— Гляди, куда прёшь!.. – и хотел было плюнуть пришельцу под ноги, но глянул вниз – и поперхнулся.
— Тень!.. – хрипло выдохнул он. – Т-тени-то нет!.. Мёртвый! Мёртвы-ыый!..
Тень. Айнор похолодел, словно и впрямь остывший.
Тень. Думал ли он о своей тени, когда, не помня себя, бежал от берега мёртвой реки через мёртвый лес? Когда на голых ветвях, хлещущих его по лицу, появились хвоя и листья? Когда впереди, настоящий, тёплый, невозможный, невозможный, замерцал огонь человеческого жилья?
Нет. Ни тогда, ни после. Серая смурь близкой осени съедала тени даже у тех, у кого они были, и, в конце концов, солнце видит, Айнору было не до того…
А ведь знал же. Все знали с детства. Долгим зимним вечером нет ничего слаще страшных сказок о злых волках и покойниках, не пожелавших лежать смирно, после которых ночью вздрагиваешь от каждого вздоха ветра за стеной…
Вейнамейна сказала, что мёртвый не опаснее, чем живой, но их сказки считали иначе. Их сказки учили бояться и ненавидеть.
Дальше всё случилось так быстро. Он успел подумать, что его будут бить. Остервенело, до крови, если смогут – до смерти, давая выход сгустившемуся вокруг горю и страху. Айнор мгновенно оказался в центре толпы; кто-то свирепым толчком сбил его на землю, в воздух, заслоняя небо, поднялись кулаки и камни, и он скорчился, ожидая ударов ногами, но тут кто-то надрывно крикнул:
— Стойте! Нельзя! Сдурели?! Как будто не знаете, что мёртвого не убить – так! В лес надо, в лес… и на дереве повесить… Мой дед ещё сказывал…
В гневном гуле явственно зазвучало согласие: многим их деды сказывали то же самое.
— Так это из-за него!.. – вдруг осенило кого-то из женщин. – Из-за него мой Ахти-… Ещё бы детки не мёрли, когда такое рядом бродит!..
— Он! Он! Всё он!.. – с готовностью подхватил хор женских голосов. – Если не убьём гадину, он нас всех изведёт!..
Солнце, нет, да нет же, он не виноват, может, другие мертвецы и хотят дурного, но он никому не желал и не мог причинить зла, не было у него такой власти, он просто-…
Его подняли за ворот, безжалостно туго стянули чьим-то поясом сразу онемевшие запястья – и потащили. Мелькнула лихорадочная мысль – сбежать, ведь сбежал же он из Мари, а тут… – но плотная, исходящая ненавистью людская стена окружала со всех сторон, не давая даже мечтать о спасении, и следующей мыслью было горькое: что ж, во второй раз, наверное, должно быть не так страшно…
Он сам ни на волос в это не верил.
Лес сомкнул над людьми свой хвойный полог, и сразу стало темно. Трещал под ногами лиловый вереск, тревожно заговорили птицы… Поселяне пылали гневом, как печи, в Айнора вцепился сразу десяток рук, чтобы уж точно не вырвался. Дерево годилось не любое, нужно было старое, лучше всего – засохшее на корню; живым понадобилось время, чтобы найти такое, но мало ли в лесу дряхлых стволов? В ход пошёл второй пояс – кто-то уже успел завязать на одном конце петлю и накинуть её Айнору на шею…
Но тут земля выгнулась горбом и сбросила тех, кто на ней стоял.
Люди с криком повалились друг на друга, Айнор тоже упал, неуклюже, как бревно, неловко придавив связанные руки. Мир опрокинулся, у самого лица оказались кусты черники и выпирающие из слежавшейся хвои корни – ожившие корни. Бугрясь, они с натугой вытаскивали себя из земли, хватали людей за ноги, не давая упавшим подняться, норовили захлестнуть горло. Возгласы недоумения сменились криками ужаса. Где-то рядом вдруг оглушительно треснуло, будто ударил гром, и гигантская ель, только что крепко державшаяся на ногах, переломившись у самых корней, накренилась – сильнее, сильнее – и рухнула. Отчаянно галдя, взметнулась и закружила в небе птичья стая…
— Гневается! Гневается Корпи! – взвыли подле. – Но… за что?! Мы же просто… Ведь мёртвый…
Кто-то из поселян, растеряв весь свой пыл, сумел отползти подальше, подняться и пуститься наутёк, спасая свои шкуры. Но не все. Мужчина, там, в деревне, заметивший Айнора первым, не сбежал. С перекошенным от ярости лицом он схватил конец пояса, всё ещё петлёй обвивающего шею жертвы, явно не собираясь отступать на полпути – и тогда на него лавиной хлынули обезумевшие птицы. Лесным пичугам, никаким не совам и не соколам, не хватало крепких когтей и клювов, но их злости достало бы, чтобы выклевать глаза; особенно отчаянно нападала и била крыльями большая серая кукушка. Мужчина с криком закрыл лицо руками и, окровавленный, побеждённый, бросился бежать прочь, прочь из леса, ополчившегося на людей.
И Айнор обнаружил вдруг, что больше вокруг него никого нет. И что его руки свободны – словно верёвка, тоже ожив, сама развязала свой узел и уползла.