбиций. Все мы, как один желаем одного — скорейшей смерти. И дело не в сложной структуре светлого будущего, непредвиденного конца, а в этических ценностях, морали шалопая, заснувшего на уроке. Он представляет себе жизнь, наполненную необъяснимой простотой, вгоняет себя в краску и мнит о неординарности и скованности братских уз. Он вещий черт или отброс сего насущного. Не фосфорическая медуза дна преисподней, выбравшаяся на берег. Извольте, но никто не обещал ему обратного билета, путь идет по накатанной траншеи, где лежат людоеды и конокрады. Однако стоит ли вернуться нам обратно, к ползущей на холм медленно текучей массе, напоминаемой дешевое желе, купленное верою и правом в дорогом ларьке...
Я вздрогнул. Пуля прошибла мне ногу, вторая летела шмелем ей вслед. Ползая вокруг да около, я попытался приподняться на ноги. Они были скованны раскаленным добела железом. Пуды чугуна душили мне легкие. Пальцы сами перебирали кухонный гарнитур в надежде найти тесак. Я резал себе пальцы за то, что они выкололи мне правый глаз. О ужас, я не мог больше терпеть, смотря в голубеющую даль. Маршировать под мародерские песни и штурмовать построенные ранее планы, материализующие деньги и власть, отрывая от человека кусок за кусочком слоеного пирога из костей, перемолотых в терпком кофе. Почему я должен терпеть сокрушительные крахи и непотребные взлеты? Мама, мы все, в одночасье, сошли с ума и стали похож на разумных идиотов...
Второй день я провел заточение в клетке. В дальнем углу белой комнаты жгли костры и поедали крыс. Смотреть было забавно и даже приятно, говоря себе, что поживаешь ты лучше их, кормишься чужими отбросами (право очень питательными и главное — заморскими) и выделяя, помета не хуже чем прославленный под Неаполем скакун. Потом стало неожиданно темно и холодно — куда дели светило?
Третий день прошел весьма удачно, и я считаю — колоритно. Развязав мне руки, судьба принялась водить меня за нос, хватая за самые неожиданные места. Я видел, как полыхали крематории, где пекся свежий хлеб, с жестковатой корочкой и багрянцем внутри, в общем, такой, какой я люблю.
Четвертый день...
На улице стояла тишина. Под окнами пели дифирамбы отчаянные влюбленные, в надежде найти рай. На площадях грохотали пушки, и валил едкий дым. Сильные порывы ветра поднимали застоявшиеся пары ядерной пыльцы, выедая безлюдные парки и превращая все в ржавый ад (ржа есть учение, всем детишкам по хваление и взрослым мать предтечи). Тихий мир, уснувший под покрывалом анабиоза, приглашает вас в гости...
Пятый день на меня палят алые ниточки, нисходящие из подвешенного над головою паяльника. Тело кидает то в жар, то в безмятежный холод. Мысли, застоявшиеся у меня в голове, улетучились в воздушных потоках, нагло транслируюсь на гудящий прибор. Он изредка стоял подле меня, что-то считывал, кружась в вальсе, и так же быстро исчезал. Мне было странно это наблюдать. Зачем дрянная коробка на колесиках пытает меня каждый божий день, стирая мне память, загоняя в образовавшиеся тромбы, кучу ненужных микрочипов?
Шестой день
Я вспомнил свое многогранное детство. Когда на улицах орали гимны коммунизма, а на проспектах возвышались портреты неизвестных мне лидеров, которые, кажется, тронули лед ледоколом «Союз». Плакаты вещали вольным гражданам свободы, а радио наперебой орало, что все мы едины. В ответ же ему, молодой комсомолец соотносил противопоставление, — в каком же месте мы стали друг другу нужны? Наступало продолжительное затишье. В подворотнях темных улиц мечтали о раздельном санузле, о кирпичной стене, которую не уничтожит вечность и о соломенной крыше над головой. Но мир оказался жестокой ложью, расходился по швам и гудел, как паровоз...река Бошетунмай текла на дикий запад, воровать соленые помидоры и растить кислые алюминиевые огурцы...
День седьмой
...Вокруг все рушится, а в голове полный кишмиш! На улице кричат и жгут разноцветные флажки. На охоту выходят крестики (парни в черных тогах и с жалами в руках...). Освещая путь ламинированными фонарями, они медленно, но уверенно шли по главному проспекту города и в буквальном смысле - потрошили людей, которые показывались из-за темных углов или памятников коммунизму и свободе мыслящих... Скамьи перевернуты, а акации истоптаны. Грязь и слякоть - первый признак непогоды в общественном строю...
И вот, на место религиозных фанатиков заступают бронированные танкеры в черных масках террора. Дубинками и щитами они забивают и заводят под гребенку оставшихся соплеменников. Сопротивления со стороны бедствующих крушения не ощущается, но кто-то приспособился кидаться головешками в проходящую мимо интеллигенцию...На мир низошла новая волна…словно эхо прошлого, поражая раскатами всевидящего грома…тьма оплела наш разум и открыла иную дверь…портал в мир иной.
Восьмой день
На нашу улицу вновь грянула проверка. Несколько десятков фобий в белых тогах ворковали на насесте, а лишь потом, хватая ряжеными перстнями иссохшую землю, копали могилу живому…пусть и гражданину чужой страны. Забирая мертвого пса, они не редко посматривали на мой дряхлый вид, всматриваясь в голубые глаза, щупая мой затылок пинцетом, мол, намекая, что рано или поздно, задним числом январского утра, выселят ногами вперед. Я отпирался, бился кулаками об кафельный пол и молил о скорейшем прекращении божественного театра.
Следующая неделя первого дня вышла мягко сказать не важной. Выпив дорогого мартини, хлебая вязкий на вкус борщ, выпив пива литр – я уселся на паперть и начал гадать с лицом охамевшего бюрократа. Мои планы были бы весьма логичны, если бы рубильник валют, крутившихся вокруг крупных чинов, как звезды вокруг планет, имели смысл изменчивости и свойственной наклонности. Тяжело мне было. Я вновь подошел к личному бару и достал бутылку дешевого портвейна. Сделав пару глотков и написав заявление в «Коммерсант», я сию же минуту принялся творить…бредовый план лжеца.
Девятый день выдался урожайным. На грядках Сибири взошли первые абрикосовые долины, на юге страны стало холодно, как в рефрижераторе, а мужчина родил дьявола. В общем, все прибывает в легкой апатии, - по накатанной дороге небезызвестной участи любого, кто следует ею и следит за собой.
Десятый день…
На улицах было темно, хоть глаза выколи. Изредка скрипели ставни ближайших итальянских домиков, наполняя чудные проспекты рокотанием деревянных статуй и каменных мостовых. Безлунная ночь слагала песни, подтрунивая ветром и цокая грозами. Горы, окружившие городок с юга на запад исполинской стеною, громогласно вменяли песни горцев. Тропки, преодолевая тернистый путь сквозь леса и дивные поля ржи, спускались к истокам великой реки. Она, омраченная кровавой битвой, питала гноем местные пастбища, раскинувшиеся по обе стороны чудных берегов. Белая река затопила главную дорогу, и теперь оставалось лишь гадать на кофейной гуще – куда повернет свои язвы взбесившаяся природа. Воды акватория вырвались из выстроенных для них пару веков тому назад плотин. Река забушевала пуще прежнего, разразился ураган в граненом стакане. Горы сковали городок стальными цепями, забили песком тысячи пустынь выявленные амбразуры и немногочисленные тромбы. Река, в такт непрекращающемуся дождь, топила серой кашей пригород, безликие деревни, разрушая все на своем пути. Смывая ржавые статуи, бронзовые амфитеатры и золотые Капитолии – возвращая природе украденные самоцветы. Вскоре от настоящего ничего не осталось, погрязая в трясине будущего. Теперь между безрассудным адом и лживым раем есть константа – пустая Новая Земля. Она, словно многогранный куб, переливается тысячами цветами и похожа на диковинный изумруд, а на самом деле обычная планета…одна из тысячи, погребенных под толщей собственных взлетов и удручающих падений, проб и ошибок.
Смерть после полудня не минуема. Стены, окрашенные в алые цвета, словно дикий тунгус иль друг степей калмык, обернулись огнем и рассыпались в тот же миг. Мы, застоявшиеся в звене цепи неподвижные изваяния, ищем происки предков. Заставляем историю работать на нас. Но покуда механизм не износился, эта песня будет вечной... страшной тишиной, предтечей нового, неминуемого, катаклизма.
///
Он не идеален. Механизм популяризирующего роста в массовых дебрях, отрывистых заголовках желтых газет. Это тоник свободы, внеочередная машина гипотетического анабиоза. В его карманах пестрят странные бумажки. Он их придумал для того, что бы прожить свою вечность в вечных скитаниях по миру. Работу он заменил ленью, порицая ее на дешевой, мелированной, бумаге. Ему душно везде, пусть в толчее будничной калии беспринципных коммунаров, в пылающей и манящей Аравии, в бочке из капиталистического дерева, в чистых степях порочной демократии. К тому же, имея лошадь, он хочет иметь и своего подручного. По необъяснимым причинам, он видит мир неидеальным витражом. Он раскулачивает общественную толщь, копаясь в потускневшем песке – в надежде найти ложную правду. Однако, имея всех и сразу, он может статься злодеем, когда подобный ему политикан будет громить кассовую биржу и казаться в глазах разгоряченных масс – героической фобией нынешнего минувшего века. Он, будучи неисправимым наглецом, может залезть в чужой карман, раскрыть от удивления рот и быть облюбованным в неприкрытый зад своих идеалов и недостатков. Однако, спустя лишь пол своей ставки, он обязательно оправится и найдет объяснение своим действиям. Его назовут художником эпохи и мыслителем масс, но он, увы, не станется тем, за кого его принимают. Он поимеет тех, кто пытался заесть его смаком. И будет продолжаться это оргия до тех пор, пока один из пассивных персонажей трилогии не двинет кони. Тогда на его место заступит предыдущий. Все они люди. А он – неидеальная личность, которая зовется патологически опущенным или, по аналогии с дарвиновской теорией, - бесхитростным человеком.
///

То что должно было засветится на грядущем Пролете, но не исполнится по понятным причинам. Это не рассказ, а тем более не драма. Дурные скетчи, детям на ночь и мозги на полку - в кровать.
///
Я соединяю пазы. Укладываю оцинкованный гроб. Загадочное что-то в этом занятии есть, манящее тут же стукнуть по растопыренным пальцам массивным молотком, спутав грибок ржавого гвоздя с отмершими клешнями батрака. Пока, вроде, выходит более чем архаично. Красота, не подкрепленная черничной явью. Все блестит и переливается на солнце. Смотришь на грубый коробок и не нарадуешься. Здорово! А какое счастье, когда он будет закончен. Чистая прибыль – штука баксов. Транжирь, пока жирок не набежит. Но. Вернемся, это, к хлебу насущному. Пора, думаю и подкрепится. Вняв своим мыслям, я разделил свое баснословное пиршество с дикими птицами, окружившими меня хороводом. У каждого стервятника на черной шейке колыхалось серебристое ожерелье. Дует ветер. Сильно завывает. Но грошовый остаток дня выдался жарким. Святило, пожрало в себя наши онемевшие члена и собиралось уходить на упокой. Лоб покрылся испариной, ноги не слушались благоразумного хозяина. Ох, как припекает-то. И тут мне стало жалко воровок. Птицы клевали друг друга в экстазе, пытаясь хватать глотками заплесневевшие сгустки паров. Мусолили друг друга до дыр, жалобно гаркали, а потом, отхаркиваясь падалью и перемолотым пометом прежних мертвецов, веяли волшебными опахалами. Ритуальные бои с целью выживания. Умертвить себя, что бы жить спокойнее. С таким мыслями я, насупившись над практически законченным концептом инженерной мысли, пытался найти в своих концах хоть каплю святого. Дал дубка и улегся в прохладу. Заходило за темную тучку рьяно солнышко, озаряя землю красным заревом. Больше ничего не помню…
Горят звезды на небосклоне. Шумит лес. Мерно стучат колеса по мостовой. По реке Неве плотогоны тащили за собой самые разнообразные бочонки. Они разгорячено приплясывали за корабликами, тонули в тине, вязли в мутной жиже. И вновь их подбрасывали волны, унося в пучину небытия. Где-то за горизонтом светлее, чем здесь. Горит чья-то изба. Орут бабы, блеет в беспамятстве бесхозный бомж. Осиротел чей-то детина – будет, значит, сыном полка. Скачут турки в город Град, он зовется Ленинград. А вот там, чуть севернее коряг и зеленого вала – мерцает чудо-дерево. На ней звезда плывет всеми цветами радуги. Продают свое тело русалки. Бедный воевода спустился к истокам Невы, хлебнуть соленой водицы, а угодил в нефть и превратился в козла. Обыкновенного такого, отъевшего и бородатого. Седые старики, будучи провидцами и двуликими философами современности, питают надежды к молодежи. Ну а младшая братия, расположившая свое привилегированное рыло на сметенном войнами насесте – пылает ненавистью ко всему что двигается. Бурлят в мозгах их, не распутанный клубок загадок. Скоро дом сломается, рухнет и станет неподкрепленным прахом. Упадет все к чертям и сломает всея шею. Ну…право…совсем забыл. Ведь по весьма заурядным конструкциям, каркасу фригидной комедии, ползет бедный чеширский кот. Ему, в эти тягостные минуты, весьма вольготно в уютном дупле. Мечется, грызется, матерится лексиконом. В общем – радует пипл, угрызая свою гордыню. Люди. Ну, здесь они более сговорчивы, чем на осеменившем Зеленом Рынке. Ключом бьет порох в пороховнице царского склада. Распыляется понапрасну. Пыхтит паровоз. Он не может сдвинуться с места. Который год ломают голову – ну почему же он стоит? И все в нем есть и уголь фасованный и добрый персонал. Все, правда, в начальниках зажились. Как будто сговорится, решились. Решение очевидно – какой машинист без направления, как кочегар без сгоревшего дрына и надежной пролетарской лопаты – орудия меча и орала. Бог с ним, с этим планетарным трактором - сироты революционных будней - вросшим с корнями в землицу пропитую зажигательной смесью. Вы только на рабочих посмотрите – будку для доверчивого Шарика уже вечность строят. Ну, да конечно, дело в ином, разумеется. Куда не погляди – одни трудоголики. Беда вся ложится на плечи коррупции, во всем виноват пуп земной. И пишется сатира на промышленный лад – каждый второй в нашем прогрессе – урод, что выражает апатию ко всему живому (ну здесь, скорее – регресс)… Но это лишь мечется мой ночной бред. Ведение на колесах. Дикой, ничем не подкрепленной, иронии…
Все так же пашутся зеленые поля плановой экономики. Едет по дороге грузовик, груженный глянцевой макулатурой. Это плывучий айсберг, сковавший свободу льдом и связав судьбу с вечной мерзлотой севера. Позади, плетясь, взвизгивая и приплясывая на виражах, миллион малолитражек. Небо посерело. Обиделось на всевидящее око, не взирающее на несправедливость слов. Что бы приглушить пыль всколоченных дорог, да и умять свои всколоченные нервы, громыхают раскаты грома над баснословной процессией. Пожар! Пожар! Стучат барабаны, в унисоне трезвонят златые колокола. Мечутся муравьи. Множество их, нет, тысячи с хвостиком или без ножки. В общем – неспокойно нынче в наших краях…Я приподнял тяжелые веки. Жажда мучила меня, и в голове играл аккордеон. Утру быть (многоточие, которое уже всех малость достало)!
(здесь - представляюсь головоногой бякой…я начину, а вы подхватывайте)
Заколотил церемонный вечный дом. Заказчик, растрогавшись на последних минутах перед оплатой труда, лег в этот дом. Пришлось сколотить и ему скворечник чуть тяжелее и неряшливее. Стропильную будку переделал в дивный катер. Закопал сгинувшего и сам затоптался на месте. Скверно на душе. Все же хороню человека…а не машину. Хотя чувства весьма сумбурны и невнятно слепы. Уплыл на континент. Здесь еще жарче. Люди из камня или дерева. Иные сбиты что надо – черны, однако с ними можно созерцать. Обосновался на сплетении Проспектов. Санузел раздельный, дом кирпичный, одна-две семьи и иссиня подсобка. Рядом комфортабельное метро, уходящее в чертоги ада. Бурный Центр, заселенный масками. То есть на кажем лице покоится клеймо иного позора. Я сижу и размышляю…
Вот робот, допустим, собирает деталь. Собрал. Молодец железяка, свой опиум за зря не транжирит. Пришел программист. Бородатый дьячок в больших, смешных очках. Ковыряется в примитивных транзисторах. Хлопочут дядьку по плечу. Отвлекают почем зря. Ушел тот товарищ, что мешал программисту. Сидит мужик, прокуривает платы дешевой папиросой. Кайфует. Достал откуда-то пиво. Проперло от прохлады и наплывших хмельных эмоций. Опять дьячка за бороду козлиную хвать. Злится мужик, но вида не подает. Ушел товарищ, нарушитель спокойствия. Снова остался только робот… и капающий копчу перфокарт и бумажек - формулировок программного кода. Не сидится на месте. И так и сяк - клюет носом программист. НЕ может в структуре организма железяки разобраться. Дал ему кто-то запудренную деталь, списанную со склада. Снова ушел возмутитель спокойствия и остался один…ну в обще вы знаете. Сует ее, дьядка, промеж роботу в мозг. Снова работает позитрон. Радуется и уходит прочь мастер. Ему что-то там платят за ширмой. Чем бы и не радость для монотонных будней разнорабочего…Вот снова работает робот. Работа сделана. Тишина – глубокий философский подтекст. Снова приходит мастер – что-то не в порядке у машины. Решает очевидную задачу, высчитывая яблоки из интегралов. В сотый раз, порядком износившаяся машина, работает и так же выполняет одну некую задачу. Потом снова встает в ступор и уходит в ребут. Приходит веселый программист. Бородатый дьячок в больших, смешных очках. Вставляет «ту самую детальку» - осечка вышла. Сломался позитрон. Заржавел и терном вековым покрылся. С плачем на взрыв, из центра занятости выходит опечаленный дядька. Теперь он на улице. Надолго ли? Нет – теперь он бюрократ. Нашел на сырой земле вкопавшиеся шпроты. Стал Гаврила продавцом – продает находку на малой Арнаутской, что в Одессе…
Ночью пришла посылка. Пишет неизвестный поэт. На самом деле ошибся адресом. Оказывается, что бандероль трехлетней давности, но летела…и долетела только через пятое колено, попало ко мне. Обидно, что праздничный торт из стекловаты был покусан очевидными сотрудниками почтмейстерского отделения. Над красивыми инициалами, выведенными красной тушью на египетском папирусе, надругалась рука графомана. Перечеркнули и поставили штамп. Очень мне это не нравится, но мирится приходиться и с этими формальностями. В общем – открыл послание и вдумчиво читаю. Шумно. Вечер. За окном хлыщет дождь, карая прохожих истуканов. Знаете, у нас здесь кабаре, в застенках десятиэтажного люкса смогла уместиться рьяная команда подпольных телеграфистов. Это военная тайна. Они, правда, еще не бросались мне в глаза. Но ночью била дрожь. Страшно вибрировал кожаный диван, на котором я изредка читаю свои лекции неравнодушным студенткам, с уложенными под де косичками. Я вменяю им строки Декамерона. Иногда перехожу на личности, но это уже будет аморальным декадансом. Я провинциальную вульгарность на паперти не держу. Так вот, стучит кто-то в дверь. Откладываю письмо. Там что-то про фэнтази написано – непонятно! Открываю охающую, старую и неказистую дорогую дубовую дверь в мои постулаты – в мою обитель. На пороге стоит обыкновенный гном. Во фраке. Знаете таких, они любят быстрые машины и силиконовые груди заграничных поселянок. И откуда у них столько денег на свои козни берется. Дело тут в ином – копают руду у себя в фамильных склепах. Ну, или остатки добирают у мертвецов. Эти сквернословы бородатые первыми обычно не начинают разговор. Я стоял и тупо смотрел на его, сокрытые под прядью густых занавесок лестниц, голубые глаза. Гном порозовел и подал мне свою крепкую волосатую руку. Мне пришлось бы наклониться, что бы приветствовать незнакомца. Но я, товарищи, несгибаемый гвоздь, чту традициям отцов. Мой прадед не согнулся, дед не согнулся, у отца, говор как у батальона танков, но и он не сгибался, а сгибались под ним. Ну и я чем хуже – стою и тупо мыслю, что к чему. Вобрав в себя черты поэта коммунизма, я так и стоял. Покуда жалкий карлик не решил, что я спятил. Тюркнул меня по ноге и расплылся в воздухе, как будто этого прохвоста и не было здесь вообще. Я смачно плюнул, отряхнул штанину (не наклонился) и запер за собой дверь. Она – идеальный способ проверить бывалого взломщика-медвежатника. А с виду вам она показалась неказистой?! Вранье. На нем и строятся мои строки.
Ночь не заставила себя ждать. Я сидел и собирал гроб для министра обороны. Один чекист поведал мне, что на этом можно заработать. И что в итоге – оказался прав, треклятый сотрудник КГБ. Сместили министра. А с верхов гласили общественности, что богатырь военных мощей страны изменил стране неизвестной африканке. Правда в этом есть – все равно министра убьют. Но тело должно быть в одре, в орденах и почетно спроважена по Течи. А кто ему построит надежный корабль? Естественно я! Поэтому, дорогие друзья, будьте так любезны – не докучайте вопросами, да и, по меньшей мере – разговаривайте тише. Или в обще выдерните эту страничку и читайте с другого абзаца, который вам больше всего понравится. Мой текст, возможно, не сулит романтизмом и сюжетом вообще из себя ничего не представляет. Поэтому. Закройте глаза, вверяйте в вены моим словам и ткните, в полумраке и тьме, на неизвестный вам абзац. С него и надо продолжать ваше дальнейшее прочтение…
Я разжился. После неудачных попыток сдать экзамены в публичке на обладания е-мобилем, успокоился, остепенился. Утолил свою печаль старьем. Иномарки там всякие, им лет сто стукнет – они будут популярны. Тенденция такая. Я ей внял. Пересел с баранки пропеллера на старый лесопед. Чему я рад – постоянно спускает правое колесо. Гремит салон. Рядная шестерка стучит и просится на волю. Салон живет своей жизнью. Я рад, наконец-то обогнал татарина, но врезался на вираже в массивный столб. Теперь рьяно негодую – почему отобрали права!
…А это еще одна весьма трагичная сценка, берущая корни от моего гиперактивного кактуса, что цветет уже поменьше мере лет сто у меня на постсоветском подоконнике старой хрущевки. Я сижу на том же буром диванчике, обтянутом кожей молодого дерматина. Слагаю похабные трепалки на министра юстиций и на саму юстицию – в целом. На слове «волюнтаризм третьего разряда» мне пришлось прервать какофонию смешанных многоточий в моем незавершенном шедевре. Откинул точечное перо, кляксу и гегемонию ватманов. Черт. В дверь опять ломились, притом, по пристуку может статься, что на противоположенной границе моей всеобъемлющей жилплощади, засел подсадной агент из, распавшейся двумя годами ранее, дружественной ФРГ. Не спокойно нынче на задах огорода – Горбачев повесился на перестроечной петле, Ельцин ушел в дебри толстых учебников истории, ни соды нахлебавшись, а либералов и консерваторов кубинской революции заперли в хлеву со свиньями. Куда, казалось бы, только лучше, ведь на розовых ростках сеют смрад огрубевшие танки. Стреляют, знаете ли. И вот, на пороге обыкновенного захолустья, меня встречает пуля от неизвестного контр-социалиста и рьяного критикана. Я не люблю ходить на поводке судьбе, поэтому откопал списанный пистолет-пулемет. Вот так я мечусь по квартире, в данный момент, хватаясь за голову и охая на каждом шагу. А вдруг там крыша аборигена, может там стажер и куча марсиан с лопатами. Зажег последнюю свечку, успел помолиться и написать завещания своим читателям. Наконец, отпер заслонку между внешним миром злобы и моим внутренним флегматизмом. Железный занавес пал. На пороге стоял лысый полковник с рюмкой водки и перекошенным рылом. Он улюлюкал и размахивал единственным орденом ленинской палки. Я не верил своим глазам, ушам (в них мерно залетали блаженные слова русского красноречия), носу (необыкновенные духи веяли своим опахалом) и даже ногам (они старчески подкашивались после каждой отрыжки военного чина). Этот сосед меня поприветствовал. Вразумил словам красного марша и романсам империалистической России, спутав строки гимна на зарубежную попсу. Мне было противно и радостно. Я пылал…растекался горячим шоколадом. Какой же это агент?!…это мой великодушный и вечно пьяный дружище, которого, в свободное от работы время, более всего в жизни проклинаю и ненавижу за разгильдяйство и пьянство. Ура, товарищи, я жив! Теперь вы будете читать меня на одну страничку больше положенного…
Я вновь сижу у печатной машинки. На этот раз меня не оторвать от любимого занятия и ядерной войной. Можно сказать - я ее пережиток. Каким бы противным не было место моего обитания – я что-то делал. Не обязательно слагал и мыслил. Времена чавканья клавиш монохромного компьютера пошли на спад. Теперь все, что окружало меня ранее, обзавелось аббревиатурой «умный». Умный шкаф, холодильник и паяльник, который испортился сам, когда я пролепетал «Мадам Чайна». Сейчас сижу. Где? На приторном, но умном туалете, топлю мудрые отходы в черную воронку обрезанной канализации. Беру массивный кусок СМИ и начинаю тереть их об привилегированный зад. Все готово. Можно смыть потные руки умным дуршлагом. Нацепил обтягивающие и манящие всякий взгляд, пурпурные галифе в горошек. Закрыл за собой дверь. Отрубил умный свет, по обыкновению, тяжелым кулаком. О чудо, умный дом еще и мерзкий запах соседям по коммуналке аськой передал. Ну, полный фарш…
Мои печальные будни подходили к концу. Я примостился вечером за общим столом, что бы посмотреть смешную рекламу и вылить в себя синтетический чай. Потом вымылся. Натер едкой кислотой неподходящее место и носился койотом весь оставшийся день. Общество негодует. Вроде был образованным, немного рассеянным и тихим, а тут тебе – скачет как стрекозил. В конце концов, кончилось все тем, что меня приковали цепями к кровати. Так я пролежал неделю. Зуд прошел. Современная медицина творит чудеса. На работе вскакиваю и танцую польку голышом, заслышав только задорный металл. Это аморальное действие вынудило меня на следующий же день сменить место жительства, работы, паспорт и переехать в другую страну. Преломили визу в Таджикистан. Теперь я вожу табуны блеющих овец, чему и рад вполне.
Началась осень. От своих прежних забот нищего гробовщика я с лихвой справил. Теперь я менеджер. Заведующий по горшкам первичной необходимости из чистейшего серебра и переливающегося на солнце злата. Чахну над кучей утвари, как дракон нагоняет скуку свисающим, плодоносным и вполне живым, хрипением живота. Но мои железные нервы расплющились под натиском бастующих работников. Кто что делает в нашем селе. Один вечно пьян, другой как бы тоже, третий – гончар сомнительной наружности. И среди них, я – восседаю на груде производственного мусора. Из своей импровизированной трибуны кличу товарищам тайну мироздания. Толпа полоумных уродов, требуя от умывшего руки начальства, повышения пропусков на ликероводочный завод. Переубедив соратников, направив процессию в искомое русло, я потребовал от провокаторов репараций за причиненный ущерб. Благо, что балаган решился мозгов на третьей минуте заседания и беспрекословно вменял моим санкциям. Пусть каждый несет к куче, именуемой вороной башней, часть своей частички. Народ оказался трогательной натурой. Один принес колесо от мазурика, другой решил помочь первому, третий распрощался с женой и шахой, сдав обоих в мундире в утиль. Впрочем, я до мозга костей стал менеджером. Громко гавкая на волнующуюся толпу, я превратился из младшего зама в великого диктатора фирмы. Среди прочей черни, мой белый парадный выглядел как минимум в унисон. Тарабанили по тарелкам, бурно скакали и штукатурили витражи в яркие цвета. Теперь они стали походить скорее на приматов, нежели на людей. И я решился на террор. Под всплески аплодирующих рук, я раз и навсегда прикончил войну – вечный вопрос. Взгромоздившись на тысячи бесформенных изваяний и расстрелянных воробьев, я полез на небеса. Долго ли коротко ли я карабкался по трупам, но упал и свернул себе шею…
Я пролежал в дурдоме, наверное, вечность. Очнувшись от странного сна, мне представилась неоконченная зима 12 года. Я восседаю на своем вороном, размахиваю пропитой саблей репрессий, вгоняю арьергарды противника в мертвое море. С горе пополам, я обыграл противника итальянской защитой под бдением кавалерии и ожесточенного пушечного мяса, обдавая мощной артиллерией вражьи редуты. Потребовал от двоякой фигуры короля капитулировать столицу и взял в плен черного кардинала – правую руку императора. Подмяв под себя положение, я направил свой гвардейский полк на поклон молчаливым горам Урала. Зима крепчала, и вести боевые действия становилось сложно. Сердце мое сжалось, а тело скрутило в судорогах. Оппозиция рокировала, смешавшись в те цвета, в которые себя окрасила. Оставалось лишь надеяться на своих сволочных союзников, которые, недолго думая, осудили мои безрассудные маневры. Растоптали авторитарный режим, и посадили в сырую тюрьму… Примерно так я и оказался в доме с белыми стенами…
Здесь должна быть жирная точка. Продолжать, думаю, будет бессмысленным. Однако, чисто гипотетически, я породил эти строки – надо же их сжевать и проглотить. На самом деле было все иначе. Точнее – было еще хуже. А то, что впоследствии имеет право называться рассказом, родилось при разложении и гниении сами знаете чего. Что бы окончательно ввести читателя в полное недоумение и острый приступ негодования, на радость всевышнему фонду литераторов и ко – продолжу яростно насиловать обычные клавиши хромированной печатной машины. Искусство в народ, а коих критиканов – в дебри Амазонки…
В бронзовый век робототехники возник непредвиденный казус – кончилась горючка. Более старые модели вымерли первыми. Что по моложе, наверное, еще можно считать автономными. Все силы, пролетарские мощи, ушли на приискание равноценной замены смазывающим веществам. Летели сквозь космос. Разбивались о метеоры. Упорно цеплялись за жестяную жизнь. Наконец, из девяноста миллиардов тон ржавого непотребства, на ходу оставалась добрая сотня. Счет пошел на ноль. Эти тягостные моменты не передашь на родном языке или на ином другом иврите. Сплошные единички. Это означало лишь одно – всея смерть поглотит роботов. Сметет оплот цивилизации (и даже не важно, что до этого эти мысли изложил Азимов, а я их нагло скопировал из буфера обмена). Надежда меркла. Не спешим надеяться, что на этом мой рассказ и закончится, а Вы со вздохом закроете мое творчество и больше про него не вспомните (надеюсь, ибо многочисленные плевки в фейс не сделают меня более популярным). Итак, мечты роботов. Что там с состраданием у них? По особому возбуждаются позитронные связки гигантского компьютеризированного мозга? Жжет от кома в горле, от неминуемой гибели? Да. Это лишь неудачное лирическое отступление. Естественно, что из той роковой сотни выжил лишь один. Чудом добрался до Марса. Выпил моря пива и пожрал в ярости и агонии зеленых человечков… А дальше у меня смелости не хватило, что бы продолжить…
Тем временем шла осень. Я прекратил писать. Прекратил в обще что-либо употреблять. Вошел в фазу трех лун. Прошу меня не тревожить по понятным обстоятельствам – мой мозг временно, а возможно и надолго (Вы скажите – к счастью), перестал функционировать и ушел на карантин…
Вот дом. Недавно его реконструировали. Вернули прежнюю красоту и самобытность. Не берусь описывать это здание, ибо не силен в архитектуре, симметрии и геометрии, но видит Бог – оно стало краше, богаче и величественно уходит корнями к своим царским предкам. Это даже не жилой дом, а настоящий амфитеатр, пусть и на казенной земле. Вот дверь. Чего стоят ее позолоченные ручки и свисающий над нами, огромный топаз. На двери табличка. Там мат… Что ж, как и красивейший дом, хозяин его, наверное, начитанный человек. Только вдумайтесь – такие смелые слова. На крыльях поэм бессмертного Гомера – уходят в пучину небытия. Пройдем вовнутрь, с позволением хозяина, разумеется…мило, что его сейчас нет на цепи. Темно. Кто-то выбил все лампочки в подъезде. Не беда, ведь по скрипу половиц и булькающей воде можно узнать, где именно мы находимся. Все это ведь не от хорошей жизни. Воры шастают всякие, чего и украсть могут. А тут тебе мгла, хоть глаза выколи. Страшно рокочет в углу граммофон и навевает ранние песни «Красной Плесени». Потом тишина. Бац! Капкан. Кстати, дорогие друзья, мы в него, извините за прямоту, как раз и въехали. Хорошо, что хозяина нет дома – было бы крайне неприятно лицезреть его физиономию. Но мы так же тихо попискиваем, высвобождаем отсеченную клешню из замызганного кровью капкана и идем далее. Немного прихрамываем. Немного бормочем почем зря здоровый русский мат. Придавили палец мышеловкой. Не беда. Так же аккуратно и тихо высвобождаем конечности из надежных тисков и яримся далее. Обратите внимание на фурнитуру. Конечно, вы не можете сейчас ее отсчетно наблюдать, но Бог ведает – она оживает у нас в руках. В буквальном смысле слов. Кажется, что это даже и не фурнитура. Что-то зад чешется…к слову, вот например, по обе стороны, казалось, маленького пролета разместились на аморфных стенах странные картины. Это дань современному искусству. Покамест я так считаю…Но вот уже, черт возьми, нам не до шуток, дорогие господни. Еще тот секрет – куда мы угодили. Особые приметы – сыро, скользко, воняет прекрасным дурманом французских духов. Что-то бегает по моим ногам. Одновременно щекотно и ужасно. Хочу заметить, что это, наверное, отличимая функция суперсовременного и комфортабельного пола с микро подогревом конечностей…Эм, но вот уже спустя минуту, надежный источник нам сообщает, что мы попали в сточные воды. Что же…здесь весьма приятно. Смею предположить, что это сделано специально. Вот, мол, захотел гражданин ванну принять. Зачем далеко ходить – плюхнулся в канализацию и не нарадуешься. Как же все же приятно здесь. На этом, думаю и надо закончить исследовать этот замечательный…сарай.
В моей вселенной шел пятый год, а значит – мы значительно выросли, пока читали мои двусмыслицы. Пора, думаю, и отпраздновать эти знаменательные числа новым, погожим, рассказом про дурдом…почему бы и нет, ведь круговорот дня параллелен распорядку на вечеру в психическом, уполномоченном травить мозги и выписывать белые талоны, медицинском учреждении.
За окном валил снег, стелил туман неокрепшие зеленые холмы и чернеющие кручи туч. Как вы уже могли понять из контекста – мы в психиатрической лечебнице. Она необычна, как впрочем, и все что связано с лечением. Одни вправляют нам суставы, другие их, с уверенностью в глазах, смачно ломают. А потом все с начало – по розе ветров. На этот раз прав был не я. Точнее я оказался частично прав, но даже за это положен расстрел. И это, скорее, отсылка к жестокому сталинскому режиму…нет. Это современная реалия. Человека можно убить, как физически, так и подавить морально. Но ни для кого не секрет, что я робот и клепаю свои романы в застенках сие учреждения. И что бы быть в безопасности, держась от истинных фанатов на расстоянии пушечного залпа, мне пришлось сменить место жительство. Однако и здесь хорошо. Днями играет баян. За стенкой спорят, но суть их перепалок навряд ли будет понятна нормальному человеку. Кстати о хоббитах и боббитах. О них я уже написал целый роман. Но, как вы уже поняли, не имею права на публикацию, ибо боюсь за свои позитронные связки. Неровная рука вандала так и ждет, что бы их покалечить, детонировать. А железобетонной склянке без пикающих позитронов в мозге и зудящих проводках под боком – в цивильном обществе делать нечего…Ну…утром ко мне наведался пациент. Это гном с Роковой Горы. Я внимательно выслушал его, отписался фанатам в чате на двоичном мате, а потом дал дварфа под расписку о не выезде. Будем выяснять, кого этот гигант мысли гонял на шесте и что это он по Средеземью средь бела дня перевозил в тележке известного певца народной эстрады…кажется, повозка принадлежит гражданину и просто спортсмену - Гэндальф белому в сером адидасе. И с этим полукровком у меня состоялся разговор, правда, спустя три часа после разъяснительных бесед с эльфом. Они все несут какой-то бред, я это записываю, а потом отправляю эскимосам в качестве подарка на новый несбывшийся новый год. Полезные сказки. Как тринадцать карликов и один маг не палились, когда курили коноплю. А потом еще искали таинственное кольцо под горой, в куче навоза. Допустим, что они его нашли. Их преследовали страшные черные всадники на таких же пречерных гнедых…гаишники, кажется. Но это уже изъезженно вдоль и поперек. Драконы там всякие, кудесники с пропеллерами. В общем – сущий бред и как это только можно читать…
Идет пятый год моего пребывания за городом. Сначала мне разрешили говорить, потом пить, потом снова запретили. Но вот уже я бегу сломя голову. Преследователи отстали, как впрочем, и последователи. Медитирую. Сижу на камне в позе зю. Потом пью из колодца. Снова медитирую. Сплю. Начался новый день, ура! Ну…я снова бегу. Интересно, да?! Думаю, нам стоит пропустить подробности того, как я вновь сидел на камне и мастурбировал на демона, который ходил взад-вперед. Это вполне нормально, но уже немного аморально. Не так ли?
В общем, я уже в городе. Прошлые приключения «по шашлыкам» и дальнейшее избиение автора сих строк «за поругание святого языка», я мимолетом забыл. Сижу и снова пишу. Хороший вышел рассказ…
///

Топкие дворы,
Устланы пни
Вдоль и поперек сломаны мосты.
Здесь ходят мертвецы,
В сереющей ночи,
И за оградой спрятаны стеклянные гробы.
Утром воют псы,
А в полдень трупаки,
Черпают из колодца черное вино,
И думают о вечном, да новом дне мирском,
Где боли нет предела, а впрочем — поделом.
Токсическая смерть постигла этот мир
И в одночасье, господа не кому любить.
Глаза завидев колышки
Попрятались в углы,
А уши загибаясь
На вечное взошли.
Планета голубая
Ушла на упокой,
Где прорастает гной
И нет тропы домой.
А за окном блуждает дух,
У него больной недуг,
Но солнце ярко-красное все изменило вдруг
И в чай зелено-белый подлило кипятку.
Обжегся бедный дух,
Осунулся и вдруг,
Исчез терзающий недуг.
Пустыня пожелтела,
Уснула ,оробев ,
И зелень предварительно всосала не поев.
Опасность миновала,
Вулканов больше нет,
Но жизнь остановилась.
Оплот сметен и груб,
Надежда появилась вдруг
И растворилась под яростный стук.
Стервятники кружа
В надеждах рай найти
Дохнут не спеша
Не буду больше льстить...
…
Черный город светом озаренный,
Но солнце отвергает сон,
Чему поддался оскверненный
Мой мозг от тучи дождевой?!
И вновь спускаюсь я в подвальные чертоги
И слышу голос вдохновленный,
Но эта стать не более чем ропот стен,
Овальной формы ген.
Отважился на подвиги злополучный разум
Бредя по мукам стылых берегов,
А я открыл планету страха
И вновь уснул в пучине сих стихов.
…
И вновь взошел я на порог
Растерянно взглянул на тучу блох
Пожал плечами и издох,
В пучине собственных стихов.
А завтра будет день матерых псов
Они будут играть на почве снов.
Черный плац невиданных богов,
Открывших тайны радужных цветов,
Впали в траурный компост,
Когда взорвали их погост.

Немного стихов
П.с - писал, задумываясь, как будто пишу песню
#1
Зеленая роса опьяняет меня и клонит в томные сны,
На землю взошла серебряная мгла, устилая мертвые пни,
За косогором спрятался розовый туман,
Воют волки на лик луны,
Я опечаленный, где-то, плыву домой,
Ухватившись за весточку весны.
Слышно за окном, где шумит вертолет,
Рокот растаявших стекол льда,
Пронизанных истомой поздней зимы,
Там разбился утром целый взвод.
И мне кажется, словно желтому дню, не хватает немного любви
И тепла, понимания, лестных слов, чтоб развеять неведения тьмы .
#2
Когда вставать не лень, но клонит мерно в сон,
Ты уплывешь в долину сладких грез,
На плоту волшебном из женских слез,
Золотую рыбку в омуте найдешь.
И парус твой нежный как тысяча роз,
Устремится надеждой в океан,
Там сильные ветра и вечный мороз,
Облака снежинок и чертов погост,
Сыграют страшный медленный вальс.
Но укроет от бурана медная птица,
Раскрывая тебе чудеса семи морей,
Как Атлантида стояла тысячи лет,
Погребенная ныне на вековом одре.
Ты стоишь невозмутимо, всматриваясь во мглу,
На вершине седой горы,
И в низинах степных молчаливые мы,
Коптим небо, украдкой, в страстной любви.
А где-то там внизу, где запах пальбы,
Гуляет сонная смерть и ее аппетит,
Но нас недостанет костяная вовек
Ибо порочные узы сильнее невзгод и жертвенных бед.
#3
На улице крапает аленький дождь,
Буран предвещает рассвет,
В голове шумит надоедливый сон,
Он уносит меня в морской унисон,
Где я слышу бронзовые отзвуки берез,
И осиновое пение чарующих грез.
Плот несет меня во мглу неестественного зла,
Где царит тишина и сизая тьма,
Там пьют утром чай и вечером чай,
На уроках блудливого сына Добра.
Рокот басовых гор охмеляет меня
И высок мне привкус резни,
За загадочной ширмой спрятана явь,
А за ней смерть целой Страны.

#4
Городская ночь поглотила вечер,
Фонари потухли, теряясь во снах,
Здесь было людно, теперь как-то грустно,
Здесь были растоплены невинные сердца.
За сборищем псов плетется темная молва,
За пурпурным рассветом беспросветная мгла,
За колкой проволокой граненый стакан
И в душу мне плюнул грозный великан.
Как ясно на парадах травили людей,
Как громко на парадах втоптали людей,
В топкую грязь неприкаянной лжи,
В мутный омут заблеванной луны.
И снова утро, но вот уже ночь,
Надежд немного и хлеба колосок,
В голове ясно сияла остроконечная звезда,
Налившись кровью, поглотила меня.
Звонкие цепи сковали нам руки,
Скрытая фальшь затушевала глаза,
Наши говоры, ровно как желтые стекла,
Осыпались в прах как члена мертвеца.
И бьют в фанфары докучливые змеи,
Им шьют портнихи мундиры на парад,
Но за ширмой торжества угасали жирные свечи
Им на встречу спешил багровый закат.

Гремели,
В конвульсиях трясясь
Выли,
Апатично глумясь
Били,
Сквозь муку расставания и злободневный прах мертвеца
По ветру развеяв, божась,
Пока Страну из бронзовой чаши не испили до дна,
До грязного, неизменного конца.
Страшись, надменный великан,
К тебе пришел орган.
Молитвенник, всосав и толком не поев,
Расставив свечи по периметру,
Мы ждем, мгновения страшась,
Когда к чертям снесет душа,
Когда война пройдется не спеша,
Когда судьба закусит удела,
Когда слова, игриво косясь,
Растопят влюбленные сердца…
Мы ждем!

Улицы, покрытые инеем снов,
Кварталы, устланные талой листвой,
Проспекты, лощины, ночная мгла,
Поглотила меня,
Овеяла меня.
Откройте нам двери,
Зажгите фонари,
Дайте нам надежду,
Отдайте нам мечты.
Золотая молодежь,
Словно плоская ложь,
Как средства для пиара,
В канун томной весны,
Увы.
Отоприте нам двери,
Включите газ,
Подойдите к телефону хотя бы раз,
Вы услышите в трубке пронзительный вопль,
Все, теперь тебе нечем помочь.
Мы выйдем на улицу стройным маршем,
Мы пройдемся по улицам стройным маршем,
Против единства, которого нет,
Против идеалов, исчерпавших себя.
Откройте нам двери,
Зажгите фонари,
Дайте нам надежду,
Отдайте нам мечты.
Золотая молодежь,
Словно плоская ложь,
Как средства для пиара,
В канун томной весны,
Увы.


Добавлено через 17 с.
Куда уходит творчество, куда уходит сон,
Зачем, кому я нужен, немного я смешон,
Бреду по грязным улочкам, немного оживлен,
А голова плывет куда-то в небосклон.
Припев:
Треск стекол и гам толпы,
Наброски на грамм колбасы,
Зверинец вокруг меня,
Зверинец внутри меня.

Но снова слышится пронзительный стон,
Схватившись за кресло, скользя в унисон,
Прыжок и решительность в деле,
Прыжок и я снова в мотеле.
Припев.
Темные стекла, сверкающий лед,
Граненый стакан, переменный ток,
Я жив и я снова мертв,
Очнувшись, послышалось вновь…
2х припев.

Мы родились детями в белых простынях,
Когда на нас, взирали, тупо косясь,
Когда над нами пели, игриво глумясь.
Пролетали дни, миновали годы,
Мы стали сильней и в науке и в спорте,
И вот мы здесь – сегодня-завтра в желтой школе.
Знания, которые живут подо мной,
Знания, которые живут надо мной,
Смешались воедино - получилось мыло,
Скрестили непотребство, и явилось шило.
Но вот прошло мгновение,
За горизонт село солнце,
Наступила мгла, ушла хандра
И взошла на пенаты посеребренная осень.
Знания, которые живут подо мной,
Знания, которые живут надо мной,
Смешались воедино - получилось пиво,
Скрестили непотребство, и явилось рыло.
Экзамены-экзамены, аляповатое чудо в штанах,
Вы раскололи нам сердца и забрали души,
Вы подкоптили нам бока, оказалось душно,
Вы шили глаза скрытой фальшью,
Мы угодили в ваш котел, как слепая дичь…
Мотаем дальше…
Знания, которые живут подо мной,
Знания, которые живут надо мной,
Смешались воедино - получилось живо,
Скрестили непотребство, и явилась грыжа.

Ночь холодна,
Хитра и грешна,
Нас окутала тьма,
Свирепая мгла.
Мы плывем по дворам,
Сквозь серый туман,
Рассекая походкой талую листву.
Впереди шум и гам,
За спинами – обвал,
Нам некуда идти,
Мы спешим в пустоту.
Очнитесь ото сна,
Откройте глаза,
Скиньте с себя ответственный груз.
Эта ложь, этот срам –
Естественный шрам,
Хотите перемен – развяжите войну.

Что такое голова и почему она одна?!
И зачем мне это тело, если срам недоспелый,
По законам и обычаям,
По формальностям приличия,
Надо тщетно закрывать! (2х)
Что такое душа, если есть анаша?!
Улетаем, зарываясь с головою в облака.
В холодильнике пусто
И в квартире темно,
Но я лакаю пиво, закусывая жижу салом и дерьмом,
Да!
Что такое сердце, когда оно уже разбито?!
Зачем поют песни, когда темы избиты?!
За окном сверкает пламя,
Люди жгут костры,
Что бы сжечь свою ненависть и убрать хвосты…
Я гуляю по улицы,
Слушаю Кино,
Думаю, кушаю, проверяю в лужах дно.
По проспектам витает пьяный мужик
От его перегара разевают все рты.
В доме частном кто-то обнаружил бомжа,
От стонов в спальнях дрогнула стена…
А я снова гуляю,
Слушаю Чижа,
Думаю, кушаю, анализирую себя,
Если все вышесказанное полный бред,
То плюньте мне в душу и не лепите балет…
А я пою свою балладу снова не спеша,
И меня гложет свет, скопление тепла,
Откройте нам двери, зажгите газ
И явитесь в одном халате и в горошек трусах,
На работу престижную хотя бы раз…
Я хотел быть сильным и, вероятно, большим,
А оказался малым и немного тупым,
Вероятно, слабым и нечаянно слепым,
Да!…
А мир предвещает атомный взрыв,
Все давно это ждали, раскинув шатры,
Деньги считают, ходят мертвецом,
Я валетом засунул карту в дупло,
Да!...
И зачем мне мозг, если я сумасброд,
Две спички в кармане и мыла кусок,
Делаю стяжку и поджигаю фитилек,
Выглядит прекрасно,
Ведь я уже мертв…

Я открыл этот город за своим окном,
Я отпер эту дверь золотым ключом,
На улице смрад,
Крапает дождь,
Я спустился по аллеи и пошел в кино.
Я увидел Тебя, зажмурив глаза,
Я узрел Тебя в богатых мехах,
Ты показалась мне красивой и смешной,
Я поклялся, в полголоса, что это был сон…
Но когда шагал я по талой листве,
Ты даль озарила, замер рассвет,
Мое сердце вскипело и стало иным,
Ты меня обворожила, притянула как магнит.
И теперь я, дремля, играю словами,
Какое чудо, что тебя повстречал я,
Ты была лишь мгновение в моей голове,
Игрива, элегантна и очень умна,
Все, что осталось в остатке после вина…
Я перестал пить пиво,
Поставил Кино,
Прибавил звука и схватил микрофон.
Песню о Тебе я, стало быть, писал,
А потом, в мечтаньях, вполголоса сказал,
Что Ты и так красива, недоступна для меня,
Зачем я мучил скрипку, поэму слагал.
И вот, голодранцем, спеша в учебный класс
Я вспоминаю о Тебе, приплетая абзац,
Как Ты красива, чиста и странна,
А душа Твоя - мне отдушина сна.
Но вот уже поздно – Ты далеко,
Звезда мировая – я искушенное дно,
Я сыплю письма
И слышу ответ,
Что неточный выстрел произвел мой мушкет…

Белая графомания
///
Не грустите,
Говорите,
Не молчите.
Если хмуро за окном и сердце стягивает мрак,
Если льют дожди и бредет ураган.
Загляните себе в душу,
Скиньте печаль,
Не гудите в трубку мира –
Закажите лучше чай.
Если кто-то нахамил, раздавив как клопа.
Если кто-то обманул, закусив удела.
Вы, в печали нестерпимой, ползете туда,
Где тлеет звезда, и нет пути назад.
Но… подумав лишь раз, Вы не спросите дважды,
Незачем пить, незачем плеваться ядом опасным,
Все и так молчуны, должники судьбы тревожной,
Так зачем сыпать соль на раны порочные.
Просто, будьте любезны, не чайте,
Присядьте,
Говорите,
Годами не молчите – ухмыляйтесь бесстрашно.
И тогда мы узрим рассвет,
Хлопнем в ладоши, всем миром божась,
Когда ночь уйдет, сгинет этот сон,
Уйдет в депо последний паровоз.
И на улице красной,
В оранжерее прекрасной,
На скамейке, с обшарпанной краской,
Зазвучит – запоет весны граммофон
И полезет зеленая травка…
Не грустите,
Говорите,
Не молчите.

Слетелись мухи на варенье,
За окном стоит жара,
И умы покрылись илом,
А природа хороша.
Мы сидим тихонько в кресле,
Ужимаясь в этом месте,
Не сидится нам на месте –
Мы играем в дурака.
Наша маленькая доля,
Что осталось от прибоя,
Это серые обои и поношенная шаль.
Мы выходим поздно ночью,
Отрицая все запреты и мораль.
Нам не писаны законы,
Наши души холодны,
Мы обычные занозы –
Дырки общества и лбы.
Попрекая наши средства,
От болезней и простуд,
Нам не выплатят патента,
За простои и недуг.
Говоря по непотребству,
Раздевая взглядом дам,
Мы – обычные салаги,
Не хлебавши сольных драм.
Наше детство, словно клетка
На заблеванный мотив,
Мы играем в прятки с речью,
Наши доводы просты.
Не читаем ровных книжек,
Отнимаем жизни миг,
Нам всего по литру пива
И заученный аккорд.
Неформалы и лентяи,
Озлобленны и тупы
И зачем нам эти лики -
Образцовые жлобы.
Побежали лучше в танцы,
Там так громко и красно
Это лучшие абзацы,
Ну, а театры ваши – дно.
И покуда от затонов,
Тянет дымом и дерьмом,
Значит что-то делать нужно,
Ворошить пчелиный дом.
Но окажется, что скучно,
Не этично и дурно,
Нос совать, куда не нужно,
Там приличное кино.
И отстроив новый город,
На костях и чьих-то ссорах,
На замасленных узорах,
Мы плывем не по течению,
А свернули реки вспять…

Яркое солнце с квашеной миной ко мне заглянуло в окно.
Лето, пришпорив хромого коня, обдало жаром рассвет.
Я брюки на шорты меняю, как лак,
Кожу сдираю и шерсть.
Закрытые туфли и теплый манжет я проиграл в домино.
Утро прошло, и день канул в бездну,
Ситар ушел на покой.
Мгла поглотила меня и людей,
Маски размножив плитой.
Глаза не смыкаются в ночной беготне
И тело стонет от грез,
Я жду с нетерпением нового дня,
В предвкушении гари костров.
Когда в репродукторах затянется вальс,
В мониторах – дешевая ложь.
Меня подхватит дерзкая страсть,
Унеся ветрами в острог.
Где все танцуют и песни поют на свой уместный мотив.
Где всех недовольных согнали на двор,
Прилюдно зачитав приговор.
Я понял, что умер, отдаваясь всему,
Что было дозволено зря.
Яркое солнце уже не осветит эти багровые края.
Косые прибои, поглощая меня словно талый прах моряка.
Уносят в гущи серого леса.
Разу мой – злостный враг… враг!
Куда мне бежать?!
Как избавится от этого страха?
Куда мне бежать?!
Как развеять неведения мрака?
Куда мне бежать?!
От дел, стянувших на шее петлю.
Куда мне бежать?!
От тени и знаний, которых нету…
Куда мне бежать?...

Добавлено через 17 с.
Я шагаю по лужам широкой походкой,
Утюжа проулки неприкаянной формой.
Выделяюсь в толпе белой вороной,
За то, что пороча заветы и нормы,
По-иному взглянул на законы породы.
Меня вовлекает воронка бессилия,
Я против системы – безумства поэт.
Куда вовлечет меня это уныния,
На плахе распишется один только бес.
Я терзаем сомнением – ломаю аккорды.
Я ищу взглядом фальшь - правдивости лжи.
За моею спиной слышаться вопли,
За моею спиной тлеет мерный мотив.
Механизм сломлен временем,
А рабочие – волей,
Закон и порядок почил свою прыть.
Пора бы заняться строительством новой…
Новой, несбывшихся мечтаний, страны…

Я иду по грязным улочкам, по мрачной мостовой.
С лозунгом в прострации топчется народ.
С неба в лужу падает холодная слеза,
Вот и ливень грянул – закончилась игра.
Я мотаю музыку,
Туман над головой,
Птицы салютует мне как будто я герой.
Под ногами клацает поздняя весна,
А мысли улетают в дальние края…
Ах, хорошо, где солнце греет,
И хорошо, что на мгновения теплеет,
И хорошо, что есть друзья,
Без них нет пищи и огня.
А я устремляюсь духом туда, где порицания страна,
Зарываясь с головою в облака,
Где можно отсеется от толчеи и беготни,
Играть минуты в салочки и сочинять стихи.
Ах, хорошо, что есть на этом свете Я
И Ты и Он и Она,
Все вместе - странная семья,
А порознь как водка без вина.
Я меломан-неформал,
Дорога мне - астрал,
Дом мне - обвал,
Судьбой положено сто грамм.
А время кличет, зазывает,
Телу грезы ублажая.
Но все это погонь и мрачная ложь,
Живи своей жизнью, а замирай мечтой.
Ах, хорошо, где солнце греет,
И хорошо, что на мгновения теплеет,
И хорошо, что есть друзья,
Без них нет пищи и огня.
Ведь я всего лишь меломан,
Путеводных звезд по небу стан.
И все горят особенно, светло,
А я плетусь по жизни, где темно.

Это последняя осень меня научила страдать.
Я вышагиваю в желтом и сером,
Мундир сменив на пиджак.
По проспектам гремят перемены,
Школьной разминки звонки,
Меня травили эстетам – глянцевые очки.
Нас не много, но мы активисты – в поисках правдивости лжи,
Мы не причастны к разгромам в столице, либералов сжигая в печи,
В квашенные лбы анархистов нас приучили стрелять со спины,
Мы не прохвосты или басисты – мы реалисты на этой стези.
Открою вам тайны – я обычный чудак,
Не веря в пропаганду, не веря в слова,
Зачем рвать гроши, точа ножи,
Забегами протяженностью в жизнь.
…И когда затянется гром – звон медяшек в унисон,
Провайдер откажет в сети – абоненту огласив приговор,
Вскрыв вены иглой – сознание, бросив в мир иной
И в квартире заглушиться вой…
Спутав яд с кислотой,
Псалмы с мацой,
Пропустив стаканчик другой…
Мы на веке уснули, потерявшись в пространстве,
Размножив все факты плитой,
Открою вам правду – в этом мире не врет только лож…
Стервой окажется правда…

Пока гремит за окном перемена,
И потухнет последний фонарь,
Интервент оденется в лето,
И отпустит бородку до пят.
По проспектам пройдут дети света,
Уплывут, мертвые, вдаль,
Дороги свернут дружной левой,
Поезда пустив под откос.
Голоса убивают эмоции,
Дети голода – время вспять,
Перекройте дыханье планете,
Что бы ей было нечем дышать.
Знания есть путь просветления,
Незнания – тьма и тюрьма,
Философия дикой пещеры,
Там, где мать нас с тобой родила.
Далеко, далеко – там, где солнце,
Горит яркой звездою оно,
Осветит темное лоно
И полтинник даст на чаек.
Мыслью глупой мы обделены,
Мысль мудрую, славит поэт,
Откупорил голубую бутылку,
И завел в углу граммофон.
Над рекой, за малиновой далью,
Монотонно загудел пароход,
И поплыл обратно, в Австралию,
Кенгуру, из страны дураков…

Дубль 2
Эта последняя осень, меня научила страдать.
Я вышагиваю в желтом и синем,
Мундир сменив на пиджак.
—-
По проспектам гремят перемены,
Школьной разминки звонки,
Меня травили эстетам - глянцевые очки.
—-
Нас не много, но мы активисты - в поисках правдивости лжи,
Мы не сносим храмы в столице - либералам вручая вожжи,
В квашенные лбы анархистов - нас призывали гнать из избы.
Но... мы не ищем иные пути,
Зажигая прохожих глазами,
Не ходим в чужие миры -
Мы реалисты на этом пути (2р)
—-
Открою вам тайны - я обычный чудак,
Не веря в пропаганду, не внимая словам,
Зачем рвать гроши, точа мечи,
Забегами... протяженностью в жизнь.
—-
...И когда затянется гром - в квартире зазвучит граммофон,
Провайдер откажет в сети - абоненту огласив приговор.
Вскроем вены иглой,
Спутав яд с кислотой,
псалмы с мацой,
Мы на веки уснем - потерявшись в лабиринте надежд.
—-
Но черная пресса, закусив языки.
Начнет издавать мрачные стихи.
—-
Размножим все факты плитой,
Заглушив гулом толпы граммофон,
И правда покинет наш мир:
-В этом мире не врет только лож,
Стервой окажется правда (2р)

Дубль 3
Эта последняя осень, меня научила страдать.
Я вышагиваю в желтом и синем,
Мундир сменив на пиджак.
—-
По проспектам гремят перемены,
Школьной разминки звонки,
Меня травили эстетам - глянцевые очки.
—-
Нас не много, но мы активисты - в поисках правдивости лжи,
Мы не сносим храмы в столицах - лежа на льду как моржи,
Квашенный лбы анархистов - пророчили гнать из избы.
—-
Но! ... не ловим ветер всеми парусами... Да-да!
Зажигая прохожих глазами.
НЕ ходим в чужие миры.
Мы скопления звезд-блудниц - о! как одиноки на этом перроне,
Уснувшие стражи границ - о! свинцом налились наши ноги!
—-
Открою вам тайны - я обычный чудак,
Не веря в пропаганду, не внимая словам,
Зачем рвать гроши, точа мечи,
Забегами... протяженностью в жизнь.
—-
...И когда затянется гром - в квартире запоет граммофон,
Провайдер откажет в сети - абоненту огласив приговор.
Вскроем вены иглой,
Спутав яд с кислотой,
псалмы с мацой,
Мы на веки уснем - потерявшись в лабиринте надежд.
—-
Но черная пресса, закусив языки.
Начнет издавать мрачные стихи.
Страна погрузится во мрак.
Вьюга закружит наш последний анклав.
Дорога назад - не зги не видать...
—-
Размножим все факты плитой,
Заглушив гулом толпы граммофон,
И правда покинет наш мир:
-В этом мире не врет только лож,
Стервой окажется правда...

Я смотрел в окно – двор таял в ночи.
Кружилась листва – мерцали огни.
Тень за мной, по пятам, несла сор и туман.
Я надел очки и увидел обман.
И привиделся сон – эхом войны,
Чертей там стан, да дьявола перстни.
И обрушился шторм, и запели мечи.
Я укутался в плащ, закусив язык.
И ударил гром, точно вражеский горн.
Я плыл по земле, как растаявший лед.
Город ждал и молил – окончания войны,
Исход сражения между злом и добром.
Спустя тысячу лет – не увяли ручьи,
Только к стонам молитв – будем вечно слепы…

Давненько не открывал своего дневника, исправим сложившееся положение:

На землю падают снежинки -
чудесный водопад.
На небе мириады звезд,
осветят грустный сад.
Пыль снежная струится
из странных серых труб.
По проводам любви стремится
знакомый с детства звук.

А люди все гудят, танцуют,
гарцуя на костях.
Их творчество, их лирика -
бессонница и страх.
Нам снежная пыльца дана,
что бы зажечь мечту.
И мыслей разных карнавал,
и фонарей страну.


Напрасно люди силы тратят,
прячась от судьбы.
Спадут оковы расставанья,
и заметет следы.
А скоро новый праздник грянет –
скоро новый год.
Он словно миг прекрасных встреч -
творит любовь…

Черный город и друиды..
Танкер в маске зла...
Разрушение планиды,
лава потекла...

Все опять бегут куда-то...
Гам толпы (припев)
Звон стекла как сталь о латы...
Где-то рычит лев...

Ночь... Кричит за стенкой голос...
Чу! Так это ж я!
Начитался понимаешь
о смысле бытия...

Ветра свист иль волчий вой
Грозный странник иль герой...
Что за чудный смех...
Бродит дух с постыдной сединой,
Волоча, смиренно, грех,
А в руках табличка - склеп.

Не спешите бить в набат,
Скажу прямо это... прах.
Мне, конечно, жутко стыдно,
Что развел весь этот бор.
Но куда без каламбура,
Когда свищет Рождество...