Фабио Франклин – шалун (тема – Кровавый остров)
Фабио Франклин, названный в честь своего изобретателя, приносил неплохие деньги. На живой остров зазывали уличные афиши и газетные статьи: "Фабио Франклин - техническое чудо 20-го века! Спешите! Внимание: Франклин - не место для влюбленных!".
Влюблённые слетались на Фабио, как мухи на малиновый джем, в то время как Фабио не выносил феромоны.
Лем и Юли прибыли на остров, предвкушая романтическую прогулку по подводной смотровой палубе.
Парочка держалась среди гостей порознь, изредка перемигиваясь. Подводный отсек впечатлял! Вид на море изнутри завораживал, но чего-то не доставало. Пока смотрителя и толпу отвлекал резвящийся серебристый планктон, Лем схватил Юли за руку и потащил в нишу под лестницей. Легонько чмокнул, Юли рассмеялась.
- Тсс!
Франклин принюхался. Пахло табаком, духами, вчерашним виски и... Он затрясся. Не может быть - любовью! От запаха парочки масло подкатывало к устьям картеров и пачкало клапаны, а бензак перегревался и мутнел. "Ещё немного - бензак рванёт и мне конец!". Фабио втянул копоть из выхлопных ходов внутрь, чтобы немного успокоиться. Гости закашлялись. Смотритель метнулся, включил вытяжные винты на полную. Дым сгустился, посетители запаниковали.
Фабио знал, что делает - не впервой! "Тупые люди", - думал он, осторожно принюхиваясь. Втягивая воздух потихоньку, чтобы учуять феромоны, но не выйти из себя.
Остров содрогнулся. Лем потерял равновесие, налетел на Юли. Что-то оглушило, пронзила боль, накатил ужас.
Фабио сработал на славу! Качнулся, открыл дверцу подвала. Среди металлического хлама облюбовал стальной прут от перил с острым краем. Прут нанизал Юли и Лема, словно стейки для барбекю. Остров устроил барбекю: высвободил один из аварийных шлангов для слива бензака, плеснул и поджёг.
Пахло горелой кровью. Ощущались остатки феромоновой вони.
Франклин поурчал маслом - сбил послевкусие. Загнал в обратку немного гари для протравки. Зашелестел вентиляторами. Всосал побольше чистого морского воздуха через все воздухозаборники сразу. Довольно затарахтел движком.
В такие моменты Фабио чувствовал себя неловко перед гостями (раскачивался, трясся, щёлкал клапанами, ревел, бряцал), но он умел поправить впечатление. Погрузившись глубже, на самые кораллы, спугнул стайку лимонных рыбок. Все стали ахать и тыкать в них пальцами.
Смотритель выдохнул:
- Порядок! Франклин - шалун!

Город для настоящей смерти (Тема – Праздник, который всегда с тобой)
Был поздний час, и никого не осталось в кафе, кроме Фрэнка — он сидел и мрачно наблюдал за Эрни, размахивавшим руками в тени кряжистого каштана. Как всегда, старине Хэму мерещилось, что вот тут-то, в Париже, самое место для настоящей жизни. В то время Фрэнк знал вкус крови, и запах скверного рома, и ощущение латунного кастета на скуле. Но как унять чокнутого пактианца, едва успевшего вернуться в психованную старушку-Европу, узнать не успел и ощущал смертное одиночество, вслушиваясь в грохот моторов шестибашенных монстров, вступающих в город.
Допрежь удавалось сразу напоить Эрни: несмотря на огромные траты на алкоголь, Фрэнк и Хэдли полагали меньшим злом заплатить за выпивку, нежели за разбитые витрины и попорченные портьеры в бистро.
Пока Хэдли соглашалась терпеть неистовый нрав мужа, всё заканчивалось относительно благополучно.
По рю Ренар, всхлипывая сочленениями, шагали автоматы с изготовленными к стрельбе гатлингами. За Сеной мощно и гулко грохотали разрывы, свидетельствуя, что кто-то ценит контрабандное добро выше возможности нищего существования.
Эрни наконец улёгся на скрещенные руки, отчаянно всматриваясь в сгущающуюся тень. Фрэнк пошёл к нему, разбирая выдохшуюся тусклую пактианскую брань.
— Там мёртвая страна, наш Остров Свободы, наша Пакта Либерта… Сотни лет жизни без единого врага. Сотни лет жирующих колоний, перемирившихся между собой, невзирая на мнения метрополий. Сотни лет застоя, замшелости, тоски!..
Фрэнк похлопал товарища по плечу. Тот поднял мутные, уже не бешеные глаза, и осталось только молча вложить в крепкую мозолистую ладонь кипу в чёрных и алых нитях.
— Мне жаль, Эрни, — сказал Фрэнк, наблюдая, как луну и звёзды закрывает тень огромного авиакрейсера, мерцавшего бортовыми огнями. — Держись. Мне жаль.
Завтра они навсегда покинут Париж. Город, отобравший единственный праздник в их жизнях. Он с презрением посмотрел на друга и решил, что тот никогда не увидит могилы жены. Иначе они оба так и не сумеют начать писать.

Вечная весна одинокой памяти (тема – Кровавый остров)
Она устала…
Мгновения сна не придавали сил, напротив, они, вытаскивали из лабиринтов памяти, все то, что так хотелось забыть…
Бывало по ночам, когда в рощах, расчирикались вьюрки, она отдавалась Морфею и улыбалась…
Вспоминала, как избежала смерти от руки Алкея, сбежав за край земли; как скрылась в тумане от белопарусного корабля Гиппоноя; как оплакивала гибель детей…
…Как приняли ее уставшую и израненную светлокожие островитяне. Как очаровала, напоминающая птичьи трели, речь.
Из памяти всплыл, поход юных мехтов к останкам Ладона, и, трофей – фиал давно остывшей крови. Как была окроплена земля острова, и взошли первые священные рощи…
Содрогнулась, вспомнив, нашествие сыновей Вивара, глад и мор, и вьюрков в клетках, и унылые песни пленников.
Помнила топоры марранов, изводившие священные рощи, и кровь Ладона, вновь льющуюся на землю острова.
Помнила болезного вида инородца, и даже лакомилась его рукой, дивясь, как измельчали герои.
Помнила маленького человечка с писклявым голосом и мечтами о безоблачном небе. Она звала его – Вождь.
Так хотелось тишины, а он зудел, как москит, заглушая пламенными речами песни цикад…
Разозлившись, она поднялась в небо и ужаснулась.
Они добрались даже сюда… эти выскочки, считающие себя венцом природы. Внутри нее проснулся охотник, но нет никакой радости в охоте на мотыльков, если ты не трехлетний ребенок.
Вскоре Вождь уехал на материк. Небо стало безоблачным, лет на десять, а потом его наполнили стальные птицы. Под их гнездо вырубили священную рощу. Птицы летали туда-сюда, принося галдящих людей, в нелепых одеждах.
От скуки, она как-то поприветствовала стальную птицу в воздухе. И увидела, перекошенные от страха, лица возничих, и небо снова стало на какое-то время тихим.
С годами птицы становились все больше, а возницы все бесстрашнее. Суета из поселений на побережье перебиралась все ближе к ее жилищу на склоне снежной горы.
Одна радость: перестали рубить рощи и обнесли их заборами, словно можно было что-то еще спасти.
Вождь умер от старости – знакомая горлица принесла ей эту весть.
Она устала…
От весенней сырости не спасал даже жар в недрах снежной горы. Воздух, обычно прозрачный, белой вуалью устилал остров.
Размяв задеревеневшие мышцы и скрипящие суставы, она поднялась в безоблачное небо.
Отправляясь в свой последний полет, она – Ехидна – улыбалась.