Кадка плыла над спящим городом. Редкие поздние прохожие и громыхающие по мостовым телеги заставляли друзей замирать и, затаив дыхание, ждать, пока утихнут шаги, цокот копыт и грохот колёс, далеко разносившиеся в ночной тишине. К счастью приятелей, тучи так и не разошлись, и улицы погрузились в почти непроглядную темноту.
Впереди угадывались очертания замка. Едва различимые сперва, они всё чаще острой тенью выступали из мрака – молнии, поначалу тонкими искрами рассекавшие чёрное небо вдалеке, сверкали всё ближе. Всё громче и скорее гремели трескучие раскаты.
Очередная вспышка отразилась в изогнувшейся петлёй реке, и гром, казалось, раздался прямо над головой. Бергский тихо выругался.
– Поспеши! – прошептал он.
Забыв об осторожности, Шифарин длинными взмахами метлы повёл кадку над темневшей внизу протокой. Дощатая стенка упёрлась в каменный выступ, над ним зиял чёрный провал окна. Бергский вынул из-под плаща широкий нож и вставил остриё под створку. Осторожно водя рукоятью и замирая при легчайшем скрежете, он просовывал лезвие всё дальше внутрь. Наконец, когда клинок вошёл по пяту, потянул нож вверх. Окно приоткрылось.
– Видишь? – довольно прошептал он. – Я сперва удивился, а потом подумал: с чего бы им опасаться воришек в башне?
Студент просунул руку в проём и раскрыл окно до конца. Вспышка молнии осветила замок и висящую у стены кадку. Через мгновение последовал гром.
– Проклятье! – прошипел Шифарин, оглядываясь на сполох. – Поторопись же, друг мой!
Бергский пролез внутрь. Пошарив в карманах сюртука, достал спички и огарок свечи в плоском латунном подсвечнике. Поставив зажжённую свечу на стол, он выдвинул единственный ящик посередине – внутри лежали несколько толстых папок. Бергский раскрыл одну из них и принялся всматриваться в написанные неразборчивым почерком, состоящие из сокращений и цифр заглавия бумаг.
Кабинет озарила новая вспышка, прогремел гром. Сквозь открытое окно стал слышен приближающийся дождь.
Просмотрев несколько папок и не найдя ничего подходящего, Бергский наконец разобрал на корке одной из них: «Об. Пр. Ис.». Перевернул несколько подшитых страниц.
– Не стоило и сомневаться! – удовлетворённо улыбаясь, он вытащил измятый, по виду прежде сложенный лист.
На лестнице раздались тяжёлые шаги. Сунув письмо в карман, Бергский кинулся к окну:
– Кто-то идёт!

Когда бессмертные императоры встали друг против друга, отец с правой стороны реки, дядя с левой, в очередной для них схватке, которая для остальных будет последней, Ковин открыл входную дверь и вышел на парапет.
Матушка отговаривала от этой затеи, желала найти иное место, где их не настигнет гнев Альгеликса, но спокойных мест более не осталось, всё сгорело, разрушено, уничтожено.
– Стойте!
Императоры повернулись на зов юного Ковиндара. Огромные армии, заполнившие собою всё то что осталось от Дивной долины, приготовились к последнему бою.
Первым заговорил отец. Восседая на белом жеребце в латах из чистого золота, Альгеликс смотрелся угрожающе.
– Ты следующий, – указал он обнажённым мечом на Ковина, – как только я разделаюсь с мерзавцем братом, то казнью тебя и твою изменщицу мать!
– Ты ошибаешься, отец. Я твой сын! Твой и твоей возлюбленной Назраэль. Видишь ли в чём дело отец, краски в Чёрном Свете много ярче чем в Белом и неопытному глазу человека легко принять красное за синее и наоборот. Твой глаз, глаз – белого Императора, к сожалению, не в состоянии увидеть разницу между любимой и её Тенью в Чёрном Свете. Ты обманулся, не поверил истине, брату, любимой и её сестре. Как итог, непозволительно оскорбил близких тебе людей и желал убить сына. Посмотри, что ты наделал! Ты уничтожил всё! Уничтожил мой дом, который я люблю всем сердцем! Уничтожил Мир! И ради чего?! Ради призрачной мести? А что потом?!
– Ты лжёшь! Семя предателя! – шипел в безудержной злобе Альгеликс, Борэй благоразумно молчал.
– Нет, отец, это правда! Оглянись и ты увидишь! Увидишь, что я твой сын! Я сын того, кто невзирая на личную ненависть, принял предложение брата и ради спасения всего живого прекратил войну, уйдя в сон на тысячу лет. Я, – Ковиндар первый, я твой сын! И я дарую тебе, отец, свою силу! Дарую единственным способом, тем который есть у меня, дарую, дабы ты прозрел!
С этими словами, Ковин вынул из ножен клинок и всадил его в собственное сердце, по самую рукоять.
*
Два брата ещё долго стояли над телом бездыханного юноши, горю Назраэль и Мулерии не было границ. Когда Альгеликс наконец увидел различие между эльфийками и осознание содеянного всецело овладело его сердцем, белый император упал на колени подле мёртвого сына и война закончилась.
Ковин видел это, воспарив бестелесной сущностью над пепелищем которое некогда было ему домом, потом он открыл глаза.

Красавица придирчиво осмотрела стол, занимавший половину трапезной, обмакнула палец сначала в вазочку с апельсиновым джемом, затем – в фондю, облизнула и осуждающе взглянула на Чудовище:
– Ну вы и мажор, батенька.
Она села на стул, закинула ноги на белую скатерть. Чайник, которому она чуть не отбила носик голой пяткой, не выдержал и возмутился:
– Поосторожнее, леди! Где ваши манеры?
– Епта! – обомлела Красавица. – Говорящая посуда!
– Прошу прощения? – у Чайника от изумления подпрыгнула крышечка.
– Откуда у тебя звук идет, говорю? – Красавица с интересом осматривала собеседника. – Ты че, искусственный интеллект?
– Его тоже прокляли, – вмешался Чудовище. – Он был моим дворецким.
Красавица поморгала, переваривая ответ, а затем вдруг расплылась в улыбке:
– Вы че, вдвоём тут живете?
– Ещё горничные были, – заподозрив подвох в вопросе, ответил Чудовище. – Их ведьма в чашки превратила, только мы их с тех пор все перебили.
Красавица поморщилась.
– Ну то есть бабы у тебя постоянной не было? – уточнила она.
– Я был занят королевскими делами, – покраснел Чудовище, даром, что под шерстью румянец не разглядеть.
– Ага, королевскими, как же, – поддакнул чайник. – То за горничными в душе подглядывал, то одноглазого давил, думал, я не вижу. А я видел. Скажи спасибо, что отцу не доносил.
Впервые со времён проклятья Чудовищу захотелось, чтобы Чайник превратился в набор молчаливых черепков.
– А сам-то, святая невинность, – опасным шепотом заговорил Чудовище. – Кто мою гувернантку в подсобке драл? И так пыхтел, что у меня стекла в спальне дрожали!
Из чайника повалил пар. Красавица всплеснула руками.
– Брейк, брейк, мальчики. Одно меня радует, не гомики вы, – Красавица ущипнула гроздь зеленого винограда и потянулась к запеченной с яблоками утке. – Ой, а это что у вас, «Шабли»?
Чайник успокоился и теперь пускал пар медленно, будто трубку раскуривал. Чудовище, подперев щеку лапой, разглядывал Красавицу. В полумраке прихожей не заметил, а в беспощадном сиянии хрустальной люстры разглядел: под лазоревым глазом едва сошел синяк. Ногти обгрызены до мяса. После двух бокалов «Шабли» на шее проступили красные пятна. Да, про таких Принц не рассказывал, ни дна ему, ни покрышки.
«Ничего, – вновь утешил себя Чудовище. – Проклятию все равно, с маникюром или без, лишь бы поцеловала».
Красавица прикончила утиную ножку и смачно рыгнула.

Долго, долго брели они по болотам во мгле. Она порхала по мху, перелетала с кочки на кочку, словно пташка, дорогу к гнезду потерявшая. Он же волочился за нею покорно, переступая непослушными ногами через трясину, словно тень, от тела отбившаяся. Она шептала заклятья месяцу-дядюшке, абы высветил дорожку верную. Он шептал молитву небесам, абы смилостивились они надо дщериной душою.

Наконец встала посерёд болота Ольга, возвела руки к воде мутной да промолвила гласно:

— Ах, болотушко-братец! Ах, ряска-сестринушка! Подмогите, славные, подмогите, верные! Обманута я да оболгана! Летала я давеча у княжеского окна да слышала, как смерти моей люд желает! Ах, болотушко-братец, отдай на час детей своих! Отдай нерождённых, нежеланных, убиенных, так воздуха не вдохнувших! Хорошо им спалось в пучине, хорошо им рослось под ряской, хорошо им личинками кушалось! Пусть встанут и идут за сыном моим возлюбленным, чтобы защитил он мать свою!

Дрогнула сыра земля, забурлело болото великое, зашуршал мох да покатилась с кустов морошка. Разверзлась трясина, расплылась ряска да поднялись из пучины руки мертвецкие.


Ахнул старый Арсений, хотел было закрыть очи ладонями да отвернуться, чтобы не видеть такого вовек, да слишком прекрасна была в тот час дщерь его, слишком похожа на мать. Стояла она посредь тьмы, освещённая серебряным месяцем, истинно княгиня: бледна как смерть, хладна, как звёзды, и страшна, как судьба, а вокруг были слуги её, по одному зову воскресшие.

И увидел дед внука своего, да только выросшего не по годам, словно вскормила его яко молоком вода болотная. Вышел рослый Мстислав, Ольгин сын, посмотрел незрячими глазами на матерь.

— Долго носила я тебя под сердцем, — молвила. — Долго говорила с тобой. Защити же меня теперь от врагов моих, и отпущу твою душу с миром.

Поклонились мертвецы вокруг Ольге, поклонился и сын её. Взглянул на дрожащего Арсения, было, и оскалился, но взмолился старик:


— Милости, внуче!

И не тронул Мстислав-мертвец Арсения, потому как узнал голос его.

Восточный квартал славился своей непосредственностью: здесь прямо на улицах торговцы жарили куски мяса, готовили рассыпчатый плов, разливали наваристый бульон, угощали вином и играли в джангу прямо под стираным разноцветным бельем, что плещется на ветру, точно флаги разрушенных империй.
Должно быть, по ту сторону Трещины, где осталась Эйла с девочками, где прошло все детство и юность, возник такой же восточный квартал, и Иф его обязательно найдет, чтобы окунуть в этот добродушный балаган и жену, и детей.
– Ну что? Последнее доброе утро.
Старуха с космами цвета конопляной муки поставила на витрину клетку с золотыми светочами. Сегодня Иф заглянул к ней не только за специями, ему нужны были эти редкие птицы.
– Я заказала их сам знаешь у кого, – прошептала она, – а потому цена за двоих не пятнадцать тысяч, а всего лишь десять.
Светочи замолкли, воткнувшись изумрудными глазами в Ифа, и тот в свою очередь замер, разглядывая диковинных птиц, о покупке которых никогда ранее не помышлял. Золотые узоры на крыльях, переливающиеся длинные перья, изогнутый черный клюв и требовательный высокомерный взгляд.
Разумно было ограничиться одним светочем и сэкономить, но разумнее разумного все же взять двоих на случай, если один умрет.
– Похожи на карликовых орлят.
– Они всегда летят в сторону больших городов, Иф. Выпускай их, как отойдешь подальше от границы, иначе они попросту полетят обратно.
– Хорошо. Сегодня я возьму все как обычно, но в три раза больше.
Старуха улыбнулась и отмерила Ифу специй: янтарного шафрана, рассыпавшегося горкой на серебряной посудине, жгучих стручков кайенского перца, солнечного карри и сладкой паприки.
– Удачи тебе. Передавай привет семье, если доберешься.
– Доберусь.
Побродив по кварталу еще немного, Иф направился в паб, где они с Бергом заказывали винный бочонок по пятницам.
Клетка со светочами вызвала в «Кабаке» не меньше разговоров, чем уход Ифа в Трещину. Вопросы и советы сыпались, как искры вперемешку с пеплом после первой вспышки, но, что бы ни происходило вокруг, укрыться от разговоров о политике было решительно невозможно. Кажется, даже сгорая под метеоритным дождем, люди будут искать виноватых.

Велосипедные цепи трещат, прокручиваясь на скорости. Две пули пронзают едва приоткрывший глаза город и исчезают в полупрозрачном лесу. Хрустят ветки, бьют наотмашь еловые лапы. Отто знает, что август, как последний глоток лимонада – уже теплый и с мякотью на дне, им не напьёшься, только сильнее раззадоришь жажду. Но ты пьёшь, потому что ничего другого не остается.
Лиза прислоняет велосипед с розовыми ленточками на багажнике к дереву и манит Отто за собой. В лесу она похожа на лисёнка, снующего среди молодых елей. Отто пробирается сквозь ежевичные заросли и встаёт, как вкопанный.
Он и не знал, что когда-то здесь пролегала железная дорога, теперь уже едва различимая. А на её рельсах застыл вросший в лесное панно локомотив. Отто ошалело, но с уважительной осторожностью ощупывает неподвижные колеса с него ростом, осыпающийся металл, хрупкий, как пепел. Лиза уже забралась на верхнюю ступень лестницы в кабину машиниста.
– Обещай, что никому не расскажешь? – просит она так, будто доверяет ему свою самую страшную тайну.
– Обещаю.
Она распахивает скрипучую дверь, и Отто следует за ней. Под толстым слоем пыли и сухой листвы прячутся разбитые стекла спидометра и тормозной магистрали, рычаг контроллера давно заклинило, но Отто всё равно пытается сдвинуть его вперёд.
– Закрой глаза, – предлагает Лиза. – И он поедет.
Она, верно, шутит, но Отто слушается. Слушаться – у него в крови.
Глаза закрыты, но он все видит: как сползает с приборов грязь, как сталь впитывает ржавчину, как становится прозрачным стекло, и бирюзовые ели трогаются с места. Локомотив медленно набирает ход, а Отто не видит впереди рельсов и спрашивает Лизу, стоящую позади него:
– Куда он идет?
– А куда, ты думаешь, может идти несуществующий поезд по несуществующим путям? Конечно, в несуществующую страну!
И лес в самом деле расступается перед ними, впуская блестящий, как новенький, локомотив в город, каких Отто никогда не видел. Здесь нет домов – лишь трехъярусные цирковые повозки, красные с золотом, да шатры с острыми шпилями, на которых развеваются алые флажки. Тут и там паяцы с разрисованными лицами жонглируют спелыми яблоками, а фокусники в чёрных плащах достают из-за ушей прохожих монетки. Поют менестрели, сливаются в унисон трепетные голоса мандолин. Дети расхватывают мороженное у пухлой торговки, совершенно бесплатно. Она только журит их: «В очередь, охламоны, не то подавите!»

Итак, мы прибыли на наше посвящение в сверхсильных мира сего. Это было самое торжественное событие во всей известной нам вселенной. На место действия прибыла куча народу, устроивших настоящую свалку мутантов. Одна часть из них толпилась на земле; другая летала по воздуху, напоминая стаю разношерстных летучих мышей; третья висела на деревьях и столбах — все пытались почтить нас своим присутствием. Конечно же, не все могли лично прикоснуться к столь великому действу, и поэтому они телепортировали на место инаугурации свои микрокамеры, чей многомиллиардный рой покрыл всё обозримое пространство на площади Посвящения.
Вся эта разношерстная биомасса так сильно гудела и галдела, что мои барабанные перепонки вот-вот готовы были лопнуть. Жаль, что я не мог сейчас включить свой мыслевизор, чтобы отключиться от звучащего гама. Моя напарница-художница, стоявшая рядом, заметно нервничала, водя пальцами, словно кисточками, по воздуху и дрожа от волнения.
Наконец-то комиссия соизволила появиться перед нами и непрекращающийся галдеж тут же смолк. Воцарилась полнейшая тишина — даже микрокамеры перестали жужжать. Миллионы пар глаз устремили на нас свой внимательный взор. Всем хотелось поскорее узнать какие новые суперсилы были избраны. Как будто от этого зависела жизнь всей мутантской цивилизации. Наивные, они не даже не предполагали, что их всех ожидает вскорости после моего посвящения в серьезность.
Из скрытых динамиков зазвучали трубы и фанфары, создавая торжественную видимость и слышимость обстановки. Небольшое свободное пространство вокруг нас заполнилось крутящимися голографическими табличками (общей численностью девяносто восемь штук), на каждой из которой светился символ одного из супер-мутанта.
И вот, как по команде, оркестр звуков и показ табличек закончился. Во вновь воцарившейся гробовой тишине мутосоздатель взял слово и произнес длиннющую речь, посвященную истории нашей эпохи, начиная от самого первого мутанта, появившегося тысячи лет назад, и длящуюся до наших времен.
Мы еще раз услышали о трудной жизни нашей предтечи, которого примитивы считали какой-то аномалией, вызывавшей неописуемый ужас и страх у домутантских людей.

—Мочи его дубина! — завопил Йорик. Черепушка младенца раскрылась подобно цветочному бутону, распуская семь лепестков и обнажая острые зубы на них. Пока Харальд размышлял, а Йорик орал, младенец кинулся прямо на хрен бугая, чтобы отцапать его.
—АААААЯЙЙЙЙЯЯЯЯ! — завизжал Рунар сзади и выпустил из навершия посоха огненный сгусток, разнёсший младенца на кусочки. Колдун держал посох горизонтально и не выходил из боевой стойки, пялясь во тьму.
—Они идут. Ножки топают и топают. Йорик ты слышишь? Маленькие твари…. — слова Харальда оборвались, из тьмы показались три худющие до костей женщины. Иссушенные, с пылающем огнем в глазах. Восемь пуповин торчали из вагин и восемь младенцев, как привязанные псы, тянули женщин к лакомому мясу.
—ВЯЯЯЯ! — цепные детёныши раскрыли черепушки и кинулись на еду.
—Мочите свиноматок, иначе нас сожрут! — завизжал Йорик.
Рунар стиснул зубы и оскалился, готовясь к бою. Из посоха полетели огненные сгустки, превращающие в ошметки маленьких упырей. Кусочки костей и мозгов летали туда-сюда, а по воздуху разносился приятный аромат жареного мясца.
—АААА! — визжал Харальд. Он как жнец косил маленьких тварей своей секирой, а матки каждый раз выкидывали нового гадёныша прямиком из своего лона. Бугай не двигался с места, он всё рубил и кромсал, собирая жатву.
—КОГО ВЫ МОЧИТЕ? СВИНОМАТКИ!! АААА, ОДИН МЕНЯ ЖРЁТ, ПОМОГИТЕ! — в Йорика вцепился малец, который проскользнул сзади. Он начал обгладывать оставшиеся мясо с черепа скомороха. Пища пошла по пуповине обратно в матку, насыщая женщину, которая довольно заурчала.
Харальд крутанулся вокруг себя, сбросил маленького паразита с Йориком и разрубил приближающихся карапузов. Как только угроза отступила, громила разорвал секиру на два топора и метнул каждый в головы матерям. Те синхронно разделились на две части и тела их рухнули на каменный пол. Топоры по магическому зову вернулись назад в руки Харальда. Карапузы без кормящих матерей сразу замертво упали.
Рунар же в это время яростно надёргивал посох, выпуская из него огненные сгустки, убивая мальцов по одному. Но сейчас пришел черёд мощного извержения, которое затопит всех. Поток огня вырвался из посоха гигантской струей и поглотил пламенем гадёнышей и их мать.

На площадке перед домом, между синим Фольксвагеном и серым Мерседесом, был припаркован конь. Настоящий, черный, с лоснящейся гривой.
«За такую картинку не жалко и на работу опоздать, – подумала Алена. – Запощу потом в инсту».
Она подошла ближе. Сфотографировала коня на старенький смартфон. Подозрительные личности во дворе частенько отирались – «спасибо» бабке-гадалке с третьего этажа – но такое происходило впервые. Конь, не привязанный и не стреноженный, стоял, будто так и надо. Помахивал хвостом и даже успел навалить кучу.
– Ну и ну… – Алена сделала еще пару кадров. Нерешительно коснулась кончика густой гривы: конь точно был настоящий.
– Покажи, что получилось, – сказал он, повернув голову.
– А?.. – Алена подпрыгнула от неожиданности. Оглянулась, но рядом не было ничего, кроме машин, и никого, кроме коня. Даже на детской площадке никто не гулял: было пасмурно и, для середины мая, холодновато. Деревья зеленели свежей листвой и ждали продолжения.
– Бэ! – Конь фыркнул. – Покажь, говорю, что вышло. Если плохо, могу по-другому встать.
– Вот… – Алена послушно поднесла смартфон к лошадиной морде: а ну как еще вздумает лягаться?
Она всегда считала себя человеком немножко скучным. Не двоечница и не отличница, не уродина и не красавица, не «мышка», но и не «кошка»: так, серединка на половинку, где-то около той грани, на которой рассудительность еще не перешла в занудство, но уже почти. Поэтому мир вокруг казался ей тоже немножко скучным и предсказуемым… Немножко, но недостаточно, чтобы что-то с этим делать.
Однако сегодняшний день явно обещал перемены.
– Вы что… то есть, кто? – спросила она.
– Я принц, – сказал конь. – Сойдет, – снисходительно добавил он, рассмотрев фотографию. – Подлинную красоту кривыми руками не испортишь.
– Принц, значит. – Алена не сдержала нервный смешок. – А меня Аленой зовут, приятно познакомиться.
– Ничего смешного! – возмутился конь. – Я – принц. Мое королевство завоевали, моих подданных поработили, моих родителей убили, а меня заколдовали. И все это сделал один негодяй, который, кстати, скоро вернется. Что, скажи на милость, ты видишь тут смешного? Говорящего коня?! Тогда ты просто бессердечная дура!

Щелк, щелк – щелкает барабан. Вращается в огрубевших, покрытых заусенцами и пятнами пальцах. Звяк – откатывается в сторону пустая бутылка. Он задел ее ногой, вышагивая от одной облезлой стены к другой. Не заметил в этом полумраке.
Затхлое, пропахшее потом и мочой помещение, из которого давно вынесли всю технику, мебель, ковры, посуду… Все, что стоило хоть сколько-то. Чертовы обои и те ободрали. Свет едва проникал сквозь залитые грязью окна. Стекла в них позеленели и стали похожи на цвет лица обитателя дома.
Мечется, мечется. Мысли в голове – тараканы. Роятся, ползают мерзкой массой и ни одного не поймать. Все сколькие, верткие. Бессвязные.
Дзанг – споткнулся об еще одну бутылку. Лодыжка подвернулась, и он рухнул – двинулся башкой о бетонный пол. Вспыхнула от удара в мозгах лампочка, и тараканы разбежались по углам. Чуть не выронил револьвер. Едва удержал шершавую рукоять. Матерясь, отполз, забился в угол. Сунул ладонь в целый карман – такой у него всего один – нащупал, что искал.
Щелк, щелк – дрожащие пальцы с трудом вставляют патроны в пазы. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Клац – встает на место обойма. Шесть патронов, шесть выстрелов, шесть попыток. Шесть моментов, шесть воспоминаний. Шесть новых шансов.
Он шморгает покрасневшим носом, чешет зудящий череп. Думает. Свербит и свербит изнутри. Куда выпустить пулю? С чего начать? Приставляет дуло к виску. Думает, думает. Вспоминает.

Бойся Бегущих под дождем, Ишино... Они забрали у меня все. Они похищают души... Бойся Бегущих так, как боялись их все боги мира.
И никогда - слышишь, никогда! - не выходи под дождь.
Джиоти осклабилась.
- Нет у тебя души, тупица! Ты не человек! И даже не животное! Ты никто, слышишь?! Уведи их от меня... Иначе... Я убью тебя!
К следующему броску Ишино уже был готов. Он ловко отпрыгнул, почти не испугавшись золотого лезвия, и Джиоти молниеносно вскочила на ноги. Под сари заколыхался живот, как застывшая трясина, а волосы-корни соскользнули с плеч за спину.
В ее глазах плескалось безумие.
А знаешь, Иши, что, когда исчезла богиня сумасшествия Ункда, по ней никто не скучал? Потому что все знали - никуда она не исчезла. Она всегда рядом. Внутри каждого. Спит... Будить нельзя. Запомни, Ишино - будить Ункду нельзя!
«Усни, Ункда, - взмолился Ишино, отступая. - Оставь Джиоти...»
Но было уже поздно - взревев, богиня понеслась на него, и пол прошелся трещинами. Вскрикнув, Ишино ринулся к выходу, но Джиоти схватила его за ногу.
О боги, откуда в ней столько сил?! Богиня земли вот уже сколько лет спала и ела, не вставая, а теперь... Теперь Ишино стал жертвой своей наивности.
Но Джиоти задыхалась, а по лицу стекал затхлый пот.
Зарычав, она дернула Ишино за ногу, и тот рухнул на пол.
- Ты пойдешь... И уведешь их... - прошипела она, нависнув над ним.
На щеку Ишино закапало. Пот, слюна, пена?..
- Нет... Я не...
Он не успел договорить - с ревом Джиоти отшвырнула его тело к стене. Налетев на камень, Ишино закашлялся, морщась от боли - что-то хрустнуло в груди. Ребра... С потолка посыпалась каменная крошка, и Ишино, кряхтя, поднялся на дрожащие ноги. Перед глазами двоилось.
Богиня, лежавшая в нескольких шагах от него, давилась пеной, слабо замахиваясь. Из-под каменного пола послушно вылезали лапки ползучего растения, но сил у них не было. Пытаясь опутать ноги Ишино, ростки слабели и в мгновение ока засыхали.
- Я понял, Ункда, - прохрипел Ишино на прощание, медленно пятясь к выходу. - Ты победила меня. Забирай свою Джиоти.
И сорвался с места под проклятия рычащей хозяйки.
Прощай, старая богиня. Жалкий, трусливый бахчха не забудет тебя.

Как же так получилось, что я завис над землей, яростно вгрызаясь в шкуру великана, словно жук-камнеед? Ведь я с детства восхищался Глыбой. Раз в год он проходил в одном шаге от моей деревушки. Шагал, вечно затуманенный летним маревом и облаками, гром крутился у его ног и разлетался по округе. В такие дни мама выставляла статуэтку великана на подоконник, непременно украшенную полевыми цветами, а я выкрадывал ее и бежал играть с друзьями, которые поступали точно так же. Только позже я понял, что такое вера и религия, и что играть с ними не стоит.
Год обновлялся, когда Глыба пересекал Зимний хребет. Все, кто мог, выбирались в столицу Северного королевства у подножия гор и праздновали несколько дней. В праздничную ночь на главной площади, точно дождевые грибы, вырастали десять барабанов. Девять почетных музыкантов и один ребенок из толпы соревновались в чувстве ритма. Однажды вызвали меня — здоровый солдат поднял за плечи и закинул на сцену под общий хохот толпы. Глыба делает шаг — мы бьем в барабан ни секундой раньше, ни секундой позже. Правила простые, но как же сложно было сосредоточиться, когда вокруг веселье, а великан делает шаг раз в вечность. Когда все музыканты соблазнились пиршеством, я бил до тех пор, пока раскаты шагов не затихли. Потом объедался странными, но вкусными сладостями за столом у короля, а родители пили вонючее и кислое вино. Хорошо, что алкоголь мерзкий на вкус, иначе дети спивались бы с самого рождения.
Потом показали усыпальницу первого короля, где сверкает его статуя, по которой ведутся все измерения. Тогда я понял, что мак — это рост короля от земли до макушки, а пал — длина указательного пальца.
Благодаря Глыбе тот день запомнился мне самым счастливым в жизни. Но после того, что он сделал, детская любовь, хранимая мной в сердце, сдулась. И я сдулся вместе с этим воспоминанием.

Дом качнулся, я ударилась о стену и чтобы не упасть ухватилась за перила, но опоры не было. Я чувствовала, как они крошатся под руками, срываются и летят вниз, лестница подо мной начала проседать. Я бросилась наверх, прыгая сразу через несколько ступеней. Где-то сзади раздался крик детектива, но я не оборачивалась. Я бежала, пытаясь обогнать рушащиеся прямо под ногами старые перекрытия. Увидев верхний пролёт, я бросилась к нему всем телом и уши едва не разорвались от грохота.
Пелена мелкой каменной трухи жгла глаза. Я тёрла их рукой, пытаясь хоть что-то различить. Похоже, я успела забежать на третий этаж, до того, как лестница сложилась и погребла под собой моего спутника. Я осторожно подползла к тёмному провалу и заглянула вниз.
- Сэм! – заорала я отчаянно. – Детектив, вы живы?
Ответом мне были лишь усилившиеся раскаты грома и треск дома. От отчаяния хотелось расплакаться. Как я теперь спущусь вниз? Что мне теперь делать?
Я встала и, держась за стену, побрела по тёмным коридорам. Внезапно уши заложило от дикого заунывного вопля. Дом пошатнулся, мои ноги подкосились, и я рухнула на пол, теряя сознание.
«Сэм, прости меня…»
- Прости меня! – всхлипнула я.
- Ты же ни в чём не виновата, - голос сестры был удивительно спокоен. – Уверена, вы будете прекрасной парой.
Мы первый раз, за долгое время остались с ней наедине.
- Ты не спала этой ночью, - сказала я, рассматривая круги под её глазами. – И прошлой тоже. Я тебя видела.
Её губы сжались в тонкую полоску.
- Тебе показалось.
- Я видела, как ты идешь к старому подземелью под особняком. Нам запретили туда ходить, ты забыла? Там опасно.
Её глаза холодно посмотрели на меня.
- Ты ошиблась, - голос сестры звучал без всяких эмоций.
Она отвернулась к окну, давая мне понять, что разговор окончен.
- Мне жаль, что так случилось, - повторила я.
- Тебе жаль? – неожиданно сестра хохотнула. – Мне не нужна твоя жалость! Убирайся!
Кэти стояла ко мне спиной, в стекле отражались её глаза, полностью затянутые чёрным пламенем.
Едва сдерживая крик, я выскочила в коридор и захлопнула за собой дверь…
Непрерывный треск, словно кто-то безостановочно открывал и закрывал дверь. Уже сильно стемнело, скудного света едва хватало, чтобы различить очертания комнаты. На фоне стены выделялся проём окна. Дом скрипел и натужно стонал. Пол вздыбливался, словно при морской качке. Не рискуя вставать, я поползла к окну...

Боевицы сидели уныло повесив головы. Рудольф развернул дракона на весь аоазис, пытаясь открыть эту дверь. Маршал пел грустную песенку, которую сочинил для своей сестры. По грустной иронии судьбы, похожую песню пел другой Маршал, в другом мире, другой сестре. Но грустно было не из-за этого.
Аарон появился из песка, будто подводный фрегат капитана Джонса – плавно выдвигаясь из толщи песка, совершенно не обращая внимания на общепринятые каноны мореплавания и передвижения по песку.
- Твою мать! Как ты выбрался?! – вскричал Маршал, прекращая петь.
Боевицы бросились обнимать Аарона. Лишь Рудольф заметил странное изменение в лице товарища.
- Сколько ты там пробыл? – спросил он, когда девчонки отбежали для танца радости и счастья.
- Не знаю. Пару жизней. Может, больше. Есть что-то срочное, чего я не знаю?
Из камышей вышли Ольги с ружьями наперевес.
- Кроме этого и небольших колебаний на бирже – почти ничего, - нарочито спокойным голосом произнес Рудольф.
- Всем стоять на месте, кто двинется – убьем!
Аарон пошел прямо навстречу копьям. Оли замялись.
- Я полагаю, меня приказано доставить живым?
Оля-сержант осторожно кивнула.
- Хорошо. Тогда мы с вами пойдем к Оленьке и решим все наши вопросы, а мои товарищи вам уже ни к чему, верно? – ласково спросил он.
Вновь осторожный кивок.
- Вот и чудно! Ребят, подождете меня в трактире Мойши?
- Эм, да, Рон, конечно! Встретимся там в мае! – радостным голосом пробормотал Рудольф.
- Зачем в мае? Сегодня.
- И как нам туда добраться?
Три звезды, что открывают путь.
***

Четыре боевицы, взломщик Рудольф, рэпер Маршал и полтонны песка очутились прямо посреди салуна Мойши. Да, Аарон ошибся, назвав его «трактиром». Молод еще, столько всего помнить нужно…
- Твою душу мать! – заорал Рудольф.
- Нет, в качестве задатка я песок приму, но основную сумму нужно возместить золотом… - пробормотал спящий Мойша. Это была его сила. Он зарабатывал всегда и везде.

***
- Что? – тонко пискнула Оля-сержант.
- Ах, да, еще же и вы… Где сейчас моя Оля?
- Эм… Она в паре миль отсюда…
- Тогда пройдемся пешком. Не хочу злоупотреблять силой, знаете ли.
Оли построились в каре, окружив Аарона тройным квадратом из миловидных девушек, и строем двинулись …
- Нет, ну вы совсем поехали, - грустно констатировал бретер. – Вы что, ожидаете засады конной роты, которой приспичит меня спасти? Ей-богу, хотел же тихо-мирно дойти…
Три звезды, что открывают путь.

Я — Жюль Тревел, пудр-клозет-лакей или, говоря по-простому, графский говнец. Бжу... Бдю... Короче, стерегу ночной горшок графа Карлоса Зингельского, правителя вольного города Шпацена, а также сопровождаю его сиятельство, когда тот изволит отлучиться по зову плоти в личный нужник. Наш граф страсть как любит порассуждать о делах государства, сидючи на бархатном кресле с дыркой посередине. А я, стало быть, составляю ему компанию. Поддакиваю, головой киваю, мысли нужные подсказываю, шелковый подтирочный лоскут подаю.
Передо мной, знаете ли, многие знатные господа заискивают, так как его сиятельство очень ко мне благоволит и изволит прислушиваться, когда на горшке важные решения принимает. Тут я слово свое ценное вставить могу, типа, кавалер Гримуль предан графскому сиятельству всем сердцем и достоин звания первого министра. Или второго. Или хрена в зубы. В зависимости от того, что этот Гримуль мне посулил. Так что место свое я ни на что не поменяю никогда в жизни, даже на должность хранителя исподних штанов его сиятельства.
Всем я доволен, одна только неисполненная мечта и осталась — дворянство получить, в благородное сословие выбиться. Прямо так себе и представляю: вот женюсь я на славной девушке, вот родится у меня наследник-красавец, дитя невинное с голубыми глазками и золотыми волосиками, а уже ровня всем дворцовым щеголям, ничем не хуже. Ведь пока я без титула, господа эти, с оттопыренными мизинцами, одной рукой кошель с монетами суют, а другой нос платочком прикрывают. А как отвернутся, такое презрение в их глазах, что и не передать. На меня меланхолия от этой несправедливости находит, никакие нюхательные соли не помогают!

Неделю назад произошло такое событие. Вызывает меня граф и говорит:
— Ты не раз доказывал свою преданность, Жюль. Поэтому для выполнения важного поручения выбираю именно тебя, хотя разговоров наших в теплом уютном клозете мне будет сильно не хватать.
Я прямо прослезился весь и отвечаю:
— За вас, ваше сиятельство, в огонь и в воду. Не говоря уже за другие места. Что прикажете?

Когда зажгли свечи и начали осматривать Джерри, оказалось, что он поседел. Утром он выходил из дома без единой пряди седины в волосах, а вернулся домой седым стариком. Серьезных ран у него не оказалось. Несколько глубоких царапин да ушибов и сильный испуг. Когда Джерри почувствовал себя в безопасности, он наконец начал рассказывать что случилось, но говорить было трудно. Он то и дело закрывал глаза, пытаясь успокоиться, но выходило плохо. Его била дрожь, а голос был сорван от крика. Наконец кто-то дал ему стакан самогона. Джерри выпил залпом и только тогда ему немного полегчало. Он смог рассказать что случилось.
Утром он отправился в лес за дровами. Он был высок и крепок, с топором наперевес, поэтому не боялся никого. Даже злодея и убийцу, орудующего в деревне. Только когда зашел далеко в лес и приступил к работе, ощутил тревогу, как будто чей-то взгляд на себе. Но каждый раз, когда оглядывался, никого не видел. Прошелся несколько раз к тому месту, где ощущал наблюдателя, но никого не нашел. Под вечер справился с работой, сложил кучу дров возле старого пня, отметил место и отправился домой. На следующий день нужно приехать с телегой и забрать все. Джерри вышел из леса, когда уже совсем стемнело. Весело насвистывая представлял себя горячий ужин и стакан вина. Но его глаза скользнули по деревне, он сразу же замолчал. Огромная белая фигура согнулась возле окна Мииного дома и наблюдала за тем, что происходит внутри. Монстр был огромный, не меньше двух метров ростом. С длинными руками и мощными ногами. С огромными когтями и совсем без шерсти. Его голая, мертвенно синяя кожа местами была покрыта чешуей, а местами просто висела струпьями. На нем были какие-то ошметки, напоминающие одежду.
На этом месте Джерри запнулся, люди просто молчали, в напряженном ожидании, а священник тихо прошептал какую-то молитву на латыни. Рассказчик немного перевел дух и продолжил.

– Хочешь зайти? – Рори выпустил руку Сары, чтобы поправить на её плечах свою куртку, – бабушка сегодня играет в «Бинго» с подругами, проблем не будет.
– Ой, правда? – ядовито огрызнулась королева, которая слишком хорошо понимала, как важно до самого конца не выходить из образа.
– Эй, не будь такой, пойдём, я заварю чай.
– С цветами?
– С цветами, – Саре всегда казалось, что чай с цветами тысячецветника – это ужасное кощунство. Этакое извращённое издевательство над ценнейшей частью волшебного растения. Из той горсти цветков, которую Рори суёт в чайник, можно было бы сделать целую банку гламора. То есть, весь двор королевы смог бы выдавать себя за людей, скажем, две недели? А Рори заваривает чай. Это как минимум несправедливо!
– Тогда пошли, – Сара широко улыбнулась, демонстрируя идеальный прикус с премилыми острыми клычками, – правда холодно.
Рори подал ей руку. Джентльмен, посмотрите на него. Красивый, добрый, а главное – наивный.
Сара встала, поправила куртку и пошла за наследником Миллс-парка к калитке. Королеву гоблинов переполняло злорадное воодушевление. Пятнадцать лет в человеческом обличье, пятнадцать лет в проклятом заштатном городишке, пятнадцать лет с недалёкими захолустными подданными. И вот от заветной цели её отделяет несколько шагов. Вот, ещё на один меньше. И ещё. Ещё чуть-чуть, и...
Сару что-то толкнуло в грудь. Она как будто всем телом ударилась о стеклянную дверь супермаркета. Королева широко распахнула глаза, морщась от неприятного саднящего ощущения. Гарольд «Рори» Коул стоял по ту сторону забора, широко раскинув руки и не менее широко улыбаясь. Вокруг его ладоней вились опавшие лепестки тысячецветника, а над каждым плечом парило по паре мерзких фей. Раздражающие гадкие создания с жёсткими стрекозиными крылышками, прислужницы благого двора, противная мошкара, которая вечно трясётся над этими своими веточками да бутончиками. Вместе с не менее гадким и раздражающим наследником Миллс-парка. Травник продолжал улыбаться как Санта Клаус в торговом центре, которому сажают на коленки очередного пухлощёкого младенца. Саре стоило больших усилий, чтобы не сбросить с себя маскирующие чары в тот же момент. Вдруг получится скосить под тупую и убедить Рори в том, что он всё не так понял? Королева гоблинов потрудилась состроить милую мордашку, удивлённо распахнула глаза.
– Рори, что это?

Сейчас он замер и потянул ноздрями преисполненный свежей росой и ночной прохладой воздух, грудь осталась неподвижной, хотя иногда трепетала, как в ещё незабытом рефлексе. Но сумрачную тишь разорвал женский крик, обречённый и далёкий.
Неужели, нечто интересное? Он пришпорил коня и понёсся с ошеломительной скоростью. Весь мир трясся, так как на каждой кочке голова подскакивала вверх, рискуя выпасть из его левой руки.
Подлесок сменился утоптанной просекой. Она скользила сквозь глубокую чащу, по которой он выходил из своего хвойного замка в набеги по необъятному полю перед деревней. Крик затих, сменился короткими всхлипами. Но теперь он видел их, яркие белые всполохи жизни, которые разрозненно гнали кого-то одного.
Вот горит огнями поселение Беттибейдж, а он подгоняет Лархана. Вместе они выскочили из леса и сбили сноп сена.
Толпа хмурых мужчин в протёртой и заляпанной землёй одежде окружили одинокую девушку. Та в страхе металась, пытаясь вырваться, но те грубо отталкивали её обратно дубинками.
— Уилли, где остальные? Пусть тащят сюда хворост, пока ведьма не убегла!
— Да хрен с ним этим хворостом, давай заколем её, а тело потом сожжём...
Но гнусавый говор одного из них прервался, и, словно чувствуя опасность, они развернулись, чтобы увидеть мёртвого всадника, восседающего на коне с величественной грацией, а голова крутится вокруг левого колена и ехидно ухмыляется изорванной улыбкой.
Отточенное движение и меч покидает ножны. Но крестьяне молниеносно исчезли, так что его удар, который должен раскроить голову человека, рассёк воздух.
Осталась названная ведьма, но хоть и по крикам, что она якшалась с нечистью, вид нежити набросил на неё ледяную паутину ужаса, после чего она покачнулась и упала без чувств. Дуллахан же проводил взглядом, куда убежали люди. Наказать бы их. А, возможно, они действительно поймали ведьму-убийцу детей, и он им только помешал?

– Зачем тебе… – хотел спросить, зачем было соглашаться на такую глубокую переделку, но не смог. – Это?
Элли понял, что он на самом деле хотел узнать. Прежде чем ответить, обнял подтянутые к животу ноги и положил подбородок на колени. Марк заметил, как он расслабился, да и лицо посветлело, будто боль отпустила.
– Банально. Влюбился. Безответно. Может, хоть так меня заметят?
– Но ты же… – начал было он. Но внезапно понял, в чём дело, и замолчал.
– Стану девицей?.. – невесело усмехнулся элли. – Ты прав. Мне повезло влюбиться в мужчину. Альма обещала найти мастера, который не боится уродов. Будет смешно, если она хоть в чём-то ошиблась.
Теперь от элли несло злостью, хоть он и улыбался. Представив, сколько нужно вытерпеть, чтобы вот так спокойно называть себя уродом, Марк содрогнулся.
– Я недостаточно идеален, чтобы кого-то считать хуже себя, – сказал он абсолютную правду, – я возьмусь за твою статуэтку, если ты объяснишь, зачем тебе это. Если ты устал или хочешь избавиться от контракта, зазвав, таким образом, Старуху в гости, это не ко мне. Смертолюбцам я не помощник.
В ответ на заявление элли рассмеялся – весело и почти даже не зло.
– Нет, что ты! Разве могу я хотеть разорвать контракт, который обязывает меня подставлять задницу всем желающим, за деньги, пока трансформация не закончится? Ты разве не знаешь, все аббрицианты – эротоманы?
Отсмеявшись, он потянулся к Марку рукой, тот не сразу догадался зачем, но помог ему.

Джо Саливан вышел из дома в отвратительном настроении. Всю ночь ему пришлось уговаривать маршала Рэда выждать еще пару дней перед тем, как отправиться на поиски детей. Могли загулять, дело молодое. Сам же Джо предчувствовал беду с того момента, как они вышли за порог родительского дома.
Рэд уснул перед восходом солнца, высушив две бутылки рома. Джо готов был лопнуть от злости. Он в три широких шага пересек двор и направился в сарай, чтобы достать припрятанное виски. Маршала лучше было спровадить как можно быстрее.
От Дюка пришли новости. Джо отправил старшего сына вдогонку за Уолтоном и Эбби, но первое письмо получил от него только вчера, и боялся его открыть, пока их отец - маршал Рэд околачивался поблизости.
Джо замер на пороге. Спустя пару секунд он пришел в себя и разразился такой отборной бранью, что переполошил всю округу.
-Еще и огород матери разорил! – выдохнул Джо в бледное неподвижное лицо сына и, уверенно подхватив топор, снес Тому голову.
-Когда он вернулся? Где дети Рэда? – всплеснула руками Долорес, мать Томаса и жена Джо Саливана.
Она завернула голову сына в фартук и заботливо прибрала вместе с телом под затянутый паутиной шкаф.
-Пойдем, почитаем, что Дюк пишет, - Джо взвалил тяжелое топорище себе на плечо и направился в загудевший словно улей дом. Из-под ног его врассыпную бросились перепуганные куры, - надеюсь, Рэд спит, Ди. Ему же будет лучше.
Услышав крики отца, Мидж выбежала через кухню из дома в одной ночной сорочке. Зажмурив глаза, она прокралась в сарай и спряталась между шкафом и ящиками с инструментами.
-Том? – Мидж осторожно достала завернутое в тряпье тело брата и тихо заплакала.

Я стиснул зубы и промолчал. Нет, если я скажу этому злоязыкому стервецу о своих планах, то не избегу острот и осмеяния, а может и заключения, если друг сочтет опасным начинание. Цель моего пути близка и далека одновременно, я скосил взор на бусинки браслета, но попробовать же можно, вдруг получится? Не нужно знать никому, что ведомый одной надеждой, я специально искал переходы, собирал слухи, сортировал домыслы, чтобы лишь найти нужного человека, который способен помочь мне отмотать колесо времени назад. Почти два года стараний и усилий не должны пропасть впустую!
— Алекс, понимаешь, это как цепь, круг, петля, если хочешь, — доверительно проговорил Люц. — Ты не хочешь говорить мне, а я не могу тебе помочь. Иногда стоит выложить всё друзьям.
— Друзьям? — хмыкнул я, насмешливо поглядывая на вскинувшуюся Айду.
— Хорошо, другу. Пока ты молчишь, мы не сдвинемся с мертвой точки.
— Да хватит с ним цацкаться! — ухнула кулаком по столу Айда. — Скажи уже прямо, что ему нужно... м-м-м...
Резко выпрямившийся Люц сдул с указательного пальца последние искорки заклинания, что запечатало девушке излишне говорливый рот, а Вик отвесил подзатыльник. Такая реакция настораживала. Друг никогда не упускал шанса поглумиться или позволить другим это сделать, а тут, вдруг, прервал Айду прямо на середине тирады.
— Нечего говорить, — размеренно сказал я, внимательно приглядываясь к напряженному некроманту. — Я просто путешествую то там, то здесь. Ищу разломы и закрываю их.
Не знаю, что в моих словах задело Люца, но он сгорбился, устало потер лицо.
— Мы могли бы помочь, но ты упорно отказываешься от нашей помощи.
— Справлюсь сам.
— Не сомневаюсь, но, знаешь, мне надоело в который раз вести подобные разговоры, — еле слышно прошептал он.
— Так не веди, — буркнул, мысленно замечая, что фраза мне не понравилась, особенно про «в который раз». — Чего ты хочешь от меня, Люц?
— Жить так, как жил раньше, — стальным тоном ответил, сверкнув глазами, в которых полыхнула злость.

От моря несло гнилью и кровью, на пирсе бесновалась толпа: ещё одно море – потное, возбуждённое, ликующее... Вторя людям, кричали горластые чайки; ветер, несущий смрад, сдувал траурную вуаль с белого, точно камея, лица.
...А по трапу весело шагали они.
Бледные малютки, чьи щёки объели рыбы. Дамы с костяными парасолями в руках. Безглазые грузчики с оторванными челюстями...
Пальцы Агаты крепче стиснули поручень. Казалось, пепельная вязь под левой перчаткой раскалилась добела. Ещё сильнее впилась в молочную кожу.
«Успокойся. Тише, девочка!»
Голос Пыльной Энни ввинтился в уши. Привёл в чувство, заставив пошире раскрыть глаза.
Никаких живых мертвецов. Никакой гнили и крови. Почудилось.
«Нет».
Агата ссутулилась, глядя на чужое веселье.
«Они ведь всё равно умрут. Да?»
– Ма-ам, а кто это? – послышался звонкий голосок. – Почему в чёрном?
Девушка обернулась, прошуршав платьем. Пухлый сорванец в матросском костюмчике смотрел на неё во все глаза. Разве что рот не раззявил.
– Не пялься на леди! Она горюет! Пойдём, Сэмми, пойдём!
Еле слышно вздохнув, Агата повернулась обратно к берегу. Подняла вуаль и вновь посмотрела на пирс.
– Агата! Счастливого плаванья! – крикнул кто-то, и в воздух взлетели шляпки и кепи. – Счастливо-о-о!
В глазах защипало.
«Нельзя раскисать. Нельзя!»
Пальцы коснулись броши над сердцем. Там, под стеклом, на кружке чёрного, как антрацит, бархата, лежал светлый локон. Траурное украшение.
«Ради него. Нельзя!»
– Счастливо, Агата-а-а!
И снова дрожь, снова треклятая влага в глазах. Ведь это не ей кричат, а пароходу. Пускай и названному в честь неё – Агаты Блэквуд, сестры почившего Мэттью... наследника судоходной компании.
Что ж. Лайнер «Агата» отправился в своё первое плаванье. Двести семьдесят метров в длину, чудо инженерной мысли! Новенький от кормы до носа, пахнущий краской и морёным дубом салонов, семью сменами блюд в первом классе, углём в чистых котельных, а ещё...
Агата до крови закусила губу.
А ещё – не знающий, что это его первое и последнее плаванье.
«Прощай, Великая Бреттония, – тоскливо подумала Агата, когда лайнер отчалил. – Прощай навсегда».
«Долго будешь страдать? – тут же проскрипела Пыльная Энни в мозгу. – Про тренировки помним? Я кого учила?»
Агата на секунду зажмурилась.
«Господи...»

Даже ночью она не спит. Казалось бы, каждый должен знать покой. Укутавшись в необъятный туман, она продолжала трудиться.
По трассе M4 всегда колесят автомобили: «камазы» перевозят тяжёлые грузы, спешат такси. Нескончаемый поток машин и сейчас разрезал туман светом фар, не давая дороге отдохнуть. Она бы с радостью взяла паузу и задремала, но увы…
Беззаботный хаски выбежал на обочину. Вот уж кому действительно не до отдыха. Осенняя прохлада для него сродни глотку воды в пустыне. Пёс замучился от жары, а сейчас его шерстка даже приятно согревает. Переминаясь с лапы на лапу, он стоял у края дороги и смотрел, как мимо пролетают шумные железные птицы, провожая каждую из них взглядом. И вдруг никто не мчится, фары не режут туман, а гула и вовсе нет. Хаски встряхнулся, как бык на родео, и побежал, вывалив язык наружу.
Одержимо глядя на лес впереди, пёс думал, что тот уже близко. Всего-то десять метров, невысокая железная преграда, ещё десять метров. И всё бы так и вышло, если бы не раздался вопль мотора. Если бы чёрный «мерседес» не выскочил из тумана. Если бы он не сбил счастливого хаски, который так отчаянно рвался побегать по лесу за белками. Но разорвало самого пса.
Передняя часть тушки с головой и лапами отлетела к железному барьеру, разделяющему трассу, а задняя осталась лежать под колёсами проезжающих машин.
Водитель «мерса» даже не остановился, когда куски плоти попали на лобовое стекло, а капли крови влетели прямо в салон автомобиля. Он лишь включил дворники и устало вымолвил:
– Чёрт, опять на мойку заезжать, – и вдавил педаль газа в пол.
Хаски это тоже не остановило. Потеряв тело и мягкую пушистую шерсть, он побежал дальше. Прошёл сквозь железную преграду, преодолел ещё несколько встречных машин и наконец-то оказался в заветном лесу. Только живые белки его уже не интересовали – пёс гнался за бледно-голубыми пушистиками, которые также когда-то погибли, а теперь свободно резвились среди деревьев.

Клара села напротив подруги и, замерев, во все глаза наблюдала за ней – передозировка любого, даже самого безобидного препарата, флюидированного могуто-камнем, могла иметь самые непредсказуемые последствия. Не хватало ещё загреметь на разбирательства по причинению вреда эму. Той эму, которую ей определили, едва исполнилось три года, и с тех пор они как два конца одной верёвки. Эму, которую бабушка учила беречь пуще сестры, которой у неё никогда не было, сострадать, жалеть и помогать ей жить в этом жестоком мире, где создатель обделил эму магическим даром.
- Не волнуйся, дорогая! – прорвался сквозь испуганные мысли подобревший голос Джорджии. - Как только слесарь закончит с батареей, мы с тобой сделаем визит моей приятельнице, что живёт на окраине Южного. Её хибара на ладан дышит, но за знакомство с тем же слесарем она пропишет нас с тобой. И будут нам концерты Лёнечки по прежней цене.
- Ах, Гоша! - выдохнула с облегчением Клара, не наблюдая у подруги последствий передозировки. - Где ты только находишь всех этих истинных слесарей, электриков, плотников и этих… как их?
- Сисадминов?
- Да!
- Ты не поверишь, но интернет до сих пор работает на том самом оптоволокне, когда-то проложенном…
Речь Джорджии прекратилась так же внезапно, как и её присутствие на кухне. Только что, громогласная эму, утверждающая тяжёлой нижней челюстью своё превосходство над гамами вопреки всем законам, она исчезла, будто её и не было только что. Воцарилась тишина, в которой часы издевательски продолжали отсчитывать секунды. Радио обиженно молчало. Впрочем, недолго.
- Знаешь ли ты, малыш, какими созданиями населены иные миры? – прошелестел «Николаша».
Клара схватилась за голову – нет! Только не это! Если Джорджию занесло в параллельную реальность, закончилась безмятежная жизнь Клары, отягчённая лишь присмотром за неугомонной деятельной Джорджией с идеей «вернуть настоящий мир людям». Закончилось приятное времяпровождение в Южной кофейне под бередящие душу песни Лёнечки, и волнительные разговоры за бокалом пунша о коммунальщиках, постепенно отвоёвывающих место в кошельке обывателя.

- А здесь вы увидите безумную фею. Феи живут в тёмных лесах. Они ярко светятся по ночам и своим колдовским сиянием заманивают усталых путников в лесные чащобы и на болота, где те в муках погибают.
В маленькой палатке было душно и не хватало света. В противоположном от входа конце палатки располагался небольшой стеклянный аквариум, рядом с которым стоял маленький темнокожий прислужник. Сидевшее в дальнем углу стеклянной тюрьмы существо размером было не крупнее мышонка. Сам аквариум был кверху дном установлен на невысоком постаменте, накрытом непрозрачной тканью. Стекло накрывало фею сверху как колпак, а снизу поверхность пьедестала встречала пленницу мелкоячеистой железной решёткой. Внутри постамент был полым, и через решётку в аквариум поступал воздух.
- Но она ведь не светится, – робко сказал кто-то из мальчишек.
- О, терпение, мой наблюдательный друг. Феи очень коварны и начинают светиться лишь когда хотят на вас напасть! – тоном рассказчика страшных историй ответил ему бородач. Он сделал почти незаметный жест, и темнокожий помощник быстро сунул в утробу постамента приготовленную заранее жаровню с раскалёнными углями. Жар стал подниматься и заполнять аквариум. Фея вздрогнула и тревожно замахала тоненькими прозрачными крыльцами.
- Эти лесные разбойницы так ненавидят людей, что даже при одном их виде начинают просто сходить с ума от ярости! – продолжал вещать сеньор Тарбас, - поэтому остерегайтесь гулять в лесу и всегда держитесь больших троп и дорог.
Фея тем временем начала метаться в своём узилище. От жара воздух в аквариуме начал будто бы слегка подрагивать. Несколько раз она с размаху налетала на его толстые стенки. До слуха публики доносились только отчаянное «дзынь-дзынь-дзынь» и какой-то звук, очень похожий на тонкий писк. И вдруг маленькая мельтешащая фигурка замерла в полёте, неровно замерцала, и полумрак палатки внезапно осветился призрачным, мягким, явно магическим светом. Зрители восхищённо ахнули. А бородач сделал торопливый знак своему помощнику. Жаровня с углями исчезла из шатра также быстро, как и появилась.