Ложь, повторенная сто раз, становится правдой.
Из отряда, набранного льером Брианом на своих землях, чтобы присоединиться к походу во исполнение своего долга перед короной, назад с ним возвращались двое: Хромой Гарнис и Одноглазый Никар, причем, уезжая, они не отличались от прочих ни хромотой, и числом глаз. Но проходя через всю страну победным маршем, слушая в каждом городке славословия и чествования, они мало-помалу забывали о цене этой победы, еще не зная, что высокие слова канут в небытие, а бессонные ночи и знание о том, чего на самом деле стоила стране славная победа при Харнатанне, останутся с ними до самой смерти.

Тому, кто возвращается домой после долгой отлучки, повидав свет, остается только дивиться, узнавая облик знакомых мест и в то же время удивляясь тому, как некогда этот невеликий край, казалось, и был целым светом. Что теперь полдня пути до соседской деревни, когда ты отшагал три года по чужим землям? Кто тебе теперь голова или мытарь, когда ты вспарывал животы благородным господам и видел, что кровь у всех одинаково красна? Можно ли по-настоящему вернуться домой, если от тебя прежнего – хорошего парня, который знал свое место и судьбу - осталось лишь имя да отдаленное сходство в лице?
К счастью для льера ле Торна, его люди не задавались такими вопросами. Они горланили песню да глядели по сторонам, чтоб никто не позарился на телегу с добычей и строили планы, как заживут уважаемыми и богатыми людьми. Та часть отряда, которую Бриан набрал в пути, оставшись с ним до конца, питала молчаливую надежду иного рода: начать все с начала. Эти уже знали, каково быть бродячим псом, которого каждый норовит пнуть или пустить на шапку, и полагали, что стать хоть какими-нибудь людьми – уже совсем неплохо, особенно если ты уже не так уж молод и не слишком здоров.

В подтверждение этой угрюмой надежды вдоль разбитой дороги растянулась бригада каторжников, вооруженных ныне не топорами и дубинами, а деревянными лопатами. Походная песня вступила в спор с бряцаньем кандалов, ленивыми окриками десятника, пощелкиванием плети, и бойцы принялись орать погромче, но все же разглядывали бедолаг с лопатами - какое ни на есть, а разнообразие пейзажа.
На такие работы чаще всего попадали те, чье преступление не так уж велико, чтобы снять голову, но и не так мало, чтобы выдрать и отпустить домой, например, мелкие воры, обманщики, браконьеры, должники, бродяги и наемники. Встречались и убийцы без умысла. Проезжая мимо неровной цепочки загорелых или просто грязных до черноты людей в лохмотьях, можно было только гадать, за что они здесь. Почти все были заросшие так, что похожи более на дикого зверя, чем на людей, отощавшие и покрытые рубцами, по виду – местные или из соседних стран, только в конце цепочки маячило что-то красное, как рак, причем не только в лице, а во всех открытых частях тела – не иначе северянину не повезло трудиться на солнце в самой середине жестокого южного лета.
Буланый, сияющий на солнце расплавленной медью конь под Брианом, тот самый, на котором он и Нэйдже проделали весь путь от Таррега до родных земель, вдруг учуял что-то в дуновении переменившегося ветра и насторожил уши вперед, глубоко вдыхая воздух. Его спокойный ровный шаг стал пружинистым и целеустремленным.
Этот конь прошел с Брианом всю борьбу за возвращение титула и все три года войны на чужбине. Надежный и умный боевой товарищ, он обладал чудесным даром, недоступным людям: оказавшись в безопасности, Огонь снова становился доверчивым и любопытным жеребенком. И если с незнакомцами воспитание не позволяло ему особых вольностей, то при виде двуногого друга буланому не было удержу в приветствиях, ласках и поисках гостинца. Не секрет, что из своих хозяев он больше любил Нэйдже, пахнущую травами и яблоками, но с тех пор как та стала льери ле Торн, а затем и матерью наследников рода, их встречи случались все реже и реже.
Cейчас конь вел себя так, словно учуял впереди госпожу, но даже при лошадином обонянии, что не уступает собачьему, это звучало как сказка: до замка Торнов было еще полдня пути. Отряд шел по землям соседа, льера Шаана. Три года назад этот сосед был добрым, с тех пор многое могло измениться, но покамест никто не чинил препятствий герою войны, возвращающемуся домой с победой.

Солнце пекло немилосердно, словно только и чаяло извести людишек, выползших из своих нор на открытое место и еще вздумавших работать. Точнее, принуждать к этому других, но и такой труд был, надо сказать, не сахар. Никто не мечтает в детстве о том, чтобы обливаться потом на жаре, присматривая за шеренгой полуголых грязных мужиков с лопатами в руках и мыслями о том, как проломить этой лопатой твой череп в голове. День обещал тянуться, как каторга. В прямом смысле.

Утром первого дня здесь, на дороге, старший надзиратель Ранс, немолодой мужик с усталыми глазами и цепким взглядом человека, давно задавившего в себе жалость, пристально рассматривал присланное ему пополнение героев лопаты и тачки. Девять из них были никчемными отбросами и не заслуживали никакого особого внимания, но десятый – тот был вполне стоящим отбросом! Первосортным, отборным. С лица его можно было принять за добродушного недоумка-крестьянина, если бы не уродливый шрам от удара меча, когда-то проломившего лицевые кости и навсегда оставившего вмятину на скуле. Крестьяне, получив такой удар, не выживают.
Сквозь кокетливую и зыбкую завесу лохмотьев, в которые превратилась его одежда, отлично читались следы ран, полученных в бою, при наказании и под пыткой, следы кандалов и два клейма чуть выше сердца – совсем старое и поновее, не старше десяти лет. Поверх всего этого белые от рубцов спину, плечи, а также руки, грудь и лицо северянина покрывал узор блеклых, выцветших рунических татуировок. Сверху их пересекали свежие следы плети. И хотя Ранс не умел читать руны, да и свои родные буквы складывал в слова не без труда, по виду этого каторжника он прочел все, что нужно знать: здесь, в полях, у них нет никаких условий, чтобы удивить этого человека чем-то, что он бы еще не испытал, все-таки оставшись в живых. Конечно, когда у тебя под рукой есть огонь и вода, всегда можно найти способ причинить другому разного рода неудобства, но целью их труда здесь был ремонт дороги, а не веселые игры с засовыванием чьих-то пяток в костер.
Посему в первый день северянин, как и все, получил соломенную шляпу и отправился кидать глину деревянной лопатой. Не прошло и полдня, как из белокожего он стал ярко-красным, затем малиновым в частых белых полосках рубцов, а к вечеру отличался от вареного рака только тем, что у несчастной закуски к пиву не бывает волдырей от ожога и она свое уже отмучилась. В остальном северянин выглядел таким же красным и готовым к употреблению.
Тогда-то Ранс сперва послал к нему мальчишку со склянкой мази и дежурного принести воды, а затем, совершая вечерний обход и досмотр лагеря, невзначай приостановился поговорить и сам. Предмет разговора был прост.
- Первый белый здесь, - заговорил он спокойно, присев на камень, к которому на ночь был прикован заключенный. Торговый язык давался южанину с трудом, пользоваться им доводилось нечасто, но слова понемногу выплывали из глубин памяти на поверхность, а у северянина было время понять и обдумать услышанное с поправкой на местный говор. Уточнять, где «здесь», не было смысла. В прошлый раз светлокожего, но не такого белого, а просто обладателя светлого загара, он видел полгода назад в четырех днях пути отсюда. – Не знаю, почему солнце сжигает тебя, как огонь, но так ты долго не протянешь. Мне же нужны рабочие, а не трупы. Уговор будет такой: ты работаешь в тени, пока работаешь хорошо и не доставляешь неприятностей. Драка, лень, попытка к бегству, другие проблемы – возвращаешься к остальным.
Так продолжалось больше недели. Белого ставили работать в тень, а если новый участок дороги пролегал через равнину без единого деревца, то оставляли в лагере, нагружая самой тяжелой и черной работой. За это время он приобрел совсем уж жуткий вид: обожженная кожа слезала клочьями, но новая взамен нее оказалась почти такой же белой, как в день первого знакомства северянина с работой на солнце. Никто так и не понял, говорит ли он на местном языке, но понимание приказов не требовало особого ума, а травить байки о далеких краях этот человек был явно неспособен. Ранс знал, что солдаты делали ставки – понимает ли он вообще, что находится на каторге? Но случая проверить никак не подворачивалось.
Этим вечером ничто не предвещало беды, когда Белого и еще пару каторжников привели к нему изрядно помятыми и насквозь мокрыми. Что случилось? Все свидетели сходятся в одном. Сегодня, как обычно, по дороге в лагерь их привели к реке, давая возможность умыться и остыть. Белый улучил момент, когда на них не смотрит ни один конвоир, и набросился на Роккна – негласного предводителя всей арестантской братии, который уже не один раз пытался доказать чужаку хотя бы эту свою власть, но не был замечен в открытых провокациях. Никто не успел вмешаться; из реки потом вытащили труп Роккна с умело сломанной шеей. Видя такое дело, на Белого набросились все, кто был рядом, и в конце концов его малость притопили, чтобы угомонить. Ну как малость… Пришлось откачивать. Должно быть, именно поэтому он теперь не говорил, а только откашливался, иногда до того, что начинал задыхаться, и глядел загнанным зверем.
Ранс слушал складные речи каторжников и не верил ни единому слову, но других показаний у него не было. Никто из надзирателей не мог сказать с уверенностью, кто и почему начал драку.
Наказать в итоге пришлось всех, без разбора - кто участвовал, кто стал жертвой, кто недоглядел и допустил. Потому утром сего дня Белый получил себе такую же лопату, шляпу и место под солнцем, как у остальных. Местные не утратили к нему интереса, но никто из солдат не хотел быть выдранным еще раз. Жизнь на строительстве дороги, ведущей из владений дома Шаан во владения дома Торн, текла своим безрадостным обыкновением.

Горе, когда твоя жизнь как неначатое лоскутное одеяло – куча цветных тряпок с аккуратно обрезанными или оборванными краями, где-то складывающихся с другими такими лоскутками, а где-то и нет.
Самое первое, что он мог вспомнить – это как двое верховых, крича на непонятном языке, наезжали на него конями, что-то требовали, пока наконец один из них не сбил его конем, а второй, пока он поднимался, свесился с седла, смеясь в голос и сорвал у чужестранца кошелек. Все, что было после этого, скрылось в тумане.

Второй лоскут памяти был связан с негодованием уже не двух, а более двадцати людей. Они все показывали на чужака пальцем, кричали на своем собачьем языке, пока наконец двое солдат не пригнали его сюда с десятком таких же бедолаг, попавших в ненужное время в ненужное место.
Впрочем, здесь ничего не изменилось. Здесь, почему-то, тоже все кричали друг на друга, ну и, как водится, на него лично показывали пальцем. Пререкались с местной стражей, пытаясь сделать все, чтобы чужак остался крайним, виноватым во всем, что происходит в этой небольшой и весьма недружественной компании. Когда оказалось, что местный начальник – тертый калач и на мякине его не проведешь, кто-то вечером, под конец рабочего дня, когда всем раздавали хлеб и воду, попытался поставить чужака на место, отняв у него миску с едой.
Правила всегда таковы, что ты должен защищаться сам. В такие дрязги охрана никогда не вмешивалась, и в других землях тоже, хотя откуда ему это известно, он не помнил. Впрочем, не вмешивалась и в драки за еду, потому что люди, которые проводят вместе дни и ночи, должны сами как-то научиться существовать. Слабые и так, все равно не проживут больше недели, как впрочем и слишком сильные и неумные. Для таких смельчаков у каждого из охранников существовал при себе острый клинок и пользоваться им они умели отменно. По крайней мере, дважды чужеземец видел, как головы слишком нахрапистых катились по сухой глине.
А потому, когда старший предложил ему уговор быть паинькой или быть катящейся башкой, он разумно предположил, что паинькой быть лучше, чем мертвым крутым парнем.
Несмотря на то, что он ни словом, ни жестом не выдал, что понял речь старшого, за те четырнадцать раз, что всходила и уходила луна, он ни разу не влез ни в споры, ни в драки, кроме того случая, когда он свернул шею неудачнику, попытавшемуся отобрать у него то немногое, что все еще держало некоторых на этом свете: миску жидкой болтушки из муки, которую он до этого не встречал.
Чужеземец ожидал, что его примерно накажут, как тут бывало, ну или на худой конец обременят дополнительной работой, которой здесь хватало, но никакой кары так и не дождался. Кроме той, что его не покормили в тот день и на утро следующего. И после этого скрытая вражда переросла в открытую ненависть.
Нет числа мелким пакостям и подначкам, которыми его пытались вывести из себя, да похоже не только его, которые пытались свалить на чужака с белой кожей, пока в один момент они не осмелели настолько, что не навалились на него за час до побудки, когда он, как и многие, глубоко, не сказать, правда, что безмятежно, спал.

Третьим лоскутом во всей этой истории было то, что вода, мутная, воняющая илом смыкается над его головой и несколько сильных рук удерживают, не дают вырваться, а еще ему даже сквозь толщу воды казалось, что все эти люди, которые в памяти были безлики и неузнаваемы, кричали на нескольких языках сразу: «Сдохни ж наконец!». Потом темнота вместе с ужасом, сомкнулись, обволокли и утянули туда, откуда обычно не возвращаются.
Не помнил он и первого вдоха после того как его, утопленника, вытащили на сушу, кое-как откачали и потом снова галдели, кричали… Что за народ-то такой?
Более того, он смутно помнил, что два охранника во главе со старшим, водили его до какого-то мертвеца. Старший тыкал пальцем то в мертвого, то в чужого, о чем-то спрашивая, но чужак лишь смотрел перед собой взглядом, лишенным всякого выражения, как это бывало, когда кто-либо обращался к нему напрямую.

Следующий восход солнца изменил все. Такой спокойный, удобный, работящий чужестранец, видимо, уехал в свою чужую страну, а из нее вернулся смутьян, за считанные полдня сумевший доставить неприятности всем, кто попадал в поле его зрения. Тишина и спокойствие, к которым все здесь так привыкли, сохраняемые лишь доброй волей одного человека, испарились, исчезли, как небольшие лужи от обезумевшей тучки, сумевшей залететь летом в эти места. Еда внезапно оказалась несъедобной, вода отчего-то протухла… Говорят, по жаре такое бывает и это все, безусловно, совпадение. Кто-то ночью споткнулся, упал и переломал почти весь инструмент, случайно загорелся навес, под которым ночевали местные узники. В общем, денек задался, чего уж говорить.
Полдня они сидели без работы, пока не привезли новые лопаты, и теперь небольшой лагерь был похож на встревоженное осиное гнездо, в центре которого стоял один невозмутимый чужестранец. К тому же оказалось, что не выспавшийся и не отдохнувший чужак начал путать лево с право и вместо того, чтобы сгружать землю на обочину дороги, периодически кидал ее ровно в середину, попадая в людей, как правило хорошо одетых. Ближе к полдню число этих ошибок увеличилось до того, что охранник, присматривающий за чужаком, уже замучился бить его палкой.
Более того, он как-то встретился с каторжником взглядом, и понял, что больше с палкой к нему подходить не хочет, о чем быстро сообщил старшему...

Приятно бывает узнать, что ты не ошибся в человеке, но только не в этот раз, когда сквозь облик покорного полудурка наконец проступило истинное лицо северянина. Ранс по-прежнему не понимал, зачем этого человека упекли на каторгу, только теперь казалось странным, что его не зарубили на месте. Из светло-карих глаз на него смотрел хитрый, умелый, безжалостный зверь, начисто лишенный человеческого. Зверей на двух ногах на каторге хватало, но по большей части шакалов да крыс, этот же был медведем.
Говорят, медведя можно обучить множеству разных презабавных трюков, если у тебя есть палка с острым гвоздем и хороший запас меда. Можно, впрочем, обойтись и одной палкой.

- Северянин, - позвал он спокойно, подойдя к источнику двухнедельной нормы проблем. Конвойный рядом напрягся и вместо палки взялся за оружие, но Ранс знаком велел ему и напарнику уняться. На дороге показались всадники со знаменами, и строители, по команде прекратив работу, отошли на обочину, отложив лопаты в сторону. Сейчас между ними и стражей почти не было разницы, каждый нашел себе куда посмотреть, кроме как на конных. Какой бы паскудной ни была жизнь на каторге, никто не хотел быть убитым за косой взгляд в сторону благородного господина, пропади он пропадом. Ранс постарался выбросить всадников из головы и сосредоточиться на своей заботе. – Я знаю, ты слышишь и понимаешь. Встань смирно. Посмотри на меня.

Услышав, что его окликнули, северянин бросил лопату и обернулся в сторону солдат, краем глаза отметив, что один из них потянулся за оружием. Так вот оно как? Они его боятся! А если боятся, так зачем вытащили из воды? Зачем вернули на этот свет? Зачем вообще он здесь нужен?
Он кинул взгляд поверх головы старшего, отмечая расстановку всех охранников, а также остальных, которые захотели бы выслужиться перед начальством, избавив всех от такого опасного врага, как он. Ведь только сейчас он впервые он впервые подумал о побеге. До сих пор эта мысль даже не тревожила разум. Его положение воспринималось как данность, как незыблемое нечто, что никогда не изменится. А тут он почуял в себе веселую злость, которой давно не ощущал. Это когда по телу проходит дрожь нетерпения. Когда ты стоишь напротив неизвестного тебе врага, и тебе необходимо проверить свои силы. Насколько ты хорош? Чего стоила вся предыдущая твоя жизнь?
Достаточно слова или прикосновения, чтобы разбудить жажду боя. Не безумную ярость берсерка, а преодоление запрета. Той черты, которая позволяет одному человеку уживаться с другими, не превратив двор своего дома в кладбище.

Северянин почувствовал, как непроизвольно сжались и разжались кулаки, и тут он заметил конных, точнее, впервые счел их достойными внимания. Момент был упущен. Чужестранец заставил себя расслабиться и глянул на старшего, вложив во взгляд покорности ровно столько, на сколько способен человек, готовый сражаться не на жизнь, а на смерть.

Ранс встретил взгляд Белого своим, в котором на семь частей строгости была добавлена одна часть одобрения. Человек, которого колотит от злости, пытается держать себя в руках, и это уже неплохо. Он заговорил спокойно, размеренно, даже медлительно, и сурово.
- В нашей стране, северянин, каждый проступок требует двух вещей: доказательства и наказания. Твое участие в драке доказано. Я могу проявлять понимание только к тем людям, чья полезность перевешивает создаваемые ими проблемы.
Неисправимых вредителей, придется отправить обратно на распределение. Здесь поблизости всего два места, где могут работать люди, намертво прикованные к камням: серебряный рудник и угольная шахта.
Ранс сделал паузу, позволяя чужаку обдумать и смириться с несправедливостью бытия, затем продолжил чуть мягче.
- Вопрос, состоит в доказательствах того, кто именно здесь неисправимый вредитель. На двенадцать из дюжины я уверен в том, что вы с Роккном стали жертвами ловкой подставы, где одним маленьким происшествием на реке убиваются три зайца: надоевший вожак мертв, чужак бесится и сам роет себе могилу, начальник строительства поставлен в безвыходное положение. Кто же в выигрыше? Узнаем не сегодня завтра, когда они попытаются тебя достать или добить. Мои люди будут незаметно присматривать за тобой. Если сумеешь поймать этих горе-заговорщиков на горячем и сдать охране, мы с тобой снова заживем мирно. У тебя будет шанс продержаться свои восемь месяцев и выйти отсюда свободным жителем страны.

Северянин взял лопату, отвернулся и продолжил копать канаву, не потрудившись объяснить кому-либо, что он имел в виду.

Любой, взглянувший на это, северо-западное окончание королевства, где и обосновался почти сотню лет назад род Торнов, мог бы только всплеснуть руками и заявить, что Боги, создавая это место, были молоды и пьяны. Горный хребет, ограничивающий обжитые территории с севера, был виден отсюда, его остроконечные шпили серебрились ледовыми шапками и голубовато-белыми заснеженным пятнами редколесья на крутых склонах. Неровный частокол гор уходил и дальше не север, но никто толком там не ходил, это было опасным безумством - пытаться выжить в ледяных пустынях на высоте, куда не каждый орёл вдруг поднимется, а облачка, те и вовсе не пытались, цепляясь пушистыми боками за каменные зубья. С ледников сбегали тысячи ручейков и прозрачных, до ломоты в костях холодных речушек, благодаря которым подножье было покрыто россыпью мелких озёрец, главных виновников размытия рисовых полей и дорог. Вот чуть западнее, как раз на пограничном феоде Торнов, горы смилостивились к немощным людям, снисходя до ущелья, в основании которого и была размещена сначала застава, затем крепость, а нынче замок ле Торнов. Как и всё, что строилось на границе, под вечной угрозой нападения кочевых племен из бескрайних степей, что лежали западнее и севернее королевства, замок тот был далёк от изящества и столичного уюта. Что говорить, он был и далёк от разумных, ра-ци-о-наль-ных, слово-то какое, построек городов тех несчастных чернокожих, земли которых было решено покорить. Он, потомок тех, кто столетие защищал родные земли от набегов степных варваров, сам участвовал в набеге на соседа. Позор этого факта не отменяло то, что он следовал приказу Короны и до сих пор не принимался Брианом как поступок, достойный двух сотен жизней доверившихся ему бойцов. Южанин обернулся, окидывая взглядом своих людей, растянувшихся колонной, в которой далеко не все были лошадными. Оставалось всех по чуть-чуть. И бравых всадников, летучих клинков которых всегда было ровно столько, сколько нужно, чтобы прикрыть мерно топающих следом пехотинцев. Отсюда они казались этакими блестящими муравьями, ощетинившимися остроконечными шлемами поверх белых тюрбанов победителей, выстроившимися в две длинные пылящие цепочки. За ними, дальше, неровной кучей шли остатки лучников, буквально два десятка хороших и быстроногих ребят, даром что почти все браконьеры. Эти да.. Досталось им от страшных арбалетов харнатаннцев при последней осаде и лишь каждый четвертый был не ранен. Замыкали колону обоз и снова три пары всадников, вскинувшие руки к лицу, рассмотреть, не даёт ли командир приказа. Не отдаёт, Бриан провёл рукой параллельно земле, ладонью вниз и этот жест был понятен любому "Сохранять строй", чтобы успокоить. В мирное время это всё равно, что сказать "всё в порядке".

Сам Бриан ле Торн, доведись его увидеть кому-нибудь, знавшему его в молодости, может и не узнал бы. И без того не отличавшийся богатырским сложением, льер сейчас подсох на походных щах, высушенная и мало что не выдубленная кожа загорела до бронзовой черноты, делая серые глаза предводителя чуть ли не светящимися, оттеняя глубокие морщины в уголках глаз. Глаза эти были чуть раскосы, как и полагается у его народа, а высокие и выступающие сейчас скулы лишь подчеркивали худобу их обладателя. Отпущенная бородка и усы потеряли блеск вороного крыла, пробитые обильной сединой, что тоже не удивительно - война быстро старит. Одет он был по-походному, в хлопковый дорожный костюм, блиставшей белыми вставками на груди и манжетах, на голове был, как и полагается, белый же тюрбан с свисавшим свободным хвостом на грудь. Ноги, не знавшие стремян, были обуты в мягкие сапоги с отвёрнутым голенищем, в которых можно было пробежаться по дюнам, не боясь, что песок тут же окажется внутри. На коленях лежал в ножнах старый меч, который всадник придерживал свободной рукой так естественно, что не похоже, что он сам отдавал себе отчет в этом действии. Больше вроде оружия на нём не было, кроме потёртого лука и колчана со стрелами, висящими на седле, по разные бока коня.

Льер ехал в лёгкой задумчивости, даже приятном оцепенении, когда ум, привыкший к бешеному галопу задач, внезапно оказывается по большей части не у дел и ощущающий даже не мыслями, а какими-то другими своими частями, что вот, родное место, дом рядом. Что тёплый и нежный взгляд Нэй скоро будет прикован к нему, а рядом возникнут два брата, уже порядком подросшие мальчуганы, лет пяти. И он будет их обнимать... или наоборот, сурово и добросердечно смотреть, потому как мальчишкам нужен отец-герой, а не пускающий счастливые слюни размазня. Это были приятные, но пустые мысли и, пока до дома ещё немало тысяч шагов, им предаваться преступно.

Шеренга грязекопателей выстроилась вдоль размякшей дороги и как-то задним умом Бриан удивился, неужели Шааны, до того державшиеся подальше от любых вояк, вдруг заимели знакомства с последними, чтобы к ним прислали каторжников? Или же король по примеру жителей недавно захваченных земель, понял, что дороги и почта скрепляют страну куда лучше копий и стрел? Всё может быть... Вот только это что за красное пятно и почему Огонь так заволновался? Загорелая рука потрепала макушку коня, успокаивая и приглаживая. Впрочем, и не останавливая. Всадник давно научился доверять чутью коня и, когда не требовали обстоятельства, он давал возможность тому утолить любопытство, ни разу не применив ни узды, ни хлыста, которых попросту у него не было. И ждал, когда нужно, такого же доверия от коня. Друг друга им обманывать ещё не приходилось.

Огонь, тем временем, перешел на иноходь, будто не взрослый конь под Брианом очутился, а жеребенок, приплясывающий, повторяющий за старшими бодрый шаг. А затем вообще в кентер сорвался, набирая скорость и обходя кобылу лопоухого и быстроногого, как фенёк, Никара. Это надо же! Льер с интересом принялся высматривать впереди то, что это могло так заинтересовать Огня и попутно чуть осаживая пыл последнего. Всё же любопытство любопытством, а себя надо уважать. И снова взгляд остановился на красной от солнечных ожогов спине какого-то потного человека, принявшегося рыть, когда остальные стояли и боялись шелохнуться. Татуировки, шрамы... Шрамы. Бриан притормозил коня. Некоторые из этих шрамов он помнил. Он сам их оставил, когда сдуру решил выпороть одного висельника, за дело, но всё же. Воспоминание колыхнулось ярким пламенем, обжигая стыдом и льер припомнил и тот день и моросящий мелкий дождик и мокрый столб с привязанным к нему человеком, голым по пояс. Боги всемогущие, это было в восьми месяцах пути отсюда. На хорошем скакуне, между прочим. Исключено, его бы никто не пропустил через границу, приняв за наёмника или беглого преступника или ещё какого лиходея. Но он тут. Льер не мог поверить своим глазам. Он остановил Огня напротив обоженного каторжника и замершего рядом надсмоторщика и внимательно посмотрел на служивого. Ещё живой, голову ему свирепый северянин не открутил, хотя, если это он, уже должен был хотя бы попытаться. Вообще нечего тут делать... как его... Ратузу?

- Знатная у тебя дисциплина, смотритель. - Бриан погладил шею коня, пресекая тыкание носа в спину бедолаги. Понятно, что сам конь с севера, почувствовал запах, знакомый с детства, но надо уметь себя контролировать. - Этого рака, даже плетью не охаживаешь. Откуда такой взялся?

Ранс знал, что ему не хватит лицедейского дара, чтобы изобразить то счастье и восторг от невероятной почести, каковые должны быть на морде каждого простолюдина, когда к нему обращается высокородный господин. Особенно – хозяин соседнего надела земли, возвращающийся домой с двумя сотнями отборных головорезов, против которых даже самые отпетые разбойники здесь – просто расшалившиеся детки. Именно неспособность качественно лизать задницы тем, кто стоит повыше тебя, привела к тому, что, прожив почти полвека, он все еще работал в глуши, спал в палатке и жарился на солнце почти наравне с любым из своих рабочих.
Итак, нечего было даже пытаться выдать себя за счастливого холопа, облагодетельствованного господским вниманием, поэтому Ранс просто поклонился господскому жеребцу, выпрямился, бросил быстрый взгляд на лицо всадника и снова уставился на копыта нетерпеливого, как жеребенок, буланого коня, а конь все тянулся к Белому, ровно вырос с ним в одном табуне.
- Нас часто считают зверьми, господин, - проговорил он так же медленно и строго, как обычно, поскольку кроме такой речи в его памяти остались только командные крики. От прочего давно уже отвык. – Но наше дело здесь – не мучить живые души, а всего лишь построить дорогу в должный срок. Этого человека прислали две недели назад с новым десятком рабочих. Не говорит, имени его никто не знает, а схвачен за убийство без умысла. Правду сказать, господин, с умыслом у него вовсе беда…

- Не только звери знают розги. Воякам тоже перепадает. - вздохнул господин глядя на старого надсмотрщика. Ему время уже правнуков уму разуму учить, раз повезло до таких лет дожить, а он допекает загривок на солнце, вон, даже шляпа уже выцвела, что случается с соломой к середине осени, под самый убор урожая. Глаза отводит, как подобает, в пол. Знает своё место и смиренно принимает его. Как минимум не дурак и говорит осторожно. Такие люди дороги сами по себе и господин этого человека либо недальновиден, либо смотритель не так хорош, как поначалу кажется. Но присмотреться к нему явно стоило. Если что и вынес для себя льер за последние три года походов, бесконечных боёв и лазаретов, так это то, что главный твой ресурс - это люди, которые верят тебе. И которым веришь ты.
Бриан качнулся, когда конь опять сунулся мокрой мордой в спину каторжника и коротко глянул на помощника Гарниса. Тот всё понял и, резко развернув коня, опёрся подогнутой ногой в седло, привстав таким образом, чтобы колона увидела его высоко поднятый кулак. "Следуй за мной". И продолжил ход колоны. Люди не виноваты в том, что господин хочет поговорить и до привала им следует добраться до границы владений Шаана, то есть, ещё через два часа пути.
И всё же, невероятно, что тот северянин мог оказаться здесь, так далеко от дома, если у него вообще есть дом. Один, хотя всегда с ним был кто-то. Без оружия, хотя он воин. Вот с трупом за спиной, это да, это может быть в его духе. Надо удостовериться, что это не он и продолжить путь домой. Всё надо проверять, без этого сомнениями можно отравить полжизни. Поэтому льер перевел взгляд на каторжника и добавил на торговом:
- Не ожидал увидеть эту спину здесь. Не ко мне в гости идёшь, Ратуз? - после чего перевел взгляд на смотрителя, не увидел явного протеста, вернулся к обгоревшему.

Пусть в руках была опостылевшая лопата, но сердце пело и ликовало. Короткий миг победы! Вооруженные люди вынуждены пугать, всячески стращать, а потом договариваться с одним-единственным человеком, причем в цепях и безоружным. Может быть угрозы усложнить жизнь сработали бы с тем, кто впервые попал в неволю, был испуган и готов на все, что угодно, лишь бы его оставили в покое. О да, безусловно, северянин так же хотел, чтобы его оставили в покое, но по другой причине: «Не связывайтесь со мной, и я буду делать то, что надо, как надо и когда мне хочется». В конце концов, он прекрасно понимал, что эта работа и солнце медленно убивают его. Достаточно вспомнить, что еще десять дней назад он бы даже не стал задумываться, бросаться на вооруженных охранников или нет. Сейчас же, когда солнце спалило кожу, туманило сознание жаром, когда постоянная жажда делала его сначала злым и неистовым, а к концу дня – больным и слабым, он чувствовал, что жизнь вытекает, как сухая глина с его лопаты сыпется обратно с того места, откуда он ее взял.
Тем не менее, все еще была первая половина дня и сил хватало на то, чтоб выкинуть еще какую-нибудь безобидную шутку. Бросание землей в хорошо одетых прохожих позволяло чувствовать себя пока еще живым и не сломленным, разгоняло кровь по жилам.
Поймав себя на этой мысли, северянин кинул взгляд через плечо, отмечая, где старший смотритель раболепствовал перед худой жердью верхом на такой же худой лошади, и почти не оборачиваясь, кинул назад и вверх полную лопату земли, стараясь, чтобы она попала на старшого и хоть немного на всадника с лошадью. После этого он неторопясь обернулся, оперся на лопату, смерил конного очень недобрым взглядом и отчетливо сказал на торговом:
- Я тебя не знаю, - и добавил, словно бы с легким удивлением, - Кто ты такой, чтобы я захотел прийти в гости к тебе?

Изумленный таким приветом конь шарахнулся в сторону, но не успел – комьями сухой глины преотлично засыпало и его, всадника, и, конечно же, старого строителя дорог. Особенно рассмотреть северянина господин ле Торн не успел, потому что к тому времени, как он успокоил коня, солдат сбил беловолосого с ног, оглушив ударом палки по затылку. Приказа здесь не требовалось, нарушение порядка было слишком очевидным и таким долгожданным, что упавший сразу же оказался в кольце ненависти и злобы. Его били чем придется – ногами, палками, плетью, заботясь только о том, чтобы не мешать друг другу, пока старший не гаркнул «Прекратить!». Умрет чужак или нет – уже не имело значения, важно было лишь поставить его на место, чтобы никому больше не приходило в голову разговаривать в таком тоне со свободными людьми.
Только тогда льер ле Торн смог рассмотреть распластанного в пыли человека в короткое время между тем, как его оставили в покое и тем, как проступившие следы побоев изменят его до неузнаваемости.

С лица он почти не изменился, словно и не было прошедших лет. Даже окреп с тех времен, когда вечно походил на бродячего подраненого пса, и еще не успел истаять под жестоким южным солнцем. Тот же уродливый шрам на всю щеку, те же повсеместные татуировки, та же короткая стрижка, сделанная ножом с помощью отражения в речке. Добавилось несколько новых шрамов, второе клеймо на груди – привет из далекого прошлого, таким отмечали буйных и беглых рабов в соседней с Данниаром пиратской Нанте. Правая рука, сломанная в локте, по-прежнему повиновалась не полностью. Светло-карие глаза были приоткрыты и еще не успели превратиться в щелочки, но трудно было сказать, видит ли что-то этот человек или его дух витает в благословенных далях, а может быть, уже преодолел половину пути за Грань.
- Господин, - обратился к Бриану смотритель, - наша вина. Этот преступник будет наказан по всей строгости.
Все это были пустые, положенные приличиями слова: все здесь отлично понимали, что никакого другого наказания не нужно: если оставить северянина вот так жариться на солнце, он уже никогда не встанет.

Успокоить коня было первоочередной задачей, потому как будь ты хоть сто лет наездником, но упасть с коня удовольствие настолько малое, что впору и окочуриться со сломанной спиной. Огонь завернул кругом, обойдя подоспевшего солдата с другой стороны. Затем конь остановился и недовольно всхрапнул.
- Надир, Эльхам, приказ был держать строй. - напомнил льер, возвращая ребят в настоящий мир из облака праведного гнева. Засыпали их не только глиной, но и было это при других условиях. Командир смахнул со складок одежды остатки глины и гневно сверкнул глазами на смотрителя, ни в чем, собственно, не виноватого. Он впервые столкнулся с Ратезом, вот и таращит глаза. И это хороший шанс вытащить Ратеза с каторги.
- Конечно, смотритель, он будет наказан, очень на это рассчитываю. - змеиный взгляд посерьёзневших глаз не отставал от смотрителя. - Смотритель, прощу на другую сторону дороги, нам стоит поговорить. Никар, будь рядом.
И повёл коня на другую сторону от проходящей колоны, которая как молчаливая стена отделит каторжников и подчиненёных надсмотрщика от льера и его помощника на сотню ударов сердца. Более, чем достаточно, чтобы поговорить, особенно, когда один из собеседников привык решать и претворять свои решения в жизнь со скоростью удара.

Шагая вслед за благородным, Ранс держал спину прямо и по-прежнему никуда не торопился, на ходу вспоминая, все ли он успел закончить в этой жизни, что начал, и прикидывая, как скоро семье на другом конце страны сообщат о его смерти. Конечно, по закону господин Торн, будь он хоть сто раз благородным, не имел никакого права вершить самосуд над людьми, трудящимися здесь по воле короны и за жалованье из казны, то были слова, а на деле против его людей здесь были две сотни бойцов и полтора десятка узников. Ранс повидал в жизни достаточно, чтобы в красках представить, как сперва люди Торна режут его солдат, а затем с развеселым свистом и гиканьем загоняют каторжан, решивших, что вот он – их шанс. Кого-то снимут лучники, кого-то насадят на копье, а кому-то этот благородный в белом тюрбане сам снесет голову на полном скаку. К этому он был готов и понимал, что другого исхода не будет, потому что ни один благородный не может позволить каким-то червям из придорожной канавы посыпать его глиной на глазах войска.
Однако, всему было свое время, свой обычай, и отойдя на желаемое господином расстояние от чужих ушей, он все так же ровно спросил:
- Какую виру ты хочешь, господин?

Благородный тем временем, не желая, чтобы его возвышающуюся фигуру на фоне пеших мог видеть любой проходимец, спешился на мягкую траву, жизнерадостно зелёную, будто нет никакой дороги и никаких страстей вокруг титулов и прочих человеческих придумок. Вроде каторги, войн и денег. Растёт и ничто ей не мешает, кроме мягких сапог из оленьей кожи, поправших всю эту замечательную сказку про травку и лесных эльфов. Льер не был зол, но был мрачен и прекрасно понимал, как нервирует подобное поведение со стороны военного. Он прошёлся взад и вперед, о чем-то думая и, наконец, ответил:
- Мой отряд не поймет, если вы все уйдете без наказания. Ты это знаешь, смотритель. - Бриан умолчал, что он просто не знает самого Ратеза, сделавшего такой прощальный подарок мучавшим его людям. Отчаянно, как и всё, что он делал. Человек, живущий вопреки, а не для. Аристократ ещё немного помолчал, не отвечая на вопрошающий взгляд помощника, для которого всё ясно, как день. Не ясно, юнец, не ясно.
- Но и вешать вас тут просто негде. Поэтому решаю вот что. Первое. Висельника вашего я забираю и считаю своим правом казнить его любым интересным мне способом и когда мне вздумается. Возражения? - взгляд серых глаз стал совсем нехорошим, налившись сталью.
Не встретив явных возражений, продолжил.
- Хорошо. Второе. Наверняка твои люди уже сами были готовы его удавить. Так же, нехватка одной лопаты усложнит работу и приказ может быть не выполнен. Оба факта говорят мне, что если мои люди оставят вам фуража на пару дней, то сил остальным бродягам хватит, чтобы компенсировать нехватку одной пары рук. Просто потому что мы оба служим Короне и работаем на её благо. Как тебя зовут, кстати?
Бриан мог бы и просто забрать пленника, прикрывшись удобным поводом, но это было бы не разумно. Куда лучше, когда от взаимодействия с тобой люди получают не одни только неприятности. Так в своё время была построена со смежными пехотинцами банька под Силаем, так чужие крестьяне делились зерном, поглядывая на вздёрнутых мародёров, повадившихся их терзать за отсутствием видимой власти.

На какой-то удар сердца пожилой начальник стройки явил Бриану то, что он встречал всякий раз, проявляя нежданное добросердечие: удивление ребенка, которому показали небывалое чудо, и недоверие зверя, который отлично знает: если посреди леса лежит в зеленой травке отличный кусок мяса – обойди его стороной. Пусть в капкан попадется кто-нибудь другой.
Однако же, его поставили перед выбором между капканом и обрывом, то есть выбора-то и не было.
Что-то в глубине его души, что-то погребенное под грузом лет, прошедших с тех пор, как он сам шел за давно уже мертвым господином, восставало против идеи отдать своего, пусть и редкого засранца, на расправу чужому, что-то, что может быть, называлось у благородных честью, но простолюдинам такой части тела иметь не полагалось. Отказать этому льеру в том, что он хочет, пожертвовать три десятка жизней за право самому добить паскуду-северянина? Те, кто принимают такие решения, иногда становятся великими людьми, но гораздо чаще умирают молодыми и утягивают за собой целое войско. Сказать по правде, за жизнь он еще не видел ни одного, кто стал бы великим.
- Ранс мое имя, господин, - пришлось поклониться снова и оставить при себе соображения о том, куда этот добродетель может поместить свой харч. – Благодарю за щедрость и великодушие. Пусть дни твои будут долгими и беспечальными. Северянин без имени будет отныне считаться убитым при попытке к бегству. Скажи только, куда положить тело, чтобы оно не… упало.

Вот для этого и был нужен помощник, в сторону которого махнул рукой Бриан. Сделка так себе, но другая предполагала множественные смерти. Путь сам ле Торн не стал великим полководцем или правителем всех земель, освещаемых Солнцем, но людей он считать умел и не только своих.
- Погоди кланяться, Ранс. - невесело улыбнулся льер, зная, что у старика сейчас ёкнет сердце в предвкушении "вот она, ловушка доброты". Но продолжил, не взирая на настороженный взгляд. - Человека этого я знаю, равно как и того, кому он служил. За это время могло поменяться многое, но нрав его всё тот же. Но он не дурак, хоть спесив и свиреп, зато верен и по-своему справедлив, а потому я хочу сохранить его жизнь. Оставлю здесь и его уже некому будет хоронить, верно? Я говорю это, чтобы унять твою совесть. Он будет жить. Чтобы ты не принимал на веру, скажу, что в своё время он защитил мою супругу, госпожу Нэйдже Торн, тогда ещё бывшей девицей незамужней и я этого не забыл. Сказанного довольно. Ты сделал верный выбор, старик. Будешь искать новый дом, знай, что в моих землях найдется место умному человеку с совестью. Проследи, чтобы этот разговор остался между нами.
Он повернулся к помощнику и жестом подсказал тому закрыть отвисшую было челюсть.
- Никар, проследи, чтобы Ратез из Найи был связан и уложен в обоз. Приставь охрану, причем из опытных, Ратез пока шутки не разумеет, мальцов задавить может. Выложи пару мешков с фуражом. И помалкивай до поры до времени. - приказ подразумевал, что приступить можно сейчас же.
Впереди ждал дом, мальчишки, Нэй и разговор со старым... другом? Это ещё посмотрим. Время всё всегда расставляет по своим местам.

Оставив старого Ранса в полнейшем недоумении, а его подчиненных – и солдат, и узников, в одинаково горячем восторге, отряд двинулся дальше и через несколько часов достиг границы между владениями Шаан и Торн, правда, столбы со знаками, возвещающими об этом, покосились и изрядно заросли кустарником. Новое приобретение господина Бриана, как ему время от времени докладывали, не доставляло никаких неудобств: будучи скованным цепями и привязанным к телеге под наскоро сооруженным навесом от солнца, северянин ни издавал ни звука, но никогда не отказывался от еды или воды.
- Господину, конечно, видней, - услышал Бриан краем уха разговор пары сменившихся часовых при телеге, - но милосердней было бы добить. Врагу не пожелаешь…
Напарник толкнул его локтем, состроил страшную морду и перевел разговор на баб.

Отряд миновал первую деревню на своей земле, и, хотя возвращение господина встречали даже не с почестями – с искренним, неподдельным ликованием, словно он одним своим видом мог решить все их проблемы. Ради того, чтобы посмотреть на господина бросали работу в полях и любые домашние дела, к нему первыми бежали дети, а последними ковыляли старики, его обступали толпой, но никто не решался подойти слишком близко. Так продолжалось до тех пор, пока мимо собравшихся людей не проходил растянувшийся длинной цепью отряд, и задержавшись немного, Бриан мог видеть, как на лицах крестьян, пробившихся в первые ряды, на лицах тех, кто ждал домой своих мужей, сыновей, братьев, разгорается все сильнее надежда, смешанная с отчаянием, но мимо идут одни только чужестранцы, и когда становится ясно: чуда не будет, в выцветшее от жары небо несется женский плач, смешанный с именами, мольбами и проклятиями. Покидая деревеньку, господин из Торна уже мог быть уверен: гонцы из числа ребятни будут в соседних раньше, чем его обремененный обозом отряд, и очень скоро весь надел будет знать, что никто не вернулся живым. Двое – не в счет.

Они успели проехать почти полчаса от границы, когда навстречу отряду попался разъезд, только в цветах отчего-то не Торнов, а Шаанов, и Бриану не нужно было задавать вопросы, чтобы понять – эти трое довольных жизнью ребят не едут куда-то по делам своего господина, они здесь ответственно, на совесть обходят дозором земли изрядно далеко от его владений. Завидев знамена, все трое спешились и почтительно склонили головы.
- Приветствуем, льер Бриан ле Торн! Счастье видеть, что хозяин возвращается на свою землю! – старательно, хотя и не в полной мере искренне выкрикнул старшина разъезда.

Безусловно, подобное было легко предвидеть, но всё равно тяжело быть вестником многих смертей. И пусть бойцы набирались из семей, где они не являются ни единственными детьми, ни единственными же кормильцами, как объяснить матери, что её сын не вернулся? А сам господин цел и невредим, видно, за спинами детей отсиживался, душегубец... и так далее и так далее. Отцы и деды были мрачны, хоть, наверняка и понимали, что льер набирал затем чужеземцев, чтобы не множить скорбь в своих краях, не забирать ещё больше жизней, прося только оружие и снаряжение, но... эти разумения сейчас не достучатся до сердец. Позже может быть, но сейчас, все эти слова лишь будут восприняты, как оправдание. Тут нужно время и иногда лучшее, что ты можешь сделать - это дать людям успокоиться и принять произошедшее. Понимание придёт позже. Впрочем, тут приграничье и люди гибнут куда чаще, чем в мирных провинциях, потому и отношение к этому чуть иное. Льер держался ровно, когда колона проходила мимо деревеньки и думал лишь о том, сколько из его бойцов надо будет отправить сюда и в семьи, откуда он забрал людей. Пусть приживаются, пусть заменяют, как могут, ушедших. Пусть создают семьи и учатся полезному делу. Но всё это будет после того, как горе уляжется в головах людей.
Встречный разъезд доброго соседа был встречен с дежурной радостью и напрягшиеся помощники, кои уже на самом деле были в ранге сотников каждый, уже прикидывали, где этот разъезд разложить для порки. Идея, конечно, здравая, но сначала надо поговорить.
- А уж как приятно хозяину увидеть гостей в оставленном доме. - не то похвалил, не то обвинил Торн, выводя коня навстречу троице. - Кто таковы и по чьему указанию тут пребываете? А пока говорите, не сочтите за труд, со мной проехаться, да после рассказать, что на землях творится, не нападали ли кочевники, всё ли ладно?
И повел Огня прямо сквозь патруль, недвусмысленно намекая подпирающей колонной, что двигаться следует за ним. Страха щуплый Бриан, похоже, не знал или совсем одурел в походе.

Старшой разъезда заморгал и расплылся в счастливой улыбке. Он и своего-то господина нечасто видел вблизи, а тут такая честь: сопровождать, по всему видать, героя войны ле Торна!
- Меня звать Ваднур, господин, - едва ли в жизни этого парня было много случаев, когда он гордился бы своим именем больше, чем сейчас. Представив своих людей, он бросил повод коня одному из них, и пошел рядом с коленом Бриана, неудобно вывернув голову, чтобы не пропустить, ежели у льера вдруг переменится расположение духа. – Уж почти два года как стережем твои земли по приказу льера Наира Шаана. Я тот приказ получил от командира, от Арина. Дело наше маленькое – в свой черед объезжать места от границы до самой реки, следить, чтоб не шлялось кочевников и чужих без надзора. Вот и все, льер, что знаю наверняка.
А о том, что ты хочешь услышать – только сплетни, да пересуды. За что купил, за то продаю, не сочти за дерзость повторение чужой дури. Так вот, говорят, как ты уехал, на твой надел степняки насели аж жуть. И не просто пограбить, или, скажем, бабу скрасть. Приходили ночами, с огнем, жгли дома и амбары, посевы, какие горят. Меньше чем в полгода извели воинов, что ты оставил, остались старики, калеки, да молодняк. Раз даже пробрались за стену и кого-то там убили. Тогда твоя госпожа Нэйдже и наш господин заключили договор. На чем сговорились, знать не знаю, а врать не буду, только с тех пор наши отваживают степных псов от твоей границы. Ну и здесь, стало быть, присматриваем.
Вывалив все, что сумел наскрести в своей памяти, Ваднур умолк и теперь с опаской следил за руками Бриана. Пинка он не боялся, от пинков не помирают, а ну как решит что за одну голову языкастого дурака можно сойтись с Шаанами по бросовой цене?

Руки льера, подтверждая опасения Ваднура, лежали на мече, точнее, левая на середине ножен, а правая упиралась ребром ладони в гарду, причем так естественно и незаметно, что сам Ваднур не мог точно сказать, когда именно благородный успел взяться за меч и было ли это осознанное движение. Так ведь можно и ещё что-нибудь прозевать, более важное. Но владелец земель не выглядел готовым ринуться в бой со своими же, коими пока, видимо, считал соседей, а оружие... лежит себе поперёк колен и не мешает. Мысли же самого аристократа были очень далеки от немедленной рубки. Степняки, если это были они, а не контрабандисты или кто-нибудь из мест совсем мирных, пытались запугать, судя по всему, выгнать людей Бриана отсюда. Оставить за собой место тоже было не просто - через горы, владения шенов можно пройти группами по несколько человек, это не сложно. Можно даже собрать такими отрядами немалую силу. Но зачем? Придётся спуститься с гор, через которые обратно идти опасно и не всякий сезон можно пройти, а значит, надо пробиваться через заставы северо-восточнее замка, те, которые прямо в ущелье стоят. Это трудно, но если напасть и с тыла и с фронта, да ещё тыловых, например, переодеть под смену, то молодняк может и купиться, дрогнуть. Из короткого сообщения Ваднура было понятно, что обе заставы уже уничтожены, а контрабандисты со степняками пугают местное население, вынуждают уйти, чтобы как можно шире был коридор в степи, куда можно вести пленников без посторонних глаз. Эх, как не хватает здесь добротной, хозяйской хватки, мужской хватки, да за кое чью шею.
- Два года большой срок. Доводилось за это время схлестнуться с кочевниками, Ваднур? И где проходят сейчас патрули, кто им пути указывал? - глянув, наконец, на разъездного, спросил Бриан. - Шааны всегда были славными купцами и добрыми строителями и удивительно видеть вас, крепко держащимися в седле. Как так получилось, расскажи.

- Время такое, господин, - простодушно ответил дозорный. – За оружие берется всякий, кто хочет жить. У нас на стрельбище, господин, головы пойманных на твоей земле или близ границы степняков стоят вместо мишеней. И не бывает такого, чтобы они совсем закончились. Парочка новых всегда найдется. Вылазки в степь бывают, я тоже ходил по весне. Порубили их знатно, два десятка забрали в плен, по приказу. Потом неделю тихо было, аж скучно. А там они снова полезли, ну чисто крысы или жуки. Извести под корень нельзя, только вовремя бить тех, кто в дом ползет. Так что, господин, мы стережем весь твой надел и границу тоже. Но ежели ты хочешь знать все тропы и сроки патрулей, так это не моего ума дело. У нас так заведено: каждый отряд получает приказ лично, а куда идут другие, знать не должен. И, ежели ты позволишь, господин, нам бы вернуться. Старшой строгий, чуть опоздаешь – шкуру сдерет, а ежели из-за тебя тревогу поднимут напрасно, так могут и голову снять.

- И купцу приходится дом защищать. - кивнул льер одобрительно. Интересные ответы. Такая безоглядная рубка не похожа на племена кочевников. Они грабители и рабовладельцы, но не дураки. Не станут на копья лезть просто, вооружены поселенцы куда лучше, обучены вот хуже, это правда, хоть и временная беда. Скорее всего, что-то давит на кочевников с другой стороны, заставляя переселяться. Ну да будет время, будет разведка и, следовательно, решение.

- Не будем тогда пугать соседей. Доброго пути, Ваднур. - Бриан леко махнул рукой, отпуская патруль. Говорить, что теперь он сам всё тут поправит не стал, ведь надо добраться до дома и выяснить, как обстоят дела, какие деревни ещё целы, какие дороги небезопасны и где ещё можно возделывать землю. Конечно, вольница для кочевников должна быть пресечена, но это не значит, что кроме бодания со степняками Торну нечем будет заняться.
Когда командир дозора со своими людьми оставил его, Бриан какое-то время ехал молча, одевая ножны с мечом на пояс, как во время боевого похода и переложил на колени старый, блестящий клейстером, лук. Затем поднял левую руку с оттопыренным большим пальцем и мизинцем в знаке "Дозор" и указал вперёд по дороге. Пара всадников из ближайших подняли щиты с боков лошадей, поместив их себе за спины и, перехватив луки, двинулись вперёд, опережая командира и пару советников, чтобы ускакать вперёд, на дистанцию полёта стрелы. Или видимости, смотря что меньше.

- Что скажете вы? - сказал он в пространство перед собой, обращаясь явно к своим сотникам.

Повисло неловкое молчание, пока сотники обдумывали свое положение и сообразные ему границы дозволенного, даже не подозревая, что для господина их смятенные физиономии – как открытая книга. Должно быть, эти двое из двух сотен выжили как раз потому, что умели трезво смотреть на жизнь и не увлекаться никакими иллюзиями. В том числе иллюзиями о том, что если они прошли рядом со своим хозяином три года беспробудного кошмара и в походе разница в происхождении была не так уж заметна, то так и останется навсегда. Война закончилась, они вернулись в разоренный дом с его приличиями, устоями и солидарностью равных. Глядя в глаза своим людям, Бриан видел, что их тяготит необходимость снова соблюдать правила той жизни, которую с натяжкой можно назвать мирной. Жизни, в которой нельзя просто убить врага, нельзя вломиться и объяснить соседу, что он был неправ (путем отрубания головы всем мужчинам старше четырнадцати, например), и вообще нельзя восстановить справедливость ударом меча, потому что твое мнение о справедливости ничего не значит перед мнением общины, не говоря уж всяких там высших и благородных. А есть еще и законы, придуманные для того, чтобы придавить свободного человека, чтобы он никогда не вспомнил о том, что кровь у всех одинаково красная…
Крепкая связь доверия между льером из Торна и его ближайшими соратниками умирала прямо здесь и сейчас, испускала дух в агонии затянувшейся паузы. Добро пожаловать домой, где ваш любимый хозяин отрежет вам языки за то, что посмели прямо назвать его благородного соседа кровопийцей и подлецом. А тот, кто допустит хотя бы тень мысли о том, что Таг Шаан мог заменить хозяина не только в битве, но и в доме, может сразу попрощаться со своей головой.
- Братался медведь с барсуком, да так обнял, что с тех пор у барсука на шкуре белые полосы, - мрачно сказал Гарнис, хотя его спрашивали не о народной мудрости. – Все это дурно пахнет, господин, но мы пока не знаем правды. Быть может, война залила нам кровью глаза и теперь мы видим зло там, где его нет.
- Хоть у меня и один глаз, вижу получше твоего, - усмехнулся Никар.- Вижу, что пары десятков конных будет довольно, чтобы на твоей земле, господин, не осталось ни мнимых, ни взаправдашних врагов. Как это у нас говорят? Если в твой дом заползла змея, сперва тресни ее кочергой, а потом смотри, был ли яд.

Оба правы, но вот чего-чего, а крови Бриану пока что хватило на пару лет вперёд. Так и вспомнилось "Один дурак, другой помешан, а ты обоим им под стать."
- Верно, Гарнис, сначала надо добраться до дома и всё узнать. Если придётся, то казнить предателей и навести порядок. - без всякой нежности в голосе к домочадцам сообщил Араш, вне зависимости от того, как сильно сжалось что-то внутри от ужаса того, что его Нэй, возможно, будет барахтаться ногами в воздухе, ища опоры... Льер отмёл эту картину, оставившую неприятный, липкий след ужаса.
- Никар тоже прав, считая, что непрошеных гостей надо гнать в три шеи. Сколько раз нас заманивали в засады, надеясь, что наши разведчики потеряли бдительность? Вот и тут мы не должны броситься в рубку и рассориться с соседом, пока не встретимся с госпожой Нейдже и всё не разузнаем. Её вотчина, ей и ответ держать. Пока же, готовимся к бою. Тебе, Никар, поручаю выбрать пять десятков бойцов из тех, кто в лучшем состоянии и пройти к заставе Ближней. Выясни, что там и как и закрепись, если заставы уже нет. Займись сбором информации и расспросами, как обычно. Пришли гонца в крепость, как доберешься до заставы и жди . Гарнис, бери вторую полусотню бойцов и сопроводи Никара до деревни Гаши, там разузнай, что происходило последнее время и составь хронологию событий. И оба, помните, встреченные разъезды останавливать, получать от них маршруты их патрулей и отпускать. Отпускать. Живыми и здоровыми. Если полезут драться или не подчинятся, в холодную и стараться не убить. Затем пройдись вдоль границы леса, посмотри, как племена шенов, не стали ли спускаться. Их стоянки легко видны на снежных склонах. Закончишь путь в крепости. На всё про всё у тебя трое суток, так что конных возьми побольше. В схватки не встревай, отправляй гонцов, когда посчитаешь нужным. А теперь за дело.

Оба сотника из расслабленно-задумчивых, услышав приказ, подобрались, глянули на него внимательно-заинтересованными глазами. Все эти разговоры о том, что надо делать или не надо, по большей части не для военных. Ничто так не радует душу вояки, как вовремя отданный ясный приказ.
Господин Бриан только договорил, а эти двое уже, коротко кивнув в знак того, что поняли указание, не сговариваясь, развернулись каждый к своим бойцам, на ходу отдавая приказы.

Через какое-то время отряд разделился на три части. По правую руку господина Бриана на короткой рыси сначала поравнялись, а потом обогнали все набирая ход, всадники во главе с Гарнисом, а следом за ними полусотня Никара, бодрым шагом, словно и не была до этого на марше.

Надо сказать, дом свой Бриан помнил в лучшем состоянии, чем сейчас. Нет, безусловно, замок не разваливался на части и за ним должным образом следили, но здесь явно не хватало людей. Не меньше сотни. Добираясь до дому, льер Торн должен был заметить, что большая часть деревень пустовала. Люди даже не пытались возвращаться и восстанавливать свои дома, словно не верили, что их кто-то защитит. То же ощущение запустения царило в обычно шумном замке. Ощущение того, что ты вернулся не домой, а на кладбище: вроде бы стены стоят, они целы и невредимы, но вокруг ни одной живой души.

Но его ждали дома, и ждали с нетерпением. Нэйдже встречала супруга верхом на лошади, посадив в седло перед собой девочку лет трех, такую же рыжую и в таком же зеленом платье. Нэйдже явно торопилась, что было видно по легкому румянцу и легкому непорядку в одежде, растрепавшейся на ветру. Двое старших сыновей ехали верхом на горных лошадках, старались быть жутко серьезными и строгими, каким в мыслях представляли своего отца. Из всей свиты при госпоже было пятеро воинов, которых Бриан не знал, и пара старых слуг.
Из беспечной девочки, сбежавшей из дома от душных традиций и сватовства, Нэйдже, которая с улыбкой сносила и тяготы пути, и трудности тяжбы с братом, превратилась в хозяйку из Торна - серьезную, даже суровую молодую женщину, за три года через край хлебнувшую ответственности и выбора из двух зол. В глазах играли солнечные блики, но взгляд больше не светился изнутри. На дне ее глаз таилась печаль, как у бедной вдовы, которая должна каждый день зашивать свое платье, чтобы выйти на улицу без зияющих прорех в подоле, только вместо одежды в ее руках были дела немаленького беспокойного надела. Вместе с тем на приближающихся воинов во главе с мужчиной в белом тюрбане она смотрела со смесью любви, надежды и боязни поверить, что эта надежда не рассеется, как пыльный вихрь на пустой дороге, что он вернулся, правда вернулся! Бриан мог едва ли не чувствовать, как взгляд знахарки ощупывает его, проверяя, не ранен ли, не покалечен?
Но прежняя Нэй сорвалась бы ему навстречу, забыв обо всем, запрыгнула бы в седло и обняла, не стесняясь сотни посторонних мужчин и всего мира. Теперь она не двигалась с места, сдерживая нетерпение и не позволяя себе безоглядно броситься в омут нахлынувших чувств. Как бы она ни волновалась, сколько бы ни текли слезы по разрумянившимся щекам, краем глаза Нэйдже наблюдала за детьми.
Неизменным остался лишь избалованный ворон по имени Хирк. Сделав круг почета, он каркнул и примостился на кожаную нашлепку на плече своей хозяйки.

Разделяя отряд, Бриан думал не только о том, что нужно запечатать бутылочное горлышко в ущелье и установить хотя бы наблюдение за перемещениями противника. И даже не о том, чтобы немедленно пресечь непрошеное присутствие как Шаанов, так и всевозможного сброда со степей и криминальных кланов. Главная задача была в том, чтобы показать своим людям, что хозяин вернулся. Одно дело слухи, дескать, сила вернулась, пусть небольшая, но сила, а другое дело увидеть полсотни всадников, спешащих к понятной цели, а спустя час ещё полсотни копий так же деловито протопают мимо. От этой картины успели уже отвыкнуть местные, вот пусть и привыкают заново. У любого люда в случае опасности есть инстинкт объединиться с себе подобными и, значит, самая крупная деревня будет заполнена людьми и именно через неё отправлены оба отряда с разными целями. Пусть и жители и соглядатаи кочевников теперь призадумаются, а сколько всего сил у льера, раз отправил сотню бойцов в разные стороны, да ещё и в крепость вернулся. Людям нужно было показать, что теперь есть кому их защищать. Пусть видят и слышат, а за ратными подвигами дело не станет. К сожалению, война это не только прямой бой, это ещё и баланс в лояльности, как своих, так и чужих людей. А тех, кто уверен, что за него заступятся, напугать сложней, особенно, когда это наглядно показывают. Объясняя же своим людям причину своих действий, льер потихоньку обучал их, передавал свой опыт, чтобы решения сотников со временем становились ещё быстрей и разумней. Сначала проверяй, затем решай, это правило, не требующее доказательств. И это должны они усвоить навсегда. Обо всём этом Торн размышлял, пока пехотинцы набивали сухарные сумки провиантом и восполняли меха с водой, крутясь у фуражного обоза. Было в этой возне что-то очень правильное и на душе становилось спокойней за них.

Дом... Каждый камень был ему знаком с детства, каждая башня изучена от фундамента до шпиля и флагштока и возвращаться сюда было радостно и до боли в груди тоскливо. Походная песня зазвучала громче, приободрённые близким отдыхом солдаты делали шаг шире, а покрикивающие десятники даже перестали это делать. Лучший погонщик - чашка каши, это правда. Колона, лишившись всадников, за исключением двух дозорных, укоротилась и стала почти вдвое шире, это подобравшиеся лучники заняли третий, центральный ряд между расступившимися копьеносцами, став таким образом прикрытыми от возможных атак с боков. Льер лишь одобрительно кивнул десятнику Хорту, распределившему своих стрелков таким образом. Молодец, без приказа всё сделал правильно. Без конницы прикрыть стрелком можно и не успеть.
На площадке перед встречающими, Бриан остановил коня, повернув того боком, вынуждая косить карим глазом на Нэйдже. Нет, он не сорвется, не бросится обнимать жену и детей, не станет орать, как полоумный, не веря, что живым их видит. Не сейчас. Вместо этого льер поднял руку с обнаженным мечом, держа его за гарду, а клинок смотрел вертикально вниз. Десятки знали, что это значит. Колона, пройдя ворота, разделилась надвое, левая цепочка пехоты двинулась слева от льера, правая, соответственно, вправо. Лучники через одного уходили в разные стороны, пока, наконец, вся живая змея не втянулась в крепость и не образовала полукруг, похожий на подкову, в умозрительном центре которого стоял льер и два оставшихся всадника. Сверкали шлемы и на ветру дрожали белые ленты победителей у наконечников копий, шуршали плащи и звенела броня. Зрелище должно было быть впечатляющим для непривычных людей. Для них и готовилось это всё.
- ХОЙ! ХОЙ! ХОЙ! - разом гаркнули приветствие десятки глоток, грянули удары древок в щиты и топот тех, у кого вместо щита лишь хлопковая рубашка, да длинный лук и деревянный тубус с тремя десятками оперенных смертей.
Бриан довернул коня, разворачиваясь боком к встречающим, но лицом к десятникам, стоящими в изголовье своих отрядов. Его голос не был столь внушителен, как топот двух сотен ног, но это был голос человека, привыкшего говорить так, чтобы его услышали и поняли.
- Хорт! Старший по гарнизону. Раненных и истощенных в казармы, осмотреть стены на предмет износа и мест подъёма, определи посты, бодрянку и ночные дозоры. Остальных на отдых. Динс! Старший по разведке. Если на стены поднимались, то должны были следить за постами. Определи поисковые группы и пройдитесь по окрестностям крепости. Лёжки будут непуганые и натоптанные. Постарайтесь взять живьём. Соглядатаями могут быть свои, у кого родные в заложниках, так что осторожно. Проследи, чтобы у всех были зеркала для подачи сигналов и с Хортом согласуйте наблюдение за ними. Эррин! Лазарет и кухня за тобой, пока не скажу иного. Узнай, что с баней и проследи, чтобы очередность дежурств не добила раненных и они все были вовремя перевязаны и осмотрены. Мако! Старший по внутренней охране. Пленного под замок и охрану, без излишеств, это мой личный пленник, трофеи в арсенал, приставить бойцов, изучить план крепости и определить ночные патрули. Вестовые, коней напоить, но пока не кормить, не расседлать, да быть при мне. Исполнять!

Наконец, можно было обернуться к своим, что Бриан, не тратя больше ни секунды ни на что более и сделал. Меч не глядя угодил в ножны, а сам льер, позабыв снять со спины щит, спешился и быстрым, ровным шагом отправился к своим, всё шире и шире улыбаясь, а метров с пяти просто открыл объятья для Нэй и детей. И уж кто успел, тот успел.

Мальчики, как один, вопросительно посмотрели на мать, и та кивнула им, подбадривая улыбкой. Только после этого близнецы спрыгнули со своих низкорослых лошадок и наперегонки помчались к отцу, разогнав тишину запустения оглушительно звонкими радостными криками. Расставшись в два года, они давно забыли его лицо, но отец был для них героем сказок, которые мама рассказывала на ночь перед тем, как засесть со свечой за бумаги и счетные книги. Ловкие, как обезьяны, которых Бриан видел (и даже пробовал на вкус) далеко на юге, мальчишки тут же повисли на нем: один вскарабкался до шеи, другой вцепился в пояс, и наперебой рассказывали все-все-все про то, как его ждали, и что он точно такой, как говорила мама: сильный, смелый и большой, как дерево, а руками может задавить медведя или десять разбойников, и в таких же серых, как у него, только еще невинных и сияющих бездонным счастьем глазах, вернувшийся с войны господин Торна видел, что все это чистая правда.
Тихо подошла Нэйдже, держа на руках дочку. Та побаивалась незнакомца, или стеснялась, отворачивала личико, но мать успокоила ее, прошептав что-то на ухо, и передала мужу, аккуратно отцепив от него старших. Девочка доверчиво прижалась к нему, ничего не зная о том, сколько слоев пыли, сколько грязи, усталости и крови покрывает этого странного человека, и Бриан услышал тихие, как дыхание, слова: «Не уходи. Папа, не уходи…»
Дрожащей рукой Нэйдже коснулась щеки мужа, словно боялась, что он куда-нибудь исчезнет, и только окончательно поверив, что он вернулся, живой, настоящий, повисла на нем не хуже дочки. Она не знала, но, может быть, догадывалась, что и у него в голове неуемным гулом жужжат бесконечные мысли о том, куда поселить всех этих людей, чем кормить, как они уживутся и приживутся здесь, где набрать снадобий на всех раненых и так далее до бесконечности. Именно поэтому она поцеловала мужа и сказала ему упрямо и решительно, как в прежние времена:
- Забудь обо всем. Мы ждали тебя три года, Бриан ле Торн. Теперь подождет все остальное, и это не обсуждается!

Когда его разбудили болезненным тычком под ребра и повелительным лающим окриком, разводы грязи на серой тряпке, в которую он пялился на протяжении всего этого бесконечного пути, вдруг сменились огненными разводами облаков, подсвеченных снизу закатным солнцем. Здесь, на юге, небо не увлекалось закатами-рассветами, и чужак знал, что уже скоро навалится черная звездная ночь, но едва ли мог ожидать, что увидит звезды еще раньше, когда его отвяжут от телеги, силой поставят на ноги и погонят вперед, понукая, подбадривая тупым концом палки и перебрасываясь через его голову невероятно смешными шутками на языке, из которого он знал только десяток слов.
Черный на фоне заката замок казался бесформенным нагромождением башен и зданий, но как следует рассмотреть место, куда он попал, пленнику не позволили. Его чинно провели в некотором отдалении от трогательно обнимающегося семейства, слишком занятого друг другом, чтобы смотреть по сторонам, но все же чужак не остался незамеченным: рыжая, а в свете заката – огненная девочка, вся в мать, сидевшая уже на плече у отца, повернула голову на перезвон цепей и проводила чужака удивленным взглядом: ей было невдомек, отчего дядя так смешно шатается, да еще нацепил на себя колокольчики. Держась за отца одной рукой, неуверенно помахала дяде растопыренной пятерней, но тот оказался неприветливым и рыжая, забыв о нем, отвернулась.

Оба вояки, чьим заботам было поручено его благополучие, не желали ничего, кроме как самим пожрать и отдохнуть, так что едва скрылись от хозяина за стеной замка, как без церемоний подхватили «особого пленника» под руки и поволокли его вниз по лестнице, на ходу спрашивая что-то у местных и болтая со своими.
Путешествие через похожий на разворошенный муравейник замок закончилось под землей. Перед носом чужака распахнулась дверь, один из конвоиров зашел, проверил, чтобы в каменном мешке не было чего лишнего, швырнул на пол свою скатку пропахшего костром одеяла. В следующий момент внутрь зашвырнули самого пленника. Снова беззаботные разговоры…
- Вада. – воин говорит на торговом так скверно, что его с трудом можно понять. – Ида. Здес.
И действительно, они поставили у входа в темницу ведро воды – так, что пленнику пришлось бы до нее ползти, а если он не успеет разобраться с этим делом до следующего посещения, то распахнувшаяся дверь опрокинет ведро, превратив сухую прохладную каморку в сырую и холодную. Большую лепешку, выданную для узника, поделили по-братски на троих. Причитающуюся чужаку треть просто уронили на пол.
Дверь снова пронзительно завизжала, снаружи грохнул засов, и северянин впервые за много дней остался наедине с самим собой.

Если бы все удалось, он был бы первым, кто смог убить себя лопатой. Экзотический способ самоубийства, не правда ли? Клянусь Богами, в Гаэте никто бы не додумался до этого.
Откуда-то пришла мысль, что каждый раз, когда его пытались использовать против его воли, всегда приходилось выворачивать так, что невольником становился не Ратез, а тот, кто пытался дергать его за ошейник. Можно много простить в этой жизни – зло, предательство с натяжкой. Но нельзя прощать того, кто не держит своего слова. Если все вокруг будут раскидываться пустыми словами, то этот мир рухнет нам же на голову.
Потому, отправить на тот свет всех этих людей, которые хотели убить его, при помощи одной лопаты выглядело просто здорово. И вроде бы все получилось, только вот благородный какой-то порченый оказался.

Он вроде бы рассчитал все правильно, но что-то пошло не так. Обо всем этом думал северянин, лежа в телеге и пытаясь невеселыми мыслями скрасить мучительную поездку. Пока телега ехала, он не мог спать – дорога была неровной, и подпрыгивая на колдобинах, телега не только перетряхивала весь груз, но и всего привязанного к ней человека. Казалось, что все кости скелета сначала становились поперек, а потом вдоль, причем каждая косточка отдельно. Вырубиться удавалось только на недолгих привалах, да и то ненадолго, потому что вечно кто-нибудь подходил, толкал в бок и велел заткнуться. Можно подумать, он всю дорогу стрекотал без умолку или песни пел. По крайней мере, он не помнил, чтобы произнес хоть один звук.
И все это время, пока телега подпрыгивала на кочках, он все пытался угадать, зачем он нужен этим странным людям и что они собираются с ним сделать. Никаких понятных ответов в голову не приходило. Но уж по-любому его взяли с собой не для того, чтобы отпустить на все четыре стороны. Потому что того, кого хотят отпустить, не держат в кандалах и не привязывают к повозке. Наверное, боялись, что он во сне от них убежит.

Впрочем, рано или поздно все путешествие подходят к концу, и когда наконец эта громадина остановилась, ему захотелось спеть какой-нибудь религиозный гимн, чего с ним отроду не бывало. Судя по суете людей вокруг, это было надолго. Он уже было изготовился было прикорнуть на часик-другой, как его вытащили с возка, поставили на ноги и куда-то погнали перед собой. Иногда в жизни переставление собственных ног требует некоторых усилий, и вот тогда думалось, что его самолюбие очень сильно пострадает, если он позволит себе грянуться наземь, чтобы услышать вокруг дикое веселье и дать повод приложить к нему палку.
И, о чудо, он дошел! Даже никого не сбил по дороге. Остаток пути он проверял на себе, что чувствует мешок с гнилыми овощами, когда его волочет кто-то тонкий и слабый. Очень долго собирается с духом, потом хватает мешок и бегом-бегом несет за собой, не обращая внимания ни на преграды, ни на людей. Потом у него кончается запал, он снова собирается с силами… И все повторяется по новой.

Уже потом, в подвале, глядя на то, как солдатня делит его лепешку «по-честному», ему закралась простая и дельная мысль. Он ведь им нужен живым, да? Но биться головой о стену – не очень приятное занятие. Да и к тому же он не сможет простоят на ногах так долго, чтобы разбежаться и долбануться как следует, а сидеть и уныло стучать лбом о каменную кладку…
Они решили над ним потешиться, да? Отобрал у беспомощного кусок хлеба – чувствуешь себя счастливым? Ну отлично. А что вы скажете, когда этот беспомощный их ваших рук не возьмет ни воды, ни той безвкусной муки с водой, которую у вас называют хлебом?
Не самая легкая и быстрая смерть, он знал об этом не понаслышке, но в некоторых случаях смириться значит сломаться.

Бриан наклонил голову, прижав ладонь супруги щекой и плечом и ответил:
- Три года, один месяц и четыре проклятых дня.
Он прекрасно видел, что почти все её украшения исчезли, что охрана Шаанов, если эти пятеро за её спиной соседские, были здесь скорее для того, чтобы она не могла предпринять что-нибудь резкое, вроде приглашения на помощь их касту воителей из более благополучных земель, что надел почти умер и что с этим всем он теперь уже точно разберется. Но не сказал. Это и так всё было понятно без слов.
Дочка пискнула, когда он подвинул её, снимая остроконечный шлем и водружая его на голову старшего, а тюрбан - на младшего из сыновей и снова усадил маленькую на плечо.
- Но есть то, что не ждёт и чему ты будешь очень рада, Нэй. Помнишь того, кто достал мне этого красавца? - льер кивнул на Огня, подразумевая ещё и большой шлейф других воспоминаний и событий, далеко не все из которых были приятными. Но шутка с пленением друга затянулась и пора её заканчивать. - Так вот, я его привёз. И если ты ещё не разучилась врачевать за делами хозяйскими, то ему нужна помощь лекаря. Конечно, если сочтёшь необходимость просить за человека, хамившему мне перед строем.
Бриан снова улыбнулся и, уже не желая тратить попусту время, крепко обнял супругу, чувствуя, что голова начала кружиться от запаха её волос, от теплоты родного сердца рядом. Стоять, пока не время.
- Сыновья, кто из вас сможет отвести боевого коня и как следует за ним присмотреть, а? - Бриан наклонил голову, чтобы дочке было удобней снять с него белый шарф-платок и положить себе на плечи. - И как тебя зовут, юная госпожа? Я сейчас приду с северным человеком. Он красный, как рубин и сердитый, как сотня медведей. Ты его бояться не будешь?

...

Не прошло и сотни ударов сердца, как засов на двери камеры тяжело ухнув, поддался чьему-то усилию. В щели под дверью заиграли веселые огни факелов и шум нескольких пар сапогов, хотя какие тут на юге сапоги? Тапочки для танцоров, а не ботинки. Мягкие, лёгкие, из светло-бежевой кожи не пойми какого суслика. Смех один. Дверь распахнулась, отбросив ведро с водой на середину камеры и лужа стремительно ринулась к ногам пленника. Зашедший сердито засопел, но ругаться не стал, посмотрел за дверь, убедился, что никого больше в камере не появилось и вышел, встав сбоку, только рука с факелом торчала, чтобы был свет в коморке. В камеру зашел недавний благородный, который неправильный, только уже без шлема, тюрбана и шарфа. Он наступил в лужу, отступил вбок, где неровность пола давала сухое пятно и легко присел на тугой свёрток одеяла. Как будто к старому другу пришел, а не к смертнику в камеру. Блики света плясали по стенам, отражались в луже и глазах двоих мужчин, молча сидевших друг напротив друга и было время присмотреться без спешки.
- Вот снова увиделись, Аггей. - худой благородный поправил меч, положив его по обыкновению себе на колени и добавил, будто читал или вспоминал. - "Меня зовут Бриан ле Торн и послан с вами в помощь Береану и в охрану девушек.". Помнишь ли ты эти слова, старый вояка?
Льер совсем не был уверен, что разум не покинул этого человека. Плен, одиночество и истязания дорого могут стоить даже северянину.

Дверь открылась : северянин почувствовал это по сквозняку, лёгким ознобом пробежавшему по полу.
Злая земля: днём – дикая жара и кусачее солнце, вечером – могильный холод, словно усталое солнце забирало с собой все тепло, что оставалось, собираясь на покой. Какой рок занес его в эти края? Что за злая судьба лишила памяти о давних и даже совсем недавних прежних делах?
Кувырнулось ведро, и северянин растянул пересохшие губы в злой усмешке, провожая жадным взглядом небольшой ручеёк чистой воды.
Факел отразился на отблесках неровной лужи, и гаэтец сел, заставив себя глянуть в сторону света. Давешний большой начальник с оружием в руках. Он смотрел на незнакомца без неприязни, гнева или раздражения. Дав зарок судить по делам, северянин воздерживался от других оценок заранее. Это у чужака был повод судить о нем плохо, в конце концов именно этого гаэтец добивался, бросаясь землей.
И вот южанин сел. Смотрит на него немигающим взглядом суровых серых глаз, зовет как-то странно, надеется на что-то, по голосу слышно, что надеется. И Боги видят, пленник попытался вспомнить! На какое-то время светло-карие глаза остекленели, словно человек вел сам с собою неспешный разговор и позабыл на мгновение, что у него есть еще собеседник. Северянин произнес про себя сказанные слова в надежде оживить память. Слова молчат. Пустые. В них нет для него смысла.
Пленник смотрит на льера ожившим взглядом и еще до сказанных слов безразличные глаза выдали страшную тайну, которую собирался поведать этот человек. На внутреннем мериле каждого человека «свой - чужой» Бриан ле Торн был признан «чужим»:
- Я не знаю тебя, - он помолчал какое-то время и добавил, - господин.

Южанин молча принял ответ, задумавшись над тем, к чему его приведут заключения из услышанного. Мимо по разлитой воде дрейфовал кусок высушенной, что скала в пустыне, лепёшки. Ломать его уже начали, пленник же, "так ему и надо". А на деле-то выяснилось, что и шутки всей не разумеет Ратез, не понял он, что его в полон берёт вовсе даже и не враг.
- Знаешь, да забыл. Не мудрено, треть жизни прошла. - медленно проговорил Бриан, не скрывая, насколько разочаровали его эти слова. Тем не менее, взгляд серых глаз пересекся с взглядом глаз карих. - Но я помню, как ты меня из смерти вытянул. Так что считай, что мы квиты. Останешься пока здесь на правах моего человека. Надумаешь других моих обижать, будешь отвечать, как все. Два дня собирайся с силами, а там или дело по вкусу найдешь или с попутным ветром отправишься куда шел. Для Короны ты считаешься погибшим при побеге и тебе же лучше не привлекать её внимание во второй раз.
Льер какое-то время смотрел на непотопляемый ломоть лепёшки, заходящий на второй круг и, повысив голос, обратился к кому-то вне камеры уже не на торговом:
- Мако! Охрана больше не нужна. Прикажи убрать воду с пола и принести сюда мой паёк, кувшин чистой воды, кружку добротную и второе одеяло. И лекаря. Пленника отныне считать одним из наших на правах раненного и поставить на довольствие. Дверь не запирать и снять эту грешную цепь. Выполнять.

Хлопнул себя по коленям и легко поднялся.
- Два дня, Ратез, я рад принимать тебя, как гостя. Рад бы дольше, но кормить и детей будет нечем.
И не дожидаясь ответа, покинул камеру, которая на ближайшие пару дней станет скромной гостиной. Его ждала жена, дети и подробный рассказ о том, как обстоят дела, откуда взялись Шааны и с чего вдруг все дружинники перемерли.

Пока тот, кто назвал себя Брианом ле Торном, вел свои речи, тот, кому они предназначались, по-звериному настороженно следил за ним светло-карими, а в свете огня - желтоватыми глазами. Но сквозь обличье лишенного шерсти животного понемногу проступала написанная на лице человечья, донельзя удивленная мысль: «А ведь этот благородный не соврал!». Можно подделать все, что угодно, кроме такого искреннего разочарования, как у человека, который обознался, увидев вместо старого знакомца лишь призрачное сходство в чертах случайного прохожего.
Он дал себе слово судить об этом благородном только по делам, а по делам-то выходило все чудней и чудней: некий бродячий пес осквернил действием повозку господина, пометив ее колесо, но вместо того, чтобы прикончить наглую тварь быстро или бросить стае волкодавов, господин привел пса домой, дал ему подстилку и еду, погладил за ухом да и предложил стеречь двор от тех, кому меньше повезло с добрыми незнакомцами на дороге. Согласен ли он? Еще бы! И пусть сотню ударов сердца назад он твердо намеревался сдохнуть от голода и жажды по своей воле, чтобы не доставить врагам такого удовольствия, как умучить насмерть какого-нибудь обидчика хозяйской чести. Пусть он не помнил себя, своего имени и дома, но свое место в жизни не забывал даже сейчас, и точно знал, что людям только раз выпадает возможность выбраться из этого места на свет.

Он уже было открыл рот, потому что слова присяги сами пришли в голову, и набрал в грудь воздуха, как другая, темная часть его души, та, которая бегала на двух ногах и знала собратьев не понаслышке, настойчиво, сквозь востороженные собачьи мысли пробилась худенькой мыслишкой: «может быть, это и вправду хороший чужеземец, но верить можно только побратимам и тем, кто с тобой одной крови, да и то с оговорками». Эта темная часть, хранящая память о каждом рубце на шкуре северянина, предостерегала его: этот человек из тех, кто думает, что закон и справедливость суть одно и то же и одновременно твердь, на которой стоит этот хрупкий мир, и святыня, попрание которой не просится никому – ни верным воинам, ни семье, ни друзьям… Ни, тем более, бродячей псине.
Всего одна мысль – и восторг испарился, истаял, словно и не было.

Вместо этого северянин произнес в спину несостоявшемуся хозяину:
- Если и вправду я когда-то спас тебе жизнь, как ты говоришь, а если ты говоришь, что это так, то это – истина, И не сочти за обиду мои слова. Отпусти меня. У меня есть незаконченное дело, оно не дает мне покоя. Мне почему-то кажется, что жизнь не просто так нас столкнула, и сведет еще не один раз.

Льер остановился у дверей, загородив собой вход у подоспевшего солдата с тряпками, тут же ушедшего в сторону с прохода. Бриан полуобернулся и ответил само собой разумеющееся, известное каждому мальчишке здесь:
- Ночью эта земля убьёт тебя надежней, чем солнце днём. До утра ты никуда не пойдешь, иначе грош цена моим усилиям и это не приказ, это добрый совет. Если не уважаешь свою жизнь, уважь меня. Утром уйдешь, коль так хочешь. А надумаешь уйти ночью, так дверь никто запирать не станет, охрану уже снял. Прощай, Аггей.
И вышел, не добавляя никаких команд своим подчиненённым. Не то уже раньше распорядился, не то наврал, что дверь не закроют и охрану уберет.

...
Утром, если Ратез это утро застанет, у двери, ровно в том месте, где стоял охранник с факелом, будут лежать хлопковые штаны с широкими и короткими штанинами, такая же рубаха без застёжек, зато с большим количеством завязок, кожаные сандали, льняная сумка с завернутыми в тряпицу двумя непотопляемыми лепешками и куском козьего сыра, да фляга, сделанная из местного странного дерева - вроде толстого и твердого стебля, но пустого внутри. На одежде сверху лежал деревянная бирка с свежевыдолбленными иероглифами и длинной бечевкой, наверное, для ношения на груди, под ним обнаружился небольшой кисет, но не с пахнущими трававами, а с десятком монеток разного достоинства . Рядом лежал обычный походный нож в ножнах, прямой и острый. У стены стоялар прислоненная к холодным камням большая соломенная шляпа, должная закрывать не только голову, но и плечи. Всё это убыло аккуратно сложено и не похоже, чтобы кто-то совал сюда нос для дележа "по честному."

Чужестранец ушел, а северянин еще долго смотрел ему вслед. Не оставляло ощущение, что кто-то здесь делает большую глупость. И этот кто-то стоит как соляной столб и пялится в никуда.
Куда и впрямь ты хочешь идти? И зачем? Боги, ответьте, зачем? Впрочем, что это он, знает же, что Боги глухи на оба уха, что к мольбам, что к проклятьям..
Уважь меня... не смог отказать - ушел на рассвете, не побрезговав и дарами, лишь на мгновение задержался, чтобы удивиться ткани, которую, гаэтец был уверен, он никогда не держал в руках. Это знание всплыло из мути в голове на поверхность, оставляя множество названий из ощущений; шерсть - ткань от грубой, жесткой и колючей до легкой, тонкой такой же колючей, но очень теплой, почти не мнется, лен - ткань тонкая, крепкая с матовый блеском, мнется от любого прикосновения; эта же была мягкой и теплой на ощупь. Чудно. Поистине много всего неизведанного в дальних землях.
Солнце светило в спину, когда северянин шел с чужого двора. Он шел не обратно, а на запад с упрямством лошади, учуявшей дом.

Вернувшись, Бриан застал детей и жену, чинно сидящих за накрытым столом. Нэйдже успела подготовиться к приему гостей и выставила угощения – тот же нехитрый паек, который причитался каждому в замке. Детям, в честь праздника, было выдано по горсти сушеных фруктов, и младшая с упоением жевала сливу, перемазавшись в ней до самых глаз.
Теперь, глядя на это изобилие со стороны, Нэйдже могла только догадываться, каким на самом деле видится мужу привычное убожество и скудность их быта.
- Ты говорил, приведешь какого-то гостя, - удивилась она, когда Бриан вернулся один, и в ее голосе слышалось скрываемое облегчение. Госпожа Торн не очень-то вникала, кого там привез с собой ее супруг, но сейчас было совсем не время принимать гостей. – Значит, никаких посторонних и это прекрасно.
С разговорами она не торопилась, просто глядела и не могла наглядеться на мужа. Наконец, выбрав момент, подала ему прочитанное письмо. Написанное на обрывке бумаги, беглым уверенным почерком, второпях, оно сопровождалось, тем не менее, сломанной печатью рода Кенрат, на первый взгляд – убедительно подлинной.
«Считаю своим долгом сообщить семье, что верный мой друг и побратим Бриан ле Торн пал геройски в бою близ Наргеп-Нои в землях Арент осенью сего года, в седьмой месяц нашей отчаянной кампании. Отряд его попал в окружение и был уничтожен. Последнего уцелевшего, найденного под телами погибших, отсылаю домой с этим письмом.
С почтением и скорбью, Унаир Кенрат.»

Хорошая ложь – лишь тонкая нить, вплетенная в полотно правды, и сейчас перед Брианом был труд весьма умелого ткача. Бои под Нагреп-Нои действительно были кровавыми, но он тогда стоял в правом крыле и о том, что кого-то взяли в кольцо при попытке зайти врагу с тыла, узнал много позже. Бриану же повезло потерять в этом бою всего лишь пятерых, и всех он видел мертвыми. Шестой его человек, бравый парень по имени Тари, сын старшего конюха в замке, пропал несколькими днями позже, в горах. Свидетели говорили, что он сорвался, упал в реку, и был тут же унесен течением. Искать не стали – в этой ледяной и бурной реке дезертировать можно было разве что на тот свет.
Знал Бриан и Кенрата, Рофа Кенрата, и тот был, если не другом, то по крайней мере неплохим приятелем, до тех пор, пока под Харнатанной его не проткнули копьем, как бабочку – иглой, чтобы сделать из нее дамское украшение в волосы. Рофу было восемнадцать, и он отнюдь не был дураком (дураки нашли свою смерть много раньше), но буквы давались ему много труднее, чем воинское дело, и каждую из них он вынужден был выписывать отдельно, иначе его письмена превращались не более чем в сомнительной красы узор. Руф, большой любитель баек из жизни своей родни, рассказывал и про Унаира – своего племянника, который провожал дядю на войну, гордо сидя у отца на шее и размахивая деревянным мечом. Другого мальчишке двух лет от роду не полагалось.

- Когда ты уехал, погасло солнце, - спокойно и буднично сказала Нэйдже, словно речь шла о чем-то само собой разумеющимся. – Но настоящие беды начались, когда я получила это письмо. Это было зимой, через три дня после того, как родилась Тэлия. В этом, впрочем, не было нужды, потому что Тари слово в слово рассказывал все это каждому встречному, и когда я только сломала печать, первые люди уже собрали пожитки и снялись с места. Вдова из чужих земель и четырехлетние мальчишки, которых некому воспитать – не те правители земли, которым хочется вверить свое будущее. Тогда уехали лучшие из простолюдинов, мастера своего дела, те, кому не составит труда найти себя на новом месте. А также те, кто служил тебе, но решил, что вдове ничего более не должен. Их с семьями тоже не было уже через неделю. Так мы потеряли с четверть населения. Я раздала земли тем, кто остался, но выдался засушливый год. Урожай риса не покрыл даже посевную, а посевы в полях сохли на корню и постоянно горели.
Люди, которых я посылала на разведку, вернулись с вестями, что у соседей те же беды, и они вынуждены продавать запасы своим же людям за бесценок, чтобы избежать голодных бунтов. Я раздавала зерно даром, зная, что людям нечем платить, но вскоре пришлось отказаться и от этой поддержки.
Другие разведчики ходили в степь, и донесли, что там все еще хуже – трава высохла и горит, скотина мрет от голода с такой скоростью, что шены не успевают запасать мясо. Зеленые земли по берегам рек меняют хозяев по два раза в день, так что рыба в этих реках – единственная выигравшая сторона.
Мы знали, что будет дальше, и успели подготовиться к набегам, но их было слишком много – отчаявшихся людей, которым нечего терять. Более всего им требовалось то же, что и нам – еда. Но еще они похищали людей – крепких, здоровых, тех, кто может работать, и молодых женщин. Остальных, при случае, убивали на месте.
Однажды в замок притащили живого степняка, - по лицу Нэйдже пробежала тень, шрам, оставленный в душе добросердечной знахарки, которая когда-то выхаживала одинаково героев и разбойников и твердила, что всякая жизнь имеет ценность. Тень, говорящая о том, что этого степняка ей выхаживать не пришлось. - Он все же рассказал нам, зачем они это делают. Оказалось, людей в степи пока еще не едят, хотя слухи ходят всякие, а продают. Куда? Да обратно нам, только в восточные земли. С этой войной там точно так же не хватает рук. Обменивают взрослого мужчину на мешок провизии, женщину – на две трети. Только эти люди становятся уже не крестьянам или ремесленниками, а «пленными беглецами, пойманными в степи», и по сути мало чем отличаются от рабов.
Через день после этого в замке началась череда смертей. Очень похоже на неизвестную болезнь, но я нашла отраву в запасах риса. Пришлось все сжечь, только поздно. В живых в замке остались лишь те, кого ты видел при встрече. Десять человек.

Тогда к нам приехал высокий гость, господин Таг Шаан. Привез с собой пару телег провианта и сделал предложение – его люди заменят мертвых и будут защищать твою землю, как свой дом. Взамен я отдаю ему в пользование левый берег реки Касси на срок двадцать лет.

Бриан даже не морщился. Он откинулся назад, прижался спиной к деревянной спинке стула и закрыл глаза, как бывало в моменты максимального напряжения не мышц, но мыслей. Множество мыслей, одна мрачней другой пролетали перед внутренним взором, чтобы занять своё место там, где были прорехи незнания. Одни были четкими и понятными, от них пахло чистой водой и честным трудом пахаря, другие роились, точно дикие шершни и их жала были наконечниками стрел, третьи были как птицы, озирающие прилегающие земли с немыслимой людям высоты, откуда деревни виднелись желтоватыми проплешинами на зелёных просторах надела, а крепости казались большими черными жуками с округлыми лапами башен и кольцами патрульных разъездов. Были ещё и многие другие, каждая из которых была поймана, изучена и положена на своё место. Льер осмысливал сложившееся положение и разум требовал ещё ответов.
- Договор тот, конечно, был изложен на бумаге, и второй он забрал с собой? - уточнил на всякий случай ле Торн. К еде он не притронулся, зная, кто её привез. Что же, на тот момент Нэй уже ничего не могла сделать, все ошибки допущены были раньше.
- Тебе следовало казнить паникера на месте, добрая душа. - пробормотал льер, поднимаясь из-за стола и направившись к окну, чтобы посмотреть в черную, как его мысли, ночь. - Но сделанного не воротишь. Где сейчас этот Тори? И яд... Уж больно знакомый почерк виднеется. И Шааны вдруг в сёдлах сидеть научились. И даже своё шутовство патрулями называть. Сдаётся мне, милая моя, интересные времена грядут.
Бриан улыбнулся маленько Тэлии и больше к теме бедствий своей земли не возвращался. Дела делами, а семья семьёй. И лишь позже, когда Нэй отправилась укладывать сорванцов, а Тэлия уже сладко спала, отмытая и довольная жизнью, всё ещё обнимающая отцовский шарф, Бриан оказался в пустом зале первого этажа.

По своему обыкновению, он сидел, подобрав ноги под себя, сложив немыслимым для живого человека образом, рядом лежала большая книга из трофеев, открытая на одной из страниц где-то в середине и освещенная единственной свечой на столе рядом. Недостаточно, чтобы читать, но вполне хватит, чтобы кинуть взгляд на страницу и припомнить, что там написано. Компанию ему составлял Хорт, поднятый посреди ночи, но давно привыкший к тому, что господин любит думать и совещаться в самое непригодное для этого время. Он молча стоял и ждал, только носки сапогов попадали в дрожащий круг света. Бриан думал и иногда перелистывал страницы, что-то ища. Наконец, он начал на хакэрэ - языке несчастной родины Хорта:
- Ты знаешь, я люблю читать. Ваш язык такой... словообильный. Всего много. И слов для описания и для указания. У вас даже "война" имеет восемь значений! И вот, в книге о вашей истории я нашел любопытные сведения. Среди крестьян и населения удаленных провинций в эпоху завоеваний династии Хин и до сегодняшнего дня попадались партизаны... Сейчас... "Кровожадные и коварные убийцы, способные без хлеба и воды по многу дней выжидать возможности убить наместника. От их рук пали..." ну далее не важно. Называются такие у вас... ммм... "Пха ге мул". Не могу перевести. Так вот, они входят в доверие к неугодному наместнику или устраивают засаду, отравляют еду, в общем, в фантазии не откажешь. И вот вдруг я замечаю среди крестьянских детей, взятых ко мне на службу удивительно умелых мальцов. Что среди лучников, что среди копейщиков. Взять, хотя бы тебя, сын мельника. Без сомнений, будь среди вас такие душегубы из книги, не сносить бы мне головы. Но вот случись мне самому искать подобных ребят, если бы мне потребовались умелые и отчаянные бойцы, готовые со мной пробраться в одно нехорошее место и пощекотать там кое-кого ножами, кого бы ты мне посоветовал? Мне с десяток умельцев нужно, умеющих тихо ходить и быстро лазать на крепостные стены. До утра подумай и скажешь, можешь ли кого мне насоветовать. Ну а кроме этого, завтра назначь два отряда пройтись по брошенным селениям. Нужно найти провиант. Люди могли забрать большую часть скота и птицы, но не могли унести сады. Нужно проверить каждый уголок и найти пропитание, тайники на голодные года и так далее. Ещё потребуется направить разведку к правому берегу реки Касси. Это ты ответственному о разведке передашь. Мне нужно знать, что там происходит, сколько там войск к завтрашней полуночи. И последнее. Ориентируй всех и вся взять степняков живыми и не калеченными, если получится. То есть, если живой, то не калека. Если калека, то не живой. Вопросы?

...
А до утра останется ещё много времени, чтобы достать шкатулку с письмами и начать сравнивать почерки на старых бумагах с тем, которым было написано письмо. Вероятность малая, что когда-либо этот человек состоял в переписке с Брианом или его братом, но надо было проверить. Что-то подсказывало льеру, что недалеко веревочка вьётся и нужно лишь ухватить её за нужный хвостик. Так льер и встретил утро, заснув над бумагами и положив на лицо гусиное перо с изрядно погрызенным краем...

Он точно слышал от кого-то, что степь по весне – великое чудо. Унылое, бескрайнее море пыльной травы вдруг превращается застилающий целый свет пестрый ковер, сотканный из цветущих наперебой растений, и все они спешат прожить свою короткую жизнь, пока солнце еще не вошло в полную силу. Но то ли северянин пришел не ко времени, то ли год выдался неудачный – вместо захватывающей дух красоты его встретила сухая трава, которая, как и он сам, не смогла набрать полный рост.
Жестокое солнце, которое так донимало его на дороге, здесь, казалось, просто взбесилось и вознамерилось зажарить живьем все, что посмело выползти на эту огромную сковородку. И надо сказать, что ему это неплохо удавалось. Тут и там северянин видел следы этой бескровной бойни – мертвых зверьков, не сумевших отыскать другой водоем взамен пересохшего, туши павших коней, овец, а порой коров и даже яков. Попадались и люди. Падальщикам здесь был пир, но на этот пир забыли подать воды, так что засуха убивала и своих жрецов так же, как и жертв.

Однако, сколь бы ни была жестока погодная немилость, назвать степь безлюдной было нельзя. Выход к оседлым землям стерегли, но дозорные, которых чужак увидел вдали, не тронули его – то ли не могли оставить своего места, то ли не посчитали, что безумец, решивший идти в степь пешком и почти налегке, стоит того, чтобы гонять за ним коней. Он шел почти час, не так уж долго, но достаточно, чтобы понять: как ни береги воду, взятую с собой в дорогу, тому, кто хочет выйти отсюда живым, понадобится запас побольше.

Когда трава не выше ладони, в степи, плоской, насколько хватает глаз, ничто не происходит внезапно, но кое-что случается неотвратимо. С того момента, когда северянин почувствовал на себе взгляд, а обернувшись, увидел всадников, у него уже не было шанса ни скрыться, ни убежать. От множества конных отделились трое, и хотя взрослые мужчины смотрелись довольно забавно верхом на линяющих лошадках с короткими ножками, эти кони размером с хорошего эркаратского волкодава бегали быстрее человека. Особенно быстрее человека, которого, еще и суток не минуло, остервенело били ногами.

Ему издали спутали ноги броском трех камней, связанных между собой веревками, и так же, не подходя вплотную, захлестнули шею ременной петлей, затем второй. Охота на человека шла отлаженным, привычным чередом, а поскольку жертва даже не сопротивлялась, дело это было немногим более волнительным, чем выдергивание морковки из грядки.
Похитители случайных путников - смуглые плосколицые мужчины, жилистые, такого же невысокого, как он сам, роста, разряженные, как на праздник, в меха и плотные, подбитые чем-то шерстяные халаты с яркими узорами, вооруженные луками, копьями и кривыми клинками. Держа пленника на двух растянутых ремнях, они рассматривали его, как невиданного зверя, цокали языками, щурили и без того узкие глаза, говорили на непонятном языке, пока наконец старший, у которого шапка была увенчана ярко-желтой тряпкой, не прекратил веселье.
Так северянин пополнил свою коллекцию знаний о том, как звучит приказ заткнуть пасть и двигать вперед на всех языках мира.

Подойдя ближе к остальному отряду, он увидел еще девять конных, шесть вьючных лошадок с ними и троих заводных. Ему связали руки, заодно сняв все лишнее, кроме обуви, штанов и нижней рубахи, повязали голову тряпкой, явно лучше некоторых понимая, что солнечный удар убьет эту диковинку быстрее и надежнее меча, вновь разглядывали и дивились такой невидали, как человек с белыми волосами. Насчет белой кожи надо было еще догадаться, потому что там, где она не была синей или черной от побоев, она стала красной от солнца. Спор вышел, насколько мог понять не знающий языка, о том, что он задержит продвижение отряда: для наглядности его заставили пройтись туда-обратно, и заплатят ли за этого человека достаточно, чтобы с ним стоило возиться, а не прирезать прямо на месте. С одной стороны – по меньшей мере, выглядит забавно, с другой – весь побитый, хромой, и по всему видать, не отличается покорным нравом. Конец спору положил глава отряда, на взгляд северянина – брат-близнец остальной дюжины, только с красной тряпкой на шапке. Он жестом велел добыче взобраться на заводного конька мышастой масти, так же знаком дав понять, что если белый гость не справится или не захочет подчиниться, то будет убит на месте вот этим вот копьем. Других пленных в отряде не было, зато степняки везли с собой вещи, как будто не вылазку делали, а снялись с насиженного места, и явно были чем-то обеспокоены. Впрочем, тряский шаг Мышастого довольно скоро избавил северянина от способности сосредоточиться на красотах степи или поведении ее обитателей.

Три или четыре привала спустя, когда ему позволяли ненадолго упасть на землю, однообразие степи, из-за которого казалось, что отряд развлекается бегом на месте, было нарушено темной полосой вдали. Стали чаще попадаться встречные и попутчики, тоже на конях или с повозками. Пешком здесь ходили только пленные, тягаемые на таких же ремнях за лошадьми. Северянина тоже заставили спешиться, чтобы кто-то случайно не принял его за важную особу.
Так они вступили в пределы не то огромной стоянки, не то места условленной встречи – бескрайнее море круглобоких шатров победнее и побогаче, лошади, лошади, халаты, пестрые ткани, узкоглазые люди, женщины с черными змеями кос, снующие под ногами дети, трескотня чужой речи, улицы и площади вытоптанной земли среди палаток, вкопанные в землю столбы под травяным же навесом.
Северянин провел у такого столба под охраной не менее двух часов, и все шло к тому, что здесь он и заночует, как вдруг его поволокли в большой шатер и поставили на колени перед большим начальником – пожилым степняком, по-настоящему богато одетым и окруженным, как любой обладатель даже небольшой власти, множеством прихлебателей. Уже знакомый старшина совал ему под нос его же новенькую верительную бирку что-то спрашивал у него на своем языке, на том, что господствовал в землях льера Бриана и на каких-то еще, но северянин не понимал ни слова. Наконец, степняк в отчаянии развел руками, а его господин впервые проронил несколько слов.
Ждать пришлось изрядно, но в конце концов подручный вернулся с еще одним кочевником. Этот заметно отличался от прочих: был одет беднее и по другой моде, явно недолюбливал и высокого хозяина, и его людей, смотрел волком, но не имел возможности отказаться от вежливого приглашения. Только когда ему указали на белого пленника, глаза чужака на мгновение стали такими круглыми, что можно было подумать, он просто притворялся до сих пор, что рожден в степи. Впрочем, толмач, а это был толмач, быстро взял себя в руки.
Первым делом он снял с пояса бурдюк с водой и достал из-за пазухи кусок сушеной конины, вручил все это пленнику, затем начал перебирать разные языки, внимательно наблюдая за своим немым собеседником. Некоторые из них казались северянину знакомыми, но он все равно не мог вспомнить значения слов. Некоторые слова казались именами, которые он когда-то слышал, но забыл. Время шло, хозяин терял терпение.
- Эй, Теперь-не-воин, если б моя знать, что твой дурная голова завести тебя в такой беда, я бы отрезай ее сразу, - наконец сказал толмач на торговом. Голос звучал грубо и повелительно, словно приказ склониться перед величием, поцеловать кому-нибудь сапоги и вообще проникнуться благоговением. На плоском лице, напротив, отражалась лихорадочная работа мысли и такой знакомый расчет: «скольких я успею положить, если начну бой прямо сейчас». По всему выходило, что немногих. – Я твоя не вытащить. Не сейчас. Держись. Господин Тасай – человек хана. Если твоя молчать, то ехать прямо к хан, а там нет никакой надежда. Скажи ему, что он хочет. Тогда они продай тебя обратно в зеленую землю.
Люди Тасай, которые найти тебя, бежать от большой отряд воин, который вдруг вернуться на земли каменных домов. У тебя знак человек, который считай эти земли своими. Хан Торн. Откуда? Сколько их? Зачем они посылай в степь такой глупый шпион?

Ночь была потрачена не зря – ближе к раннему весеннему рассвету Бриану снова попался на глаза этот почерк. Им было писано приглашение Гефею ле Торну явиться в Янтарный Дворец для вручения награды и участия в празднике по случаю победы почти пятнадцатилетней давности. Подпись тогдашнего правителя, но, конечно, он не сам марал бумагу. Этим занимался кто-то из писарей военного крыла, из тех, что ведут летописи и переводят чернила на бесконечные приказы высшего командования. Эти же люди сопровождали военачальников и в походах – при своем полководце Бриан видел по меньшей мере четверых грамотеев. Двое молодых, едва ли умевших рисовать буквы в то время, когда еще был жив Гефей, один почтенный муж, для которого этот поход явно был последним, и один средних лет.

Ближе к вечеру, вернувшись к себе, господин Бриан обнаружил, что его гостиную заняла небольшая дружная компания посыльных, дремлющих в ожидании хозяина кто на полу, кто на лавочке у двери. Все они позорно пропустили явление хозяина, зато потом подскочили, как кузнечики. Каждому не терпелось выложить свое донесение и не только потому, что господин заждался.

Первое и самое главное – с заставы Ближней. Застава была в плохом состоянии, но ее можно быстро восстановить. Удалось спугнуть отряд мародеров-шенов, также обнаружить их лагерь в районе заставы. Похоже, они обосновались там давно и надолго. При попытке преследовать кочевников и выяснилось, что свежие степные кони все-таки быстрее усталых наших, несмотря на свои короткие ноги. Люди Шаанов патрулируют границу, но почему-то не видели этого лагеря. Разговорить их без применения силы не удалось, де они подчиняются только своему господину. Сотник Гарнис спрашивает разрешения на захват «этих наглых ублюдков».
Земли вдоль приграничья выглядят заброшенными достаточно давно и все годные под посевы поля заросли сорняками и травой. Их не возделывали больше года. Сады изрядно одичали, но сохранились и сейчас в них завязываются плоды.

Вторая весть была короче: деревни Гаши больше нет, поэтому Никар спрашивает, что делать дальше. Ни соседских патрулей, ни патрулей степняков они не встретили, но очень похоже, что шены ведут за этими землями наблюдение издалека. Захватить их не удалось.

Новости, подтвержденные также и шаанским разъездом: светловолосый не то пленник, не то гость господина ушел на землю шенов один, пешком, не скрываясь.

Фуражировка удалась, добыли припасов еще на две, может быть три недели. Разведка на берегу Касси показала, что там осела добрая треть людишек, сбежавших с прочих земель Торнов и живет там не сказать, что припеваюче, но в относительном благополучии. Эти земли Таг Шаан стережет как свои без шуток, а не просто пускает для виду кататься на конях пару-тройку деревенских дураков.

Когда все эти парни закончили доклады, получили распоряжения и убрались восвояси, в комнату прошла Нэйдже. Бриан уже знал, что по мнению жены, у их детей не было времени на беспечное детство, поэтому она брала мальчишек с собой, решая любые мало-мальски важные дела, но сейчас рыжая явилась одна, оставив даже своего ворона. Она припомнила, что сын старшего конюха Тори покинул надел через месяц после своего возвращения и переехал с семьей куда-то вглубь страны, получив за былую верность небольшую награду, которой ему должно было хватить на первое время.
Нэй принесла мужу договор, составленный и подписанный по всем правилам (второй экземпляр был, конечно же, у Шаанов), но сейчас, когда Бриан уже сутки как был дома, она пришла не за тем, чтобы обсуждать дела и планы, а затем, чтобы хотя бы ненадолго выбросить их из его и своей головы. Бремя ответственности, ставшее привычным за два года вдовьей безнадеги, вдруг навалилось на плечи непосильным грузом и Нэйдже как никогда желала вспомнить, что в жизни есть еще что-то кроме войны и бедствий. Она видела, конечно, что Бриан не вернулся с войны, а принес ее с собой, но знала средство забыть об этом хотя бы ненадолго.

Письмо-доказательство подделки было отложено в сторону и перевязано лентой для отправлений. Теперь есть доказательство подделки, причем со стороны Короны. Это меняло правила игры, конечно, но совершенно не оправдывало Тага Шааана в том, что он практически вымогательством достиг заключения договора. Кстати о договоре. Подготовился ублюдок, не просто так собрался помогать, хоть всё это время его "просто так" и защищал род Торнов. Благодарности нет и не может быть у купцов, есть только выгода. Такие уж они. Ну что же, зато теперь понятно, чего он тут оказался и решил половить рыбку в мутной воде. В такой водичке ещё крокодилы водятся.

Первый гонец поручил уже заготовленный ответ - вместе с обозом и с десятью копьями, привезти в заставу провианта на неделю, инструменты для ремонта и послание для Никара. Заключаться оно будет в следующем: С дополнительным десятком приступить к восстановлению заставы, но на завтра отправить обратно три десятка бойцов, самых уставших. Всего должно остаться столько же, включая свежих. Так же передать, что мне очень нужно выйти на контакт с степняками. Вот как хочет, хоть в силки заманимает, мне нужно, чтобы он поймал степняка или другим образом сообщил племенам, что Торн хочет с ними говорить. Впервые за сотню лет. О том, как им перестать жрать землю и дохнуть на наших копьях. Пусть определят делегатов. Так же, передать Никару, что скорее всего, сменный десяток будет через два дня.

Второму гонцу, от Гарниса досталась весть радостней. Необходимо поискать в деревне следы тех, кто её сжег и собрать остатки припасов. Если деревню сожгли не для виду, то припасы частично остались, равно как и скот может быть поблизости. Если же для виду, то всё будет чистенько до этого момента. Затем полусотне и сотнику необходимо прибыть в крепость на отдых. Хватать "этих подлецов" можно и нужно, доставить так же в крепость. Никого не калечить без явной нужды. А будут сопротивляться, значит, степняки их убили.

Разведке так же досталось новое поручение - изучить протяженность границы Шаанов с Торнами, особенно тот перешеек, который соединяет захваченный правый берег реки с владениями Шаанов. Сделать крайне аккуратно, не обозначая явного интереса. Определить расположение воинов Шаанов, где у них кто и сколько человек. Если будет возможность, распространять слухи, что жену свою Торну упрятал в темницу, за что - не ведомо.
Хорту - обеспечить приём полусотни Гарниса и подготовить лучников к скорому переходу, а так же начать свободными людьми и лучниками осваивать производство арбалетов, несколько из которых находятся среди трофеев. За чертежами к Бриану, он покажет книги, где они содержатся.

...

Бриан молча созерцал, как супруга ярко-рыжим солнышком появилась в его комнате. Со временем она стала не только красивей, но и куда как родней. И хоть демоны льера навсегда останутся с ним, было особенное наслаждение в том, что хотя бы иногда можно будет о них забыть. А потому он взял девушку за руку и на час исчез из мира проблем, логистики и подготовке к войне с соседом.

Что-то подобное, наверное, должен чувствовать скот, которого ведут на заклание во имя высших целей. Не в плане возвышенности момента, чистых небес, священных птиц, дуновения ветерка и всего такого, что обычно предшествует подобному, а в плане натянутой веревки, сковывающей волю, дрожащих ног и абсолютного неведения, что будет потом.
Северянин шел на запад, совсем не понимая, для чего это и зачем нужно было покидать безопасные земли, идти куда глаза глядят навстречу весьма глупой и бесполезной смерти. Единственное, что он знал – то, что нельзя останавливаться в этом бесконечном пути, потому что если он не выполнит часть своего уговора, вся его память так и останется во тьме. Нет ничего хуже для человека, чем не знать, не понимать, кто он, какого рода-племени и ради чего вообще живет на этой земле.
Еще он знал точно, он должен идти на запад, чтобы встретиться с человеком, которого он узнает при встрече, и сослужив ему службу, он сможет вернуться наконец домой, где бы этот дом ни находился. Сколько придется служить, он не знал, и сколько идти – тоже, как и облика человека, к которому идет. Вчера вечером северянину показалось, что тот благородный, который был так снисходителен к нему – именно тот, кто ему нужен, но утром проклятая веревка только туже впилась в шею и потянула его за собой.
Если бы это безумие, желание достичь цели, было единственным… Иногда на северянина находило затмение разума, которое не позволяло ему поднять руку на тех, кто этого явно заслуживал или наоборот, заставляло убивать тех, кому стоило еще жить да жить. Так и случилось с этими кочевниками. Хоть и добрый щедрый господин, который снабдил его одеждой, не позаботился о каком-нибудь хорошем ноже или чем-нибудь остром, северянин прекрасно знал, что можно выждать момент и лишить жизни любого из тех, кто здесь хватал людей. Несмотря на весь гнев и всю ненависть, грызущие его изнутри, к этим охотникам за людьми, он безучастно стоял и смотрел, как его увязывают словно теленка на убой, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Почему-то над ним довлела уверенность в том, что эти люди доставят его туда, куда надо, а потому приходилось просто терпеливо стоять и смотреть, как тебя превращают в безмолвную скотину в прямом смысле этого слова, потому что местного языка он не понимал и не разумел.

Он вернулся к тому сонному состоянию, какое бывает у сторожевой собаки, когда опасность миновала. Никому ничто не угрожает, можно положить морду на лапы и изредка косить глазом по сторонам, а вся суета и возня вокруг тебя не касается, потому что твой мир ограничен длиной цепи и можно только ждать, когда тебя спустят в следующий раз, ждать, как чуда, чтобы хоть что-то произошло.

Когда смотришь на свет глазами собаки, между людьми видится гораздо меньше различий, чем они сами себе представляют, всерьез полагая себя полубогами, а соседей – невежественными варварами. Дом, в который его привели, когда стемнело и по земле пополз холод, ничем не отличался от предыдущего: так же стоит, возвышаясь над прочими, внутри так же сидит человек, который видит себя на голову выше своей стаи, и так же все глядят ему в рот, ровно оттуда сейчас вылетит птичка-мозгоклюйка. А то, что стены из камня или из ткани – так это не имеет значения.


Северянин смотрел на того, кто говорил на его языке, чистыми, ничего не понимающими глазами маленького ребенка, и знал, что это смотрится жутко на изрубленном бородатом лице. Этот человек вел непонятную ему игру, но не обязательно помнить свое имя, чтобы не забыть старую истину про змею и сапог.

- Расскажу все, что знаю, - ответил он, потому что никто не велел ему молчать. – Но знаю слишком мало, чтобы это могло кого-то устроить. В поместье меня везли под охраной, надев на голову мешок. Видел десяток солдат, еще два десятка на заставе, когда шел мимо утром. Это то, за что я могу ручаться. Просил доброго господина отпустить меня, он отпустил. И вот я перед вами.

- Деингар, помощник счетвода, признан виновным в убийстве своей жены Рамии и ее любовника, бойца городской стражи, спящими и беспомощными, - зачитали над его головой сопроводительную записку, когда тот, кого по бумагам звали Деингаром, предстал пред управляющим алмазного рудника Теннетом – невысоким, пожилым, совершенно не похожим на грозного властителя душ и жизней человечком. Человечек щурил подслеповатые глаза, а читавший бумагу юноша при нем, хотя и сам был в цепях, верно подсказывал своему начальнику:
- Годов тридцати-сорока, телом здоров и крепок. Засиделся в помощниках-то…
- В шестую, - коротко бросил начальник, переводя взгляд вдаль, на хвост длинной человечьей цепочки новоприбывших смертников. Хвост он видел отлично, следовало только запомнить этих людей, потому что подойдя ближе, они превратятся в размытых призраков.
- Этого в шестую! – пронзительно крикнул юноша, и счетовода, дернув за цепь, соединяющую запястья с ошейником, повели к черному провалу в земле. Над ним красовалась косо прибитая табличка с корявой надписью «6». – Cледующий!

Сколько он провел там – высчитал позже, по бумагам. Два месяца, которые быстро слились в один бесконечный кошмар. Прикованный к своему месту работы, вынужденный бесконечно долбить киркой камень при свете факела в еще более мучительной жаре и духоте, чем та, что царила наверху, прерываясь только на то, чтобы урвать себе жидкой похлебки из одного на весь участок котелка, и недолгий сон, он довольно быстро потерял и счет времени, и даже желание разговаривать с товарищами по несчастью, которые, как один, твердили что невиновны до тех пор, пока набившаяся в легкие пыль, грязь, темнота и побои не убивали их прямо за работой или по ночам. Происходило это быстро – никто не прожил здесь дольше полугода.

Когда ни с того ни сего за ним пришли, отцепили от кольца в стене и выволокли на поверхность, он на какое-то время ослеп от палящего солнца и мог только покорно идти туда, куда того желали надзиратели. С него срезали покрытые коркой грязи лохмотья, отпилили ножом кишащие живностью волосы, сунули в руки отполированную тысячами прикосновений рассохшуюся ручку колодезного ворота и велели крутить; добытое ведро воды было вылито ему же на голову. Так повторялось до тех пор, пока убийца по имени Деингар не стал хотя бы отдаленно напоминать человека.
Рубашка каторжного покроя отличалась тем, что надевать ее следовало через ноги, а затем завязывать на плечах и руках. Штаны, сшитые по внутреннему шву, точно так же соединялись на внешней поверхности бедер. Здесь, на руднике, вообще редко кому приходило в голову одевать заключенных, но уж если возникала надобность, снимать ради этого заклепанные кандалы никто не собирался.

В очеловеченном виде Деингар снова предстал перед управляющим, только теперь тот был один и, видимо, оттого, отличался скверным расположением духа. Суть проблемы была изложена убийце вкратце: поскольку писарь отбыл свой срок и вернулся на волю, ему требовалось отыскать замену. Помощник счетовода выглядел подходящей кандидатурой: достаточно умен, чтобы вести бумаги, но недостаточно хитер и сметлив, чтобы работать самостоятельно. Такой грамотей-полудурок был то, что надо. Вдобавок мотать срок ему светило еще девять лет, значит, не придется скоро искать замену.
Совершенно не спрашивая его желания, его ногой подтолкнули к столику с письменным прибором и велели для пробы написать свое имя…

Первую весточку от того, кто сохранил в тайне, на какую из многочисленных работ был отправлен Гэлион ле Торн, дав ему новое имя и преступление, он получил вскоре после своего стремительного карьерного роста, три года назад, и заключалась она в следующем: брат отправился в долгий военный поход, оставив на хозяйстве беременную жену-чужеземку.
Через год дошли слухи о том, что брат был убит в бою, но жизнь Деингара осталась неизменной, сколько бы он ни ждал обещанных перемен.
Месяц назад ему сообщили, что Бриан ле Торн – один из тех немногих, кто сумел вернуться домой, да еще и с победой, и привел с собой две сотни отборных головорезов. «Придется подождать еще, не теряй надежды…» - и никаких конкретных сроков.
Между тем, даже легкая работа в этом проклятом месте не делала его здоровее, моложе и сильнее, но что еще хуже, она убивала начальника, и вконец расхворавшись, он написал прошение об отставке и теперь все больше ждал, когда же корона пришлет того, кто сменит его на этом посту, взвалив рутину на своего ручного убийцу и только для авторитета присутствовал неподалеку. Ждал молодого, резвого и здорового, которому не нужны дополнительные глаза и руки на цепи. У Деингара осталось последнее средство, и это средство сработало. «Ты узнаешь того, кто придет за тобой» - был дан ответ. Не более, не менее.

С тех пор прошло уже три недели, и Деингар, как десятки раз до этого, стоял рядом с начальником, осматривая новых живых мертвецов. Для него давно не было секретом, что людей не хватает все стране, не хватает даже преступников, и для того, чтобы рудник работал, его управляющий водит дружбу с шенами, с теми самыми степными дикарями, которые были злейшими врагами рода Торнов. Они, конечно, не ловили преступников, они попросту похищали крестьян и зазевавшихся путников, чтобы продать их в соседнем округе и даже не за деньги – торговать бы с ними все равно никто не стал – а за еду, по курсу один здоровый мужчина за один мешок еды. Неважно, какой. По бумагам эти люди проходили как «перебежчики в степь», и среди них Деингар одно время узнавал своих крестьян, пока не понял, что люди в его феоде попросту закончились.

Сегодняшняя партия «перебежчиков» ничем не отличалась от прежней, кроме одного: замыкающим в живой цепи шел человек диковинного вида. Низкрослый, сложенный, как воин, густо покрытый фиолетово-желтыми синяками, старыми шрамами и незнакомыми татуировками. От всего этого оставалось не так много чистой кожи, но все-таки нельзя было не заметить, что он белый. Белая шелушащаяся шкура, белые выгоревшие волосы, светло-карие, почти прозрачные пустые глаза. Гэлион узнал его, хотя не только видел первые, но и вообще не представлял себе, что где-то могут жить такие люди. Пустые карие глаза вдруг ожили и уставились на Гэлиона, как на родную мамочку.
- Дурак-дурак, но сильный, - заявил, ничего не замечая, молодой шен, поднимая руку белого и улыбаясь во всю пасть. – Работать будет за двоих! Не говорит, не драться. Как ребенок. Дашь за него полтора мешок?

Деингар. Это имя успело врасти в плоть, отчётливо запечатлиться в мозгу. Он никогда не забывал о том, кто он есть на самом деле. Но теперь он ощущал себя Деингаром. На это имя он откликался с куда большей готовностью. А когда-то его звали Гэлион.
Рудник медленно убивал Деингара. Неспешно, но настойчиво сжимал свои тиски вокруг его шеи. И мужчина постепенно начинал терять терпение. "Придётся подождать". Эта фраза вызывала моментальную вспышку гнева. Сколько ещё он должен ждать?! Разве отданных сил было мало? Но нет, нужно ждать ещё и ещё. И мысли о том, что при иных обстоятельствах он мог быть уже и вовсе мёртвым, ничуть не смягчали этот жгучий гнев. Он не мог вот так умереть. Он рождён не для того, чтобы сгнить в этом проклятом руднике! Нет. Его ждёт величие! Величие, власть и слава! А ещё голова брата прекрасно будет смотреть на центральных воротах.
Вид бледнолицего человека вытянул Деингара из лавины грёз. На лице мужчина показалась еле заметная улыбка. Дождался? Недолго осталось? Но нельзя подать вида.
- В таком виде он и за одного себя-то сможет работать?- скептически заметил Деингар,- ты хочешь, чтобы я заплатил только лишь за цвет? Так не пойдёт.
В действительности Деингар готов был отдать и два мешка, может даже и три. Да пусть этот дикарь хоть захлебнётся этими помоями, которые давались в качестве платы!

- Заплати ему кровью, - угрюмо на торговом произнёс северянин с каким-то удовлетворением. Он смотрел на почти полную копию недавнего господина, только похоже, копия эта родилась не совсем под счастливой звездой. Когда он смотрел на этого человека неведомая прочная нить, связывающая их обоих, мельчала, истлевала, истончалась полностью, стоило же отвести взгляд хотя бы в сторону - северянин чувствовал как невидимая удавка сдавливает ему шею. Да, он нашёл того кого искал. В этом не было сомнений.
- Боги свидетели: эти любители падали потеряли всяческий стыд! Собираясь в разбойничьи десятки, а то и полусотни, опьянев от жадности, они уже ленятся кружитьпо степи, выискивая путников. Они нападают на слабозащищеннве карьеры,шахты и прииски, бьют стражу, забирают рабочих и продают в соседнюю провинцию. Заплати ему кровью. Кто-то должен начать.

Бриан мог не сомневаться, что две сотни его людей пойдут за ним, даже если он вознамерится мириться не с кочевниками, а со всеми тварями подземного мира, вера в которых почти у каждого из них была своя, но с сотниками дела обстояли куда как непросто. Нет, они не давали повода усомниться в своей верности, и все же то решение, которое может принять благородный, видящий далеко вперед, решение переступить через реки пролитой крови и годы вражды, выбивает землю из-под ног у того, кто видит своими глазами: ни его дома, ни семьи, ни даже деревни больше нет, он последний, и с теми, кто в этом повинен, приказано вести переговоры. Ладно бы они прошли, выжигая эту проклятую степь так, чтобы в ней не осталось даже суслика, а потом предложили сдаться выжившим шенам, но дела-то обстояли как раз наоборот...

Вестовые разлетелись обратно по своим местам, минула ночь, и едва выслушав утренние донесения о том, что пока новых гонцов не было, Бриан был едва ли не сбит с ног задыхающимся от бега солдатом, которого пропустили к хозяину, видимо, поняв что-то по перекошенному лицу и вытаращенным глазам. Знаком попросив воды, он хлебнул ее, закашлялся и наконец обрел голос.
- Господин, прошу простить... Дело срочное... Сюда идет полста конных, с оружием. Знамена Шаанов. С ними кто-то важный, в лицо не знаю. Все нарядные, красивые, как на парад. Музыку играют, не скрываются. С ними двое. Наш Кан, что ходил в разведку за реку, и какой-то чудак с плоской мордой, ровно его жена сковородкой била. Мне десятник коня дал, да тот захромал... Прости, господин... Вон они, слышишь...
И действительно, вдали послышался какой-то развеселый марш.

- Ай, как хорошо! - просиял льер. Он-то всё голову ломал, как заставить Шаана самого приехать. Вот и пожаловал, красавец, сам. Ай да сволота.
- Ты отдыхай. Посыльный! Передать Никару, что Шааны пожаловали в замок и что если от нас нет известий двое суток, уводить ему надобно людей по тропкам на восток, в обход степей и искать лучшей доли. Хорту передай тревогу, десятникам по кулакам разойтись. Как зайдут гости, ворота и закрывать. - распорядился тут же в догонку уже другому вестовому, сорвавшемуся с места.
- Нэй! Детей охране и сама будь с ними рядом. - это уже супруге.

Льер прошёл в соседнюю комнату и снял с крестовины доспех, надел его без поддоспешника и, пока затягивал многочисленные ремешки и завязки, прикинул, что он хотел обсудить с соседом. По всему получалось, что две последние ночи прошли ОЧЕНЬ не зря и кое-что упорядочилось в голове. Хороший день хорошо начинается. Ле Торн мрачно улыбнулся, одел тюрбан, за ним шлем и решительной, бодрой походкой пошел навстречу известиям.

Встречать гостей льер будет верхом на Огне, как и те из его людей, кто с лошадьми, при оружии и остроконечные шлема его пехотинцев и лучников замерли каждый у своего места. Кто на вышке, кто на стене, кто под стеной у караулки. Лица спокойны и мрачны. И правильно. Теперь оставалось лишь подождать, как устроятся непрошеные гости, да что скажут. А он послушает.

Процессия приближалась красивой бодрой рысью - ухоженные породистые кони, украшенная сбруя, попоны, плюмажи, верхом такие же холеные люди, явно не знавшие или давно позабывшие, что такое нужда и любая работа, кроме воинского дела, каждый в полном наборе доспеха и при оружии. Все они были готовы к бою, но держались так, словно приехали на свадьбу, несколько человек при трубах и барабанах играли веселый марш. Впечатление беспечности и праздника портил только характерный строй охранения.
Подъезжая ближе к Бриану, всадники перестраивались, словно натыкались на невидимую стену, пока наконец из-за их спин не вышли вперед двое: верхом на жеребце цвета слоновой кости - ярко и нарядно одетый мужчина лет сорока, немного рыхлого сложения, но отнюдь не похожий на мешок с репой, чего о нем нельзя было сказать три года назад, в более спокойные времена, и рядом с ним, на скромном и порядком утомленном всей этой суматохой пегом мерине - невзрачный, почти незаметный, высокий и худой человек в неброской одежде и тюрбане блекло-желтого цвета с несообразно дорогой нефритовой пряжкой в виде печати Янтарного Дворца. Кто-то мог бы принять его за слугу, и совершить, вероятно, последнюю в своей жизни ошибку.
Такие люди сами по себе были и оставались никем - не имели власти ни судить, ни приказывать, ни наказывать. Не носили ни оружия, ни доспеха, и обычно не вмешивались ни в чьи дела. Они служили глазами и ушами Короны, и обязанностью каждого из льеров было обеспечить такому человечку возможность увидеть то, что хочет видеть Корона. Переговоры двух соседей не относились к тому, в чем Бриан или Таг имели право отказать, убийство же, или иное преступление в отношении такого наблюдателя было причиной появления у благородных господ огромной, непроходящей головной боли.
- Славное утро, мой добрый сосед! – звучно и доброжелательно провозгласил Таг Шаан. Его глаза оставались холодными и недобрыми, но для протокола это не имело значения. – До меня доходили вести о твоей смерти, как же радостно видеть тебя живым! Жаль только, что наша встреча омрачена небольшим недоразумением. Во исполнение нашего договора о защите, обходя деревню Инор, что на берегу реки Быстрой, мои люди застали рядом с амбаром двоих незнакомцев… - Он поднял руку, и из тыла отряда вывели под уздцы двух коней. Верхом на одной, привязанным к седлу, ехал, по-видимому, невредимый, солдат по имени Кан с застывшим взглядом и полным отсутствием надежды на лице, на другой болтался, как мешок, молодой шен, не старше четырнадцати. У этого был рассечен висок, кровь уже застыла бурой змейкой, убегающей под халат, но даже то, что эти люди, по слухам, рождались в седле, не помогало ему сейчас удержать равновесие. Зато с этим прекрасно справлялись крепкие, мастерски завязанные веревки. – Сей юноша утверждает, что он – твой верный человек по имени Дан, и убеждал этого дикаря сдаться в плен. Все мы знаем, что с тем же успехом можно уговаривать змею не жалить. Если ты признаешь этого человека своим, я передам его тебе невредимым, однако беседы с шенами за амбаром бросают тень на доброе соседство и требуют незамедлительных объяснений.

Конные готовились правильно. На пяточке площади перед внутренними постройками крепости, они становились этакими восьмилапыми двухгловыми целями для лучников, вольных бить с полукруга, в любую из частей тела по выбору. Ни в чем не повинные вояки всё видели и наверняка внутренне кричали о том, что нельзя позволить за собой закрыть ворота, но они закрылись. Тяжело ухнул засов и зазвенели цепи позади выстроившихся копейщиков. Никто не держал оружие наизготовку, не бросал неприязненных взглядов и не угрожал. Но сама ситуация была не в пользу приехавших. Ни со стороны опыта, ни со стороны численности, ни со стороны положения, судьба всадников, случись драке, не внушала добрых ожиданий. Это было мнение льера и сами всадники, а так же их десятники могли быть иных взглядов. Головотяпства в оценке своих сил Бриан уже насмотрелся вдоволь.
По мере приближения посла, а равно как и Тага, господин Торн сдержано улыбался и, под конец, когда Шаан уже произносил свои осторожные речи, заводя себя в волчью яму, Бриан уже блистал зубами во всё загорелое лицо. Даже веселье в глазах было, недоброе, но было.
- Да, дорогой сосед, слухи о моей смерти сильно преувеличены, как видишь. Не только я, но и отряд мой цел и здоров. И жаждет дальнейшей службы в приграничьи во славу Короны и на благо страны. Но послушай, что ты говоришь, любезный! Твои люди смели задерживать кого-то на моей земле? Ах да, договор.
Бриан повёл коня поближе к Тагу. Всадники взъерошились, но и лучники на стенах весело переглянулись.
- Договор силен до тех пор, Таг, пока его соблюдают обе стороны. Обе. Я прав? Вижу, что прав. И вот мне сообщают, что ты, как и полагается, кхм, доброму соседу, появился, когда неведомая хворь выкосила почти всех моих людей в крепости и предложил этот договор. Послу, возможно, не известно, но получается, что аккурат под конец смертей от отравленного риса в моих хранилищах, появляешься ты, Таг из рода Шаан и предлагаешь свою помощь в охране моих земель, а в ответ получаешь правый берег реки Касси в управление на 20 лет. Как там было? "Оберегать земли достойного рода ле Торнов, как свои собственные.", да? И видишь ли какая незадача. Твои люди владеют сейчас этим правым берегом и охраняешь ты его в самом деле замечательно, мои люди свою часть договора выполнили. Но как-то так случилось, Шаан, что будучи здесь всего два дня, я нашел целый лагерь степняков у себя на землях, стоящий, судя по вкопанным столбам, уже очень давно. И ни один из твоих разъездов, а остановил я их достаточно, в упор не видел этот лагерь. Я нашел его за два дня, ты не видел его два года. Это требует объяснений. Если посол желает, мы можем прямо сейчас поехать туда и я покажу лагерь, который мои люди не успели бы построить и обжить за те два дня, которые я провел здесь с тех пор, как прошел через земли Шаанов. Получается, Таг из рода Шаанов, что мои люди выполнили договор, а ты договор не выполнил, а потому, дорогой друг, считаю, что договор этот расторгнут тобой. Следовательно, ни пребывание твоих людей на моей земле, ни управление правой стороной реки Касси тобой не справедливо и не имеет оснований. Исходя из этого, повторюсь, какое право твои люди имеют задерживать кого бы то ни было на моей земле?
Бриан подъехал поближе ещё и лучники на стенах уже встали полубоком, жадно ловя взглядами любой намёк "гостей" на неправильное поведение по отношению к господину, возящему Тага носом по дерьму. Фигурально выражаясь. Сам Торн старался, очень старался не смахнуть одним движением голову Тага, но для этого надо подскакать поближе, это завяжет бой. Спокойно.
- Так что, Таг Шаан, мы поедем, чтобы я тебе показал этот лагерь или ты уже тут готов подписать отказ от договора и мне не придётся тратить полдня вашего драгоценного времени? - Бриан всё же дал возможность Тагу сохранить лицо и не быть натолканным рылом в сточную яму степняков почти в самом прямом смысле этих слов, да еще перед послом Короны. Позже, Таг найдет способ спихнуть вину на какого-нибудь десятника, не особо нужного и отношения соседей, хоть не будут такими же, как раньше, всё же не скатятся до войны. Бриан закончил и ждал, а Огонь, чувствуя, как закипает нрав его хозяина, начал нетерпеливо приплясывать, разминая мышцы, да позади льера ветер трепал боевое знамя ле Торнов. Не успели ещё повесить мирное.

Деингар удивился, услышав слова северянина. Конечно, пленники редко когда отличались кротостью, но как правило высказывали они либо мольбы в отношении себя, либо же активно ссылались на свой очень богатый род, тесные знакомства с сильными мира сего и всё прочее в таком духе. Т.е. давили либо на жалость, либо на страх. Деингара подобным пронять было невозможно. Но этот светловолосый говорил совершенно иначе. Он как будто и не чувствовал оков на себе, а приведших его шенов считал не более, чем проводниками. Но глядя на то обилие синяков, покрывавшее северянина, Деингар никак не мог понять почему. А поэтому действовать он пока не спешил. Посмотрим, что скажет шен.