Париж.
Сентябрь 1830 года.
Сен-Жерменское предместье.

[attachmentid=24828]
- О, моя милая Лорейн, я так счастлива, так счастлива! Наконец-то, наконец-то я смогу увидеться с ним без лишних свидетелей! О пресвятая Дева Мария, не даром я молилась тебе ночами напролет... Франсуа, о Франсуа! – непрестанно восклицала молодая девушка, одетая лишь в одну кружевную полупрозрачную сорочку – одно из тех достижений последней моды, за которых благородных аристократок Парижа нередко в шутку сравнивали с куртизанками, - юная Анриетта измеряла торопливыми, небольшими шажками комнату, прижимая к груди полученное ею, и только что прочитанное письмо. Счастливый, и в то же время смущенный румянец играл на ее лице, нежная кожа которого не была еще испорчена многочисленными слоями пудры, без которой не могла обойтись ни одна светская дама столицы; глаза сияли от восторга и радости – а то, как блестели их уголки, так и навевало на мысли, что девушка вот-вот расплачется. Но если бы эти и слезы и пролились – то были бы слезы счастья, счастья долгожданного и, пожалуй, первого в жизни этой девушки.
И вот почему.
С тех пор, как юная Анриетта-Мари де Шеврез, дочь двоюродной сестры влиятельной, и небезызвестной в Париже виконтессы де Гранлье, покинула родной Аррас, прошел уже целый месяц. Месяц удивительных открытий, перемены привычек; месяц развлечений и огромного количества знакомств, о которых юная Анриетта в своей провинции только лишь мечтала. Нелегко было этой милой, наивной как младенец девушке привыкнуть к столичной жизни – слишком многое в ней отличалось от привычного ей уклада. Новые знакомства исчислялись сперва десятками, а теперь перевалили за сотню – и всех этих благородных господ, а также некоторых влиятельных буржуа, она должна была знать и помнить в лицо; более того, она должна была быть в курсе всех новостей и слухов, что разлетались по Парижу среди определенных слоев не хуже, чем по небольшому провинциальному городку. Многочисленные приемы и салоны – ей нужно было учиться всей должной учтивости, всем особенностям показного – и естественного, разумеется, радушия; ей нужно было уметь различать те малейшие оттенки и намеки в речах, что на первый взгляд, говорили об одном – но подразумевали совершенно другое. Даже отставив это в сторону, оставалась еще Парижская мода – о, это было чуть ли не сложнее всего остального. Те платья и шали, что казались ей такими утонченными и великолепными в родном Аррасе, в Париже выдавали в ней провинциалку с головой. Вся ее манера держать себя, ее прическа, даже ее обувь – в первые дни все это нередко становилось поводом для подшучиваний и насмешек, которые расстраивали совершенно не знавшую жизни девушку.
Даже Лорейн знала все эти тонкости намного лучше, чем юная аристократка – с которой они очень быстро нашли общий язык. Лишившись своих былых подруг – с которыми девушке, признаться, нередко было скучно, она обрела в лице Лорейн того человека, которому могла доверить все - а поскольку доверять пока было особо и нечего, главным предметом доверия были сердечные дела юной красавицы.
Да, девятнадцатилетняя Анриетта была хороша собой, как может быть хороша любая девушка, не вошедшая еще в зрелый возраст, не испортившая свою внешность отвратительными оргиями-возлияниями, способными длиться до утра, и не обретшая еще на своем премилом личике ту печать стервозности и коварства, которое неизменно ложилось на каждую девушку высшего общества – то был лишь вопрос времени.
И этот юный ангел был влюблен. То была влюбленность первая, самая сильная – из тех, что порой не забываются до конца жизни, даже если та полностью теряет свою добродетель и чистоту. Эта влюбленность занимала ее всю, страдания по объекту вожделения юной Анриетты придали ее лицу еще более утонченную бледность, и некую худобу – которую человек невнимательный мог принять бы за простое недомогание, а вот женщина опытная и знающая разобралась бы в причинах такого «недомогания» с легкостью. Быть может, разобралась в этой влюбленности и сама виконтесса де Гранлье, совсем недавно выдавшая замуж за одного состоятельного графа свою прелестную дочь Камиллу, и относившаяся к Анриетте как к своему собственному дитя – со всей строгостью и внимательностью, не позволяя юной леди совершать непростительных ошибок наподобие чрезмерного уединения с любым из этих мотов-денди, способных выудить из своей возлюбленной последнюю монету... Пусть даже монета эта будет принадлежать мужу несчастной.
Виновника же возвышенных чувств девушки звали Франсуа. Франсуа де Жевр, сын графа Антуана де Жевра, был лишь тремя годами старше Анриетты, богат, и, безусловно, хорош собой. Могло ли быть иначе? Сердце юное, неискушенное, нередко влюбляется в красоту, идеализируя все остальное в своей слепой любви. Впрочем, ничего страшного не было в том, чтобы влюбиться именно в этого юношу – за ним не водилось никаких грязных слухов, злые языки даже при желании не могли найти повода прицепиться к молодому сыну графа, единственному наследнику его титула и состояния. Безукоризненно учтивый, с хорошим чувством юмора и прекрасными манерами, он смог бы покорить сердце девушки, пусть даже она была бы слепа. Они не могли видеться часто – несколько приемов дома у госпожи де Гранлье, несколько выездов в Оперу – где они пересекались ненадолго во время антракта или же перед самим представлением, встречи на приемах в домах у госпожи д`Эспар... Каждая минута была ценна и неповторима, каждое письмо, что получала Анриетта от него приводили ее в неописуемое счастье – и в то же время отчаяние, ведь виконтесса вряд ли позволит ей хоть раз выбраться на прогулку в компании одного лишь Франсуа, а оказаться с ним наедине в какое-либо другое время – было практически невозможно.
Потому так и была она счастлива теперь, прижимая к груди очередное его письмо.
- Все получается, моя милая Лорейн, - она подбежала все же к девушке, продолжая одной рукой прижимать к себе письмо, а другой – взяла за руку свою служанку, с которой они были достаточно близки. Наедине, разумеется – подобные отношение в кругу аристократов не слишком поощрались, - Через два часа, в Венсенском лесу, он будет ждать меня. Один! О боже... Мое сердце готово выпрыгнуть из груди, послушай! Послушай!
Она торопливо прижала руку служанки туда, где действительно билось неспокойное сердце – Анриетта действительно была вся поглощена прекрасной новостью, и казалось, готова была воспарить от счастья.
- Ее светлость виконтесса не вернется до окончания Оперы, а это не раньше десяти вечера! Три, как минимум три часа мы... Мы...
Она не договорила – отпустив руку Лорейн, Анриетта поспешила к трюмо, и надежно спрятала там полученное письмо. Ей не нужно было ничего говорить – и без слов было понятно, что пришло время наводить туалет – чтобы самое позднее, через полтора часа как можно более незаметно покинуть этот огромный, влиятельный дом в Сен-Жерменском предместье.
- Ты поедешь со мной, мой милый друг, - воодушевленно добавила Анриетта, обернувшись к девушке, и посмотрев на нее с улыбкой, - Святая Дева, как же хорошо, что в этом огромном городе есть хоть один человек, с которым я могу поделиться этой радостью. Скажи ведь, милая Лорейн, он ведь так хорош, не правда ли?