Большая дорога маленького человека

Бриан наклонил голову, прижав ладонь супруги щекой и плечом и ответил:
- Три года, один месяц и четыре проклятых дня.
Он прекрасно видел, что почти все её украшения исчезли, что охрана Шаанов, если эти пятеро за её спиной соседские, были здесь скорее для того, чтобы она не могла предпринять что-нибудь резкое, вроде приглашения на помощь их касту воителей из более благополучных земель, что надел почти умер и что с этим всем он теперь уже точно разберется. Но не сказал. Это и так всё было понятно без слов.
Дочка пискнула, когда он подвинул её, снимая остроконечный шлем и водружая его на голову старшего, а тюрбан - на младшего из сыновей и снова усадил маленькую на плечо.
- Но есть то, что не ждёт и чему ты будешь очень рада, Нэй. Помнишь того, кто достал мне этого красавца? - льер кивнул на Огня, подразумевая ещё и большой шлейф других воспоминаний и событий, далеко не все из которых были приятными. Но шутка с пленением друга затянулась и пора её заканчивать. - Так вот, я его привёз. И если ты ещё не разучилась врачевать за делами хозяйскими, то ему нужна помощь лекаря. Конечно, если сочтёшь необходимость просить за человека, хамившему мне перед строем.
Бриан снова улыбнулся и, уже не желая тратить попусту время, крепко обнял супругу, чувствуя, что голова начала кружиться от запаха её волос, от теплоты родного сердца рядом. Стоять, пока не время.
- Сыновья, кто из вас сможет отвести боевого коня и как следует за ним присмотреть, а? - Бриан наклонил голову, чтобы дочке было удобней снять с него белый шарф-платок и положить себе на плечи. - И как тебя зовут, юная госпожа? Я сейчас приду с северным человеком. Он красный, как рубин и сердитый, как сотня медведей. Ты его бояться не будешь?

...

Не прошло и сотни ударов сердца, как засов на двери камеры тяжело ухнув, поддался чьему-то усилию. В щели под дверью заиграли веселые огни факелов и шум нескольких пар сапогов, хотя какие тут на юге сапоги? Тапочки для танцоров, а не ботинки. Мягкие, лёгкие, из светло-бежевой кожи не пойми какого суслика. Смех один. Дверь распахнулась, отбросив ведро с водой на середину камеры и лужа стремительно ринулась к ногам пленника. Зашедший сердито засопел, но ругаться не стал, посмотрел за дверь, убедился, что никого больше в камере не появилось и вышел, встав сбоку, только рука с факелом торчала, чтобы был свет в коморке. В камеру зашел недавний благородный, который неправильный, только уже без шлема, тюрбана и шарфа. Он наступил в лужу, отступил вбок, где неровность пола давала сухое пятно и легко присел на тугой свёрток одеяла. Как будто к старому другу пришел, а не к смертнику в камеру. Блики света плясали по стенам, отражались в луже и глазах двоих мужчин, молча сидевших друг напротив друга и было время присмотреться без спешки.
- Вот снова увиделись, Аггей. - худой благородный поправил меч, положив его по обыкновению себе на колени и добавил, будто читал или вспоминал. - "Меня зовут Бриан ле Торн и послан с вами в помощь Береану и в охрану девушек.". Помнишь ли ты эти слова, старый вояка?
Льер совсем не был уверен, что разум не покинул этого человека. Плен, одиночество и истязания дорого могут стоить даже северянину.

Дверь открылась : северянин почувствовал это по сквозняку, лёгким ознобом пробежавшему по полу.
Злая земля: днём – дикая жара и кусачее солнце, вечером – могильный холод, словно усталое солнце забирало с собой все тепло, что оставалось, собираясь на покой. Какой рок занес его в эти края? Что за злая судьба лишила памяти о давних и даже совсем недавних прежних делах?
Кувырнулось ведро, и северянин растянул пересохшие губы в злой усмешке, провожая жадным взглядом небольшой ручеёк чистой воды.
Факел отразился на отблесках неровной лужи, и гаэтец сел, заставив себя глянуть в сторону света. Давешний большой начальник с оружием в руках. Он смотрел на незнакомца без неприязни, гнева или раздражения. Дав зарок судить по делам, северянин воздерживался от других оценок заранее. Это у чужака был повод судить о нем плохо, в конце концов именно этого гаэтец добивался, бросаясь землей.
И вот южанин сел. Смотрит на него немигающим взглядом суровых серых глаз, зовет как-то странно, надеется на что-то, по голосу слышно, что надеется. И Боги видят, пленник попытался вспомнить! На какое-то время светло-карие глаза остекленели, словно человек вел сам с собою неспешный разговор и позабыл на мгновение, что у него есть еще собеседник. Северянин произнес про себя сказанные слова в надежде оживить память. Слова молчат. Пустые. В них нет для него смысла.
Пленник смотрит на льера ожившим взглядом и еще до сказанных слов безразличные глаза выдали страшную тайну, которую собирался поведать этот человек. На внутреннем мериле каждого человека «свой - чужой» Бриан ле Торн был признан «чужим»:
- Я не знаю тебя, - он помолчал какое-то время и добавил, - господин.

Южанин молча принял ответ, задумавшись над тем, к чему его приведут заключения из услышанного. Мимо по разлитой воде дрейфовал кусок высушенной, что скала в пустыне, лепёшки. Ломать его уже начали, пленник же, "так ему и надо". А на деле-то выяснилось, что и шутки всей не разумеет Ратез, не понял он, что его в полон берёт вовсе даже и не враг.
- Знаешь, да забыл. Не мудрено, треть жизни прошла. - медленно проговорил Бриан, не скрывая, насколько разочаровали его эти слова. Тем не менее, взгляд серых глаз пересекся с взглядом глаз карих. - Но я помню, как ты меня из смерти вытянул. Так что считай, что мы квиты. Останешься пока здесь на правах моего человека. Надумаешь других моих обижать, будешь отвечать, как все. Два дня собирайся с силами, а там или дело по вкусу найдешь или с попутным ветром отправишься куда шел. Для Короны ты считаешься погибшим при побеге и тебе же лучше не привлекать её внимание во второй раз.
Льер какое-то время смотрел на непотопляемый ломоть лепёшки, заходящий на второй круг и, повысив голос, обратился к кому-то вне камеры уже не на торговом:
- Мако! Охрана больше не нужна. Прикажи убрать воду с пола и принести сюда мой паёк, кувшин чистой воды, кружку добротную и второе одеяло. И лекаря. Пленника отныне считать одним из наших на правах раненного и поставить на довольствие. Дверь не запирать и снять эту грешную цепь. Выполнять.

Хлопнул себя по коленям и легко поднялся.
- Два дня, Ратез, я рад принимать тебя, как гостя. Рад бы дольше, но кормить и детей будет нечем.
И не дожидаясь ответа, покинул камеру, которая на ближайшие пару дней станет скромной гостиной. Его ждала жена, дети и подробный рассказ о том, как обстоят дела, откуда взялись Шааны и с чего вдруг все дружинники перемерли.

Пока тот, кто назвал себя Брианом ле Торном, вел свои речи, тот, кому они предназначались, по-звериному настороженно следил за ним светло-карими, а в свете огня - желтоватыми глазами. Но сквозь обличье лишенного шерсти животного понемногу проступала написанная на лице человечья, донельзя удивленная мысль: «А ведь этот благородный не соврал!». Можно подделать все, что угодно, кроме такого искреннего разочарования, как у человека, который обознался, увидев вместо старого знакомца лишь призрачное сходство в чертах случайного прохожего.
Он дал себе слово судить об этом благородном только по делам, а по делам-то выходило все чудней и чудней: некий бродячий пес осквернил действием повозку господина, пометив ее колесо, но вместо того, чтобы прикончить наглую тварь быстро или бросить стае волкодавов, господин привел пса домой, дал ему подстилку и еду, погладил за ухом да и предложил стеречь двор от тех, кому меньше повезло с добрыми незнакомцами на дороге. Согласен ли он? Еще бы! И пусть сотню ударов сердца назад он твердо намеревался сдохнуть от голода и жажды по своей воле, чтобы не доставить врагам такого удовольствия, как умучить насмерть какого-нибудь обидчика хозяйской чести. Пусть он не помнил себя, своего имени и дома, но свое место в жизни не забывал даже сейчас, и точно знал, что людям только раз выпадает возможность выбраться из этого места на свет.

Он уже было открыл рот, потому что слова присяги сами пришли в голову, и набрал в грудь воздуха, как другая, темная часть его души, та, которая бегала на двух ногах и знала собратьев не понаслышке, настойчиво, сквозь востороженные собачьи мысли пробилась худенькой мыслишкой: «может быть, это и вправду хороший чужеземец, но верить можно только побратимам и тем, кто с тобой одной крови, да и то с оговорками». Эта темная часть, хранящая память о каждом рубце на шкуре северянина, предостерегала его: этот человек из тех, кто думает, что закон и справедливость суть одно и то же и одновременно твердь, на которой стоит этот хрупкий мир, и святыня, попрание которой не просится никому – ни верным воинам, ни семье, ни друзьям… Ни, тем более, бродячей псине.
Всего одна мысль – и восторг испарился, истаял, словно и не было.

Вместо этого северянин произнес в спину несостоявшемуся хозяину:
- Если и вправду я когда-то спас тебе жизнь, как ты говоришь, а если ты говоришь, что это так, то это – истина, И не сочти за обиду мои слова. Отпусти меня. У меня есть незаконченное дело, оно не дает мне покоя. Мне почему-то кажется, что жизнь не просто так нас столкнула, и сведет еще не один раз.

Льер остановился у дверей, загородив собой вход у подоспевшего солдата с тряпками, тут же ушедшего в сторону с прохода. Бриан полуобернулся и ответил само собой разумеющееся, известное каждому мальчишке здесь:
- Ночью эта земля убьёт тебя надежней, чем солнце днём. До утра ты никуда не пойдешь, иначе грош цена моим усилиям и это не приказ, это добрый совет. Если не уважаешь свою жизнь, уважь меня. Утром уйдешь, коль так хочешь. А надумаешь уйти ночью, так дверь никто запирать не станет, охрану уже снял. Прощай, Аггей.
И вышел, не добавляя никаких команд своим подчиненённым. Не то уже раньше распорядился, не то наврал, что дверь не закроют и охрану уберет.

...
Утром, если Ратез это утро застанет, у двери, ровно в том месте, где стоял охранник с факелом, будут лежать хлопковые штаны с широкими и короткими штанинами, такая же рубаха без застёжек, зато с большим количеством завязок, кожаные сандали, льняная сумка с завернутыми в тряпицу двумя непотопляемыми лепешками и куском козьего сыра, да фляга, сделанная из местного странного дерева - вроде толстого и твердого стебля, но пустого внутри. На одежде сверху лежал деревянная бирка с свежевыдолбленными иероглифами и длинной бечевкой, наверное, для ношения на груди, под ним обнаружился небольшой кисет, но не с пахнущими трававами, а с десятком монеток разного достоинства . Рядом лежал обычный походный нож в ножнах, прямой и острый. У стены стоялар прислоненная к холодным камням большая соломенная шляпа, должная закрывать не только голову, но и плечи. Всё это убыло аккуратно сложено и не похоже, чтобы кто-то совал сюда нос для дележа "по честному."

Чужестранец ушел, а северянин еще долго смотрел ему вслед. Не оставляло ощущение, что кто-то здесь делает большую глупость. И этот кто-то стоит как соляной столб и пялится в никуда.
Куда и впрямь ты хочешь идти? И зачем? Боги, ответьте, зачем? Впрочем, что это он, знает же, что Боги глухи на оба уха, что к мольбам, что к проклятьям..
Уважь меня... не смог отказать - ушел на рассвете, не побрезговав и дарами, лишь на мгновение задержался, чтобы удивиться ткани, которую, гаэтец был уверен, он никогда не держал в руках. Это знание всплыло из мути в голове на поверхность, оставляя множество названий из ощущений; шерсть - ткань от грубой, жесткой и колючей до легкой, тонкой такой же колючей, но очень теплой, почти не мнется, лен - ткань тонкая, крепкая с матовый блеском, мнется от любого прикосновения; эта же была мягкой и теплой на ощупь. Чудно. Поистине много всего неизведанного в дальних землях.
Солнце светило в спину, когда северянин шел с чужого двора. Он шел не обратно, а на запад с упрямством лошади, учуявшей дом.

Вернувшись, Бриан застал детей и жену, чинно сидящих за накрытым столом. Нэйдже успела подготовиться к приему гостей и выставила угощения – тот же нехитрый паек, который причитался каждому в замке. Детям, в честь праздника, было выдано по горсти сушеных фруктов, и младшая с упоением жевала сливу, перемазавшись в ней до самых глаз.
Теперь, глядя на это изобилие со стороны, Нэйдже могла только догадываться, каким на самом деле видится мужу привычное убожество и скудность их быта.
- Ты говорил, приведешь какого-то гостя, - удивилась она, когда Бриан вернулся один, и в ее голосе слышалось скрываемое облегчение. Госпожа Торн не очень-то вникала, кого там привез с собой ее супруг, но сейчас было совсем не время принимать гостей. – Значит, никаких посторонних и это прекрасно.
С разговорами она не торопилась, просто глядела и не могла наглядеться на мужа. Наконец, выбрав момент, подала ему прочитанное письмо. Написанное на обрывке бумаги, беглым уверенным почерком, второпях, оно сопровождалось, тем не менее, сломанной печатью рода Кенрат, на первый взгляд – убедительно подлинной.
«Считаю своим долгом сообщить семье, что верный мой друг и побратим Бриан ле Торн пал геройски в бою близ Наргеп-Нои в землях Арент осенью сего года, в седьмой месяц нашей отчаянной кампании. Отряд его попал в окружение и был уничтожен. Последнего уцелевшего, найденного под телами погибших, отсылаю домой с этим письмом.
С почтением и скорбью, Унаир Кенрат.»

Хорошая ложь – лишь тонкая нить, вплетенная в полотно правды, и сейчас перед Брианом был труд весьма умелого ткача. Бои под Нагреп-Нои действительно были кровавыми, но он тогда стоял в правом крыле и о том, что кого-то взяли в кольцо при попытке зайти врагу с тыла, узнал много позже. Бриану же повезло потерять в этом бою всего лишь пятерых, и всех он видел мертвыми. Шестой его человек, бравый парень по имени Тари, сын старшего конюха в замке, пропал несколькими днями позже, в горах. Свидетели говорили, что он сорвался, упал в реку, и был тут же унесен течением. Искать не стали – в этой ледяной и бурной реке дезертировать можно было разве что на тот свет.
Знал Бриан и Кенрата, Рофа Кенрата, и тот был, если не другом, то по крайней мере неплохим приятелем, до тех пор, пока под Харнатанной его не проткнули копьем, как бабочку – иглой, чтобы сделать из нее дамское украшение в волосы. Рофу было восемнадцать, и он отнюдь не был дураком (дураки нашли свою смерть много раньше), но буквы давались ему много труднее, чем воинское дело, и каждую из них он вынужден был выписывать отдельно, иначе его письмена превращались не более чем в сомнительной красы узор. Руф, большой любитель баек из жизни своей родни, рассказывал и про Унаира – своего племянника, который провожал дядю на войну, гордо сидя у отца на шее и размахивая деревянным мечом. Другого мальчишке двух лет от роду не полагалось.

- Когда ты уехал, погасло солнце, - спокойно и буднично сказала Нэйдже, словно речь шла о чем-то само собой разумеющимся. – Но настоящие беды начались, когда я получила это письмо. Это было зимой, через три дня после того, как родилась Тэлия. В этом, впрочем, не было нужды, потому что Тари слово в слово рассказывал все это каждому встречному, и когда я только сломала печать, первые люди уже собрали пожитки и снялись с места. Вдова из чужих земель и четырехлетние мальчишки, которых некому воспитать – не те правители земли, которым хочется вверить свое будущее. Тогда уехали лучшие из простолюдинов, мастера своего дела, те, кому не составит труда найти себя на новом месте. А также те, кто служил тебе, но решил, что вдове ничего более не должен. Их с семьями тоже не было уже через неделю. Так мы потеряли с четверть населения. Я раздала земли тем, кто остался, но выдался засушливый год. Урожай риса не покрыл даже посевную, а посевы в полях сохли на корню и постоянно горели.
Люди, которых я посылала на разведку, вернулись с вестями, что у соседей те же беды, и они вынуждены продавать запасы своим же людям за бесценок, чтобы избежать голодных бунтов. Я раздавала зерно даром, зная, что людям нечем платить, но вскоре пришлось отказаться и от этой поддержки.
Другие разведчики ходили в степь, и донесли, что там все еще хуже – трава высохла и горит, скотина мрет от голода с такой скоростью, что шены не успевают запасать мясо. Зеленые земли по берегам рек меняют хозяев по два раза в день, так что рыба в этих реках – единственная выигравшая сторона.
Мы знали, что будет дальше, и успели подготовиться к набегам, но их было слишком много – отчаявшихся людей, которым нечего терять. Более всего им требовалось то же, что и нам – еда. Но еще они похищали людей – крепких, здоровых, тех, кто может работать, и молодых женщин. Остальных, при случае, убивали на месте.
Однажды в замок притащили живого степняка, - по лицу Нэйдже пробежала тень, шрам, оставленный в душе добросердечной знахарки, которая когда-то выхаживала одинаково героев и разбойников и твердила, что всякая жизнь имеет ценность. Тень, говорящая о том, что этого степняка ей выхаживать не пришлось. - Он все же рассказал нам, зачем они это делают. Оказалось, людей в степи пока еще не едят, хотя слухи ходят всякие, а продают. Куда? Да обратно нам, только в восточные земли. С этой войной там точно так же не хватает рук. Обменивают взрослого мужчину на мешок провизии, женщину – на две трети. Только эти люди становятся уже не крестьянам или ремесленниками, а «пленными беглецами, пойманными в степи», и по сути мало чем отличаются от рабов.
Через день после этого в замке началась череда смертей. Очень похоже на неизвестную болезнь, но я нашла отраву в запасах риса. Пришлось все сжечь, только поздно. В живых в замке остались лишь те, кого ты видел при встрече. Десять человек.

Тогда к нам приехал высокий гость, господин Таг Шаан. Привез с собой пару телег провианта и сделал предложение – его люди заменят мертвых и будут защищать твою землю, как свой дом. Взамен я отдаю ему в пользование левый берег реки Касси на срок двадцать лет.

Бриан даже не морщился. Он откинулся назад, прижался спиной к деревянной спинке стула и закрыл глаза, как бывало в моменты максимального напряжения не мышц, но мыслей. Множество мыслей, одна мрачней другой пролетали перед внутренним взором, чтобы занять своё место там, где были прорехи незнания. Одни были четкими и понятными, от них пахло чистой водой и честным трудом пахаря, другие роились, точно дикие шершни и их жала были наконечниками стрел, третьи были как птицы, озирающие прилегающие земли с немыслимой людям высоты, откуда деревни виднелись желтоватыми проплешинами на зелёных просторах надела, а крепости казались большими черными жуками с округлыми лапами башен и кольцами патрульных разъездов. Были ещё и многие другие, каждая из которых была поймана, изучена и положена на своё место. Льер осмысливал сложившееся положение и разум требовал ещё ответов.
- Договор тот, конечно, был изложен на бумаге, и второй он забрал с собой? - уточнил на всякий случай ле Торн. К еде он не притронулся, зная, кто её привез. Что же, на тот момент Нэй уже ничего не могла сделать, все ошибки допущены были раньше.
- Тебе следовало казнить паникера на месте, добрая душа. - пробормотал льер, поднимаясь из-за стола и направившись к окну, чтобы посмотреть в черную, как его мысли, ночь. - Но сделанного не воротишь. Где сейчас этот Тори? И яд... Уж больно знакомый почерк виднеется. И Шааны вдруг в сёдлах сидеть научились. И даже своё шутовство патрулями называть. Сдаётся мне, милая моя, интересные времена грядут.
Бриан улыбнулся маленько Тэлии и больше к теме бедствий своей земли не возвращался. Дела делами, а семья семьёй. И лишь позже, когда Нэй отправилась укладывать сорванцов, а Тэлия уже сладко спала, отмытая и довольная жизнью, всё ещё обнимающая отцовский шарф, Бриан оказался в пустом зале первого этажа.

По своему обыкновению, он сидел, подобрав ноги под себя, сложив немыслимым для живого человека образом, рядом лежала большая книга из трофеев, открытая на одной из страниц где-то в середине и освещенная единственной свечой на столе рядом. Недостаточно, чтобы читать, но вполне хватит, чтобы кинуть взгляд на страницу и припомнить, что там написано. Компанию ему составлял Хорт, поднятый посреди ночи, но давно привыкший к тому, что господин любит думать и совещаться в самое непригодное для этого время. Он молча стоял и ждал, только носки сапогов попадали в дрожащий круг света. Бриан думал и иногда перелистывал страницы, что-то ища. Наконец, он начал на хакэрэ - языке несчастной родины Хорта:
- Ты знаешь, я люблю читать. Ваш язык такой... словообильный. Всего много. И слов для описания и для указания. У вас даже "война" имеет восемь значений! И вот, в книге о вашей истории я нашел любопытные сведения. Среди крестьян и населения удаленных провинций в эпоху завоеваний династии Хин и до сегодняшнего дня попадались партизаны... Сейчас... "Кровожадные и коварные убийцы, способные без хлеба и воды по многу дней выжидать возможности убить наместника. От их рук пали..." ну далее не важно. Называются такие у вас... ммм... "Пха ге мул". Не могу перевести. Так вот, они входят в доверие к неугодному наместнику или устраивают засаду, отравляют еду, в общем, в фантазии не откажешь. И вот вдруг я замечаю среди крестьянских детей, взятых ко мне на службу удивительно умелых мальцов. Что среди лучников, что среди копейщиков. Взять, хотя бы тебя, сын мельника. Без сомнений, будь среди вас такие душегубы из книги, не сносить бы мне головы. Но вот случись мне самому искать подобных ребят, если бы мне потребовались умелые и отчаянные бойцы, готовые со мной пробраться в одно нехорошее место и пощекотать там кое-кого ножами, кого бы ты мне посоветовал? Мне с десяток умельцев нужно, умеющих тихо ходить и быстро лазать на крепостные стены. До утра подумай и скажешь, можешь ли кого мне насоветовать. Ну а кроме этого, завтра назначь два отряда пройтись по брошенным селениям. Нужно найти провиант. Люди могли забрать большую часть скота и птицы, но не могли унести сады. Нужно проверить каждый уголок и найти пропитание, тайники на голодные года и так далее. Ещё потребуется направить разведку к правому берегу реки Касси. Это ты ответственному о разведке передашь. Мне нужно знать, что там происходит, сколько там войск к завтрашней полуночи. И последнее. Ориентируй всех и вся взять степняков живыми и не калеченными, если получится. То есть, если живой, то не калека. Если калека, то не живой. Вопросы?

...
А до утра останется ещё много времени, чтобы достать шкатулку с письмами и начать сравнивать почерки на старых бумагах с тем, которым было написано письмо. Вероятность малая, что когда-либо этот человек состоял в переписке с Брианом или его братом, но надо было проверить. Что-то подсказывало льеру, что недалеко веревочка вьётся и нужно лишь ухватить её за нужный хвостик. Так льер и встретил утро, заснув над бумагами и положив на лицо гусиное перо с изрядно погрызенным краем...

Он точно слышал от кого-то, что степь по весне – великое чудо. Унылое, бескрайнее море пыльной травы вдруг превращается застилающий целый свет пестрый ковер, сотканный из цветущих наперебой растений, и все они спешат прожить свою короткую жизнь, пока солнце еще не вошло в полную силу. Но то ли северянин пришел не ко времени, то ли год выдался неудачный – вместо захватывающей дух красоты его встретила сухая трава, которая, как и он сам, не смогла набрать полный рост.
Жестокое солнце, которое так донимало его на дороге, здесь, казалось, просто взбесилось и вознамерилось зажарить живьем все, что посмело выползти на эту огромную сковородку. И надо сказать, что ему это неплохо удавалось. Тут и там северянин видел следы этой бескровной бойни – мертвых зверьков, не сумевших отыскать другой водоем взамен пересохшего, туши павших коней, овец, а порой коров и даже яков. Попадались и люди. Падальщикам здесь был пир, но на этот пир забыли подать воды, так что засуха убивала и своих жрецов так же, как и жертв.

Однако, сколь бы ни была жестока погодная немилость, назвать степь безлюдной было нельзя. Выход к оседлым землям стерегли, но дозорные, которых чужак увидел вдали, не тронули его – то ли не могли оставить своего места, то ли не посчитали, что безумец, решивший идти в степь пешком и почти налегке, стоит того, чтобы гонять за ним коней. Он шел почти час, не так уж долго, но достаточно, чтобы понять: как ни береги воду, взятую с собой в дорогу, тому, кто хочет выйти отсюда живым, понадобится запас побольше.

Когда трава не выше ладони, в степи, плоской, насколько хватает глаз, ничто не происходит внезапно, но кое-что случается неотвратимо. С того момента, когда северянин почувствовал на себе взгляд, а обернувшись, увидел всадников, у него уже не было шанса ни скрыться, ни убежать. От множества конных отделились трое, и хотя взрослые мужчины смотрелись довольно забавно верхом на линяющих лошадках с короткими ножками, эти кони размером с хорошего эркаратского волкодава бегали быстрее человека. Особенно быстрее человека, которого, еще и суток не минуло, остервенело били ногами.

Ему издали спутали ноги броском трех камней, связанных между собой веревками, и так же, не подходя вплотную, захлестнули шею ременной петлей, затем второй. Охота на человека шла отлаженным, привычным чередом, а поскольку жертва даже не сопротивлялась, дело это было немногим более волнительным, чем выдергивание морковки из грядки.
Похитители случайных путников - смуглые плосколицые мужчины, жилистые, такого же невысокого, как он сам, роста, разряженные, как на праздник, в меха и плотные, подбитые чем-то шерстяные халаты с яркими узорами, вооруженные луками, копьями и кривыми клинками. Держа пленника на двух растянутых ремнях, они рассматривали его, как невиданного зверя, цокали языками, щурили и без того узкие глаза, говорили на непонятном языке, пока наконец старший, у которого шапка была увенчана ярко-желтой тряпкой, не прекратил веселье.
Так северянин пополнил свою коллекцию знаний о том, как звучит приказ заткнуть пасть и двигать вперед на всех языках мира.

Подойдя ближе к остальному отряду, он увидел еще девять конных, шесть вьючных лошадок с ними и троих заводных. Ему связали руки, заодно сняв все лишнее, кроме обуви, штанов и нижней рубахи, повязали голову тряпкой, явно лучше некоторых понимая, что солнечный удар убьет эту диковинку быстрее и надежнее меча, вновь разглядывали и дивились такой невидали, как человек с белыми волосами. Насчет белой кожи надо было еще догадаться, потому что там, где она не была синей или черной от побоев, она стала красной от солнца. Спор вышел, насколько мог понять не знающий языка, о том, что он задержит продвижение отряда: для наглядности его заставили пройтись туда-обратно, и заплатят ли за этого человека достаточно, чтобы с ним стоило возиться, а не прирезать прямо на месте. С одной стороны – по меньшей мере, выглядит забавно, с другой – весь побитый, хромой, и по всему видать, не отличается покорным нравом. Конец спору положил глава отряда, на взгляд северянина – брат-близнец остальной дюжины, только с красной тряпкой на шапке. Он жестом велел добыче взобраться на заводного конька мышастой масти, так же знаком дав понять, что если белый гость не справится или не захочет подчиниться, то будет убит на месте вот этим вот копьем. Других пленных в отряде не было, зато степняки везли с собой вещи, как будто не вылазку делали, а снялись с насиженного места, и явно были чем-то обеспокоены. Впрочем, тряский шаг Мышастого довольно скоро избавил северянина от способности сосредоточиться на красотах степи или поведении ее обитателей.

Три или четыре привала спустя, когда ему позволяли ненадолго упасть на землю, однообразие степи, из-за которого казалось, что отряд развлекается бегом на месте, было нарушено темной полосой вдали. Стали чаще попадаться встречные и попутчики, тоже на конях или с повозками. Пешком здесь ходили только пленные, тягаемые на таких же ремнях за лошадьми. Северянина тоже заставили спешиться, чтобы кто-то случайно не принял его за важную особу.
Так они вступили в пределы не то огромной стоянки, не то места условленной встречи – бескрайнее море круглобоких шатров победнее и побогаче, лошади, лошади, халаты, пестрые ткани, узкоглазые люди, женщины с черными змеями кос, снующие под ногами дети, трескотня чужой речи, улицы и площади вытоптанной земли среди палаток, вкопанные в землю столбы под травяным же навесом.
Северянин провел у такого столба под охраной не менее двух часов, и все шло к тому, что здесь он и заночует, как вдруг его поволокли в большой шатер и поставили на колени перед большим начальником – пожилым степняком, по-настоящему богато одетым и окруженным, как любой обладатель даже небольшой власти, множеством прихлебателей. Уже знакомый старшина совал ему под нос его же новенькую верительную бирку что-то спрашивал у него на своем языке, на том, что господствовал в землях льера Бриана и на каких-то еще, но северянин не понимал ни слова. Наконец, степняк в отчаянии развел руками, а его господин впервые проронил несколько слов.
Ждать пришлось изрядно, но в конце концов подручный вернулся с еще одним кочевником. Этот заметно отличался от прочих: был одет беднее и по другой моде, явно недолюбливал и высокого хозяина, и его людей, смотрел волком, но не имел возможности отказаться от вежливого приглашения. Только когда ему указали на белого пленника, глаза чужака на мгновение стали такими круглыми, что можно было подумать, он просто притворялся до сих пор, что рожден в степи. Впрочем, толмач, а это был толмач, быстро взял себя в руки.
Первым делом он снял с пояса бурдюк с водой и достал из-за пазухи кусок сушеной конины, вручил все это пленнику, затем начал перебирать разные языки, внимательно наблюдая за своим немым собеседником. Некоторые из них казались северянину знакомыми, но он все равно не мог вспомнить значения слов. Некоторые слова казались именами, которые он когда-то слышал, но забыл. Время шло, хозяин терял терпение.
- Эй, Теперь-не-воин, если б моя знать, что твой дурная голова завести тебя в такой беда, я бы отрезай ее сразу, - наконец сказал толмач на торговом. Голос звучал грубо и повелительно, словно приказ склониться перед величием, поцеловать кому-нибудь сапоги и вообще проникнуться благоговением. На плоском лице, напротив, отражалась лихорадочная работа мысли и такой знакомый расчет: «скольких я успею положить, если начну бой прямо сейчас». По всему выходило, что немногих. – Я твоя не вытащить. Не сейчас. Держись. Господин Тасай – человек хана. Если твоя молчать, то ехать прямо к хан, а там нет никакой надежда. Скажи ему, что он хочет. Тогда они продай тебя обратно в зеленую землю.
Люди Тасай, которые найти тебя, бежать от большой отряд воин, который вдруг вернуться на земли каменных домов. У тебя знак человек, который считай эти земли своими. Хан Торн. Откуда? Сколько их? Зачем они посылай в степь такой глупый шпион?

Ночь была потрачена не зря – ближе к раннему весеннему рассвету Бриану снова попался на глаза этот почерк. Им было писано приглашение Гефею ле Торну явиться в Янтарный Дворец для вручения награды и участия в празднике по случаю победы почти пятнадцатилетней давности. Подпись тогдашнего правителя, но, конечно, он не сам марал бумагу. Этим занимался кто-то из писарей военного крыла, из тех, что ведут летописи и переводят чернила на бесконечные приказы высшего командования. Эти же люди сопровождали военачальников и в походах – при своем полководце Бриан видел по меньшей мере четверых грамотеев. Двое молодых, едва ли умевших рисовать буквы в то время, когда еще был жив Гефей, один почтенный муж, для которого этот поход явно был последним, и один средних лет.

Ближе к вечеру, вернувшись к себе, господин Бриан обнаружил, что его гостиную заняла небольшая дружная компания посыльных, дремлющих в ожидании хозяина кто на полу, кто на лавочке у двери. Все они позорно пропустили явление хозяина, зато потом подскочили, как кузнечики. Каждому не терпелось выложить свое донесение и не только потому, что господин заждался.

Первое и самое главное – с заставы Ближней. Застава была в плохом состоянии, но ее можно быстро восстановить. Удалось спугнуть отряд мародеров-шенов, также обнаружить их лагерь в районе заставы. Похоже, они обосновались там давно и надолго. При попытке преследовать кочевников и выяснилось, что свежие степные кони все-таки быстрее усталых наших, несмотря на свои короткие ноги. Люди Шаанов патрулируют границу, но почему-то не видели этого лагеря. Разговорить их без применения силы не удалось, де они подчиняются только своему господину. Сотник Гарнис спрашивает разрешения на захват «этих наглых ублюдков».
Земли вдоль приграничья выглядят заброшенными достаточно давно и все годные под посевы поля заросли сорняками и травой. Их не возделывали больше года. Сады изрядно одичали, но сохранились и сейчас в них завязываются плоды.

Вторая весть была короче: деревни Гаши больше нет, поэтому Никар спрашивает, что делать дальше. Ни соседских патрулей, ни патрулей степняков они не встретили, но очень похоже, что шены ведут за этими землями наблюдение издалека. Захватить их не удалось.

Новости, подтвержденные также и шаанским разъездом: светловолосый не то пленник, не то гость господина ушел на землю шенов один, пешком, не скрываясь.

Фуражировка удалась, добыли припасов еще на две, может быть три недели. Разведка на берегу Касси показала, что там осела добрая треть людишек, сбежавших с прочих земель Торнов и живет там не сказать, что припеваюче, но в относительном благополучии. Эти земли Таг Шаан стережет как свои без шуток, а не просто пускает для виду кататься на конях пару-тройку деревенских дураков.

Когда все эти парни закончили доклады, получили распоряжения и убрались восвояси, в комнату прошла Нэйдже. Бриан уже знал, что по мнению жены, у их детей не было времени на беспечное детство, поэтому она брала мальчишек с собой, решая любые мало-мальски важные дела, но сейчас рыжая явилась одна, оставив даже своего ворона. Она припомнила, что сын старшего конюха Тори покинул надел через месяц после своего возвращения и переехал с семьей куда-то вглубь страны, получив за былую верность небольшую награду, которой ему должно было хватить на первое время.
Нэй принесла мужу договор, составленный и подписанный по всем правилам (второй экземпляр был, конечно же, у Шаанов), но сейчас, когда Бриан уже сутки как был дома, она пришла не за тем, чтобы обсуждать дела и планы, а затем, чтобы хотя бы ненадолго выбросить их из его и своей головы. Бремя ответственности, ставшее привычным за два года вдовьей безнадеги, вдруг навалилось на плечи непосильным грузом и Нэйдже как никогда желала вспомнить, что в жизни есть еще что-то кроме войны и бедствий. Она видела, конечно, что Бриан не вернулся с войны, а принес ее с собой, но знала средство забыть об этом хотя бы ненадолго.

Письмо-доказательство подделки было отложено в сторону и перевязано лентой для отправлений. Теперь есть доказательство подделки, причем со стороны Короны. Это меняло правила игры, конечно, но совершенно не оправдывало Тага Шааана в том, что он практически вымогательством достиг заключения договора. Кстати о договоре. Подготовился ублюдок, не просто так собрался помогать, хоть всё это время его "просто так" и защищал род Торнов. Благодарности нет и не может быть у купцов, есть только выгода. Такие уж они. Ну что же, зато теперь понятно, чего он тут оказался и решил половить рыбку в мутной воде. В такой водичке ещё крокодилы водятся.

Первый гонец поручил уже заготовленный ответ - вместе с обозом и с десятью копьями, привезти в заставу провианта на неделю, инструменты для ремонта и послание для Никара. Заключаться оно будет в следующем: С дополнительным десятком приступить к восстановлению заставы, но на завтра отправить обратно три десятка бойцов, самых уставших. Всего должно остаться столько же, включая свежих. Так же передать, что мне очень нужно выйти на контакт с степняками. Вот как хочет, хоть в силки заманимает, мне нужно, чтобы он поймал степняка или другим образом сообщил племенам, что Торн хочет с ними говорить. Впервые за сотню лет. О том, как им перестать жрать землю и дохнуть на наших копьях. Пусть определят делегатов. Так же, передать Никару, что скорее всего, сменный десяток будет через два дня.

Второму гонцу, от Гарниса досталась весть радостней. Необходимо поискать в деревне следы тех, кто её сжег и собрать остатки припасов. Если деревню сожгли не для виду, то припасы частично остались, равно как и скот может быть поблизости. Если же для виду, то всё будет чистенько до этого момента. Затем полусотне и сотнику необходимо прибыть в крепость на отдых. Хватать "этих подлецов" можно и нужно, доставить так же в крепость. Никого не калечить без явной нужды. А будут сопротивляться, значит, степняки их убили.

Разведке так же досталось новое поручение - изучить протяженность границы Шаанов с Торнами, особенно тот перешеек, который соединяет захваченный правый берег реки с владениями Шаанов. Сделать крайне аккуратно, не обозначая явного интереса. Определить расположение воинов Шаанов, где у них кто и сколько человек. Если будет возможность, распространять слухи, что жену свою Торну упрятал в темницу, за что - не ведомо.
Хорту - обеспечить приём полусотни Гарниса и подготовить лучников к скорому переходу, а так же начать свободными людьми и лучниками осваивать производство арбалетов, несколько из которых находятся среди трофеев. За чертежами к Бриану, он покажет книги, где они содержатся.

...

Бриан молча созерцал, как супруга ярко-рыжим солнышком появилась в его комнате. Со временем она стала не только красивей, но и куда как родней. И хоть демоны льера навсегда останутся с ним, было особенное наслаждение в том, что хотя бы иногда можно будет о них забыть. А потому он взял девушку за руку и на час исчез из мира проблем, логистики и подготовке к войне с соседом.

Что-то подобное, наверное, должен чувствовать скот, которого ведут на заклание во имя высших целей. Не в плане возвышенности момента, чистых небес, священных птиц, дуновения ветерка и всего такого, что обычно предшествует подобному, а в плане натянутой веревки, сковывающей волю, дрожащих ног и абсолютного неведения, что будет потом.
Северянин шел на запад, совсем не понимая, для чего это и зачем нужно было покидать безопасные земли, идти куда глаза глядят навстречу весьма глупой и бесполезной смерти. Единственное, что он знал – то, что нельзя останавливаться в этом бесконечном пути, потому что если он не выполнит часть своего уговора, вся его память так и останется во тьме. Нет ничего хуже для человека, чем не знать, не понимать, кто он, какого рода-племени и ради чего вообще живет на этой земле.
Еще он знал точно, он должен идти на запад, чтобы встретиться с человеком, которого он узнает при встрече, и сослужив ему службу, он сможет вернуться наконец домой, где бы этот дом ни находился. Сколько придется служить, он не знал, и сколько идти – тоже, как и облика человека, к которому идет. Вчера вечером северянину показалось, что тот благородный, который был так снисходителен к нему – именно тот, кто ему нужен, но утром проклятая веревка только туже впилась в шею и потянула его за собой.
Если бы это безумие, желание достичь цели, было единственным… Иногда на северянина находило затмение разума, которое не позволяло ему поднять руку на тех, кто этого явно заслуживал или наоборот, заставляло убивать тех, кому стоило еще жить да жить. Так и случилось с этими кочевниками. Хоть и добрый щедрый господин, который снабдил его одеждой, не позаботился о каком-нибудь хорошем ноже или чем-нибудь остром, северянин прекрасно знал, что можно выждать момент и лишить жизни любого из тех, кто здесь хватал людей. Несмотря на весь гнев и всю ненависть, грызущие его изнутри, к этим охотникам за людьми, он безучастно стоял и смотрел, как его увязывают словно теленка на убой, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Почему-то над ним довлела уверенность в том, что эти люди доставят его туда, куда надо, а потому приходилось просто терпеливо стоять и смотреть, как тебя превращают в безмолвную скотину в прямом смысле этого слова, потому что местного языка он не понимал и не разумел.

Он вернулся к тому сонному состоянию, какое бывает у сторожевой собаки, когда опасность миновала. Никому ничто не угрожает, можно положить морду на лапы и изредка косить глазом по сторонам, а вся суета и возня вокруг тебя не касается, потому что твой мир ограничен длиной цепи и можно только ждать, когда тебя спустят в следующий раз, ждать, как чуда, чтобы хоть что-то произошло.

Когда смотришь на свет глазами собаки, между людьми видится гораздо меньше различий, чем они сами себе представляют, всерьез полагая себя полубогами, а соседей – невежественными варварами. Дом, в который его привели, когда стемнело и по земле пополз холод, ничем не отличался от предыдущего: так же стоит, возвышаясь над прочими, внутри так же сидит человек, который видит себя на голову выше своей стаи, и так же все глядят ему в рот, ровно оттуда сейчас вылетит птичка-мозгоклюйка. А то, что стены из камня или из ткани – так это не имеет значения.


Северянин смотрел на того, кто говорил на его языке, чистыми, ничего не понимающими глазами маленького ребенка, и знал, что это смотрится жутко на изрубленном бородатом лице. Этот человек вел непонятную ему игру, но не обязательно помнить свое имя, чтобы не забыть старую истину про змею и сапог.

- Расскажу все, что знаю, - ответил он, потому что никто не велел ему молчать. – Но знаю слишком мало, чтобы это могло кого-то устроить. В поместье меня везли под охраной, надев на голову мешок. Видел десяток солдат, еще два десятка на заставе, когда шел мимо утром. Это то, за что я могу ручаться. Просил доброго господина отпустить меня, он отпустил. И вот я перед вами.

- Деингар, помощник счетвода, признан виновным в убийстве своей жены Рамии и ее любовника, бойца городской стражи, спящими и беспомощными, - зачитали над его головой сопроводительную записку, когда тот, кого по бумагам звали Деингаром, предстал пред управляющим алмазного рудника Теннетом – невысоким, пожилым, совершенно не похожим на грозного властителя душ и жизней человечком. Человечек щурил подслеповатые глаза, а читавший бумагу юноша при нем, хотя и сам был в цепях, верно подсказывал своему начальнику:
- Годов тридцати-сорока, телом здоров и крепок. Засиделся в помощниках-то…
- В шестую, - коротко бросил начальник, переводя взгляд вдаль, на хвост длинной человечьей цепочки новоприбывших смертников. Хвост он видел отлично, следовало только запомнить этих людей, потому что подойдя ближе, они превратятся в размытых призраков.
- Этого в шестую! – пронзительно крикнул юноша, и счетовода, дернув за цепь, соединяющую запястья с ошейником, повели к черному провалу в земле. Над ним красовалась косо прибитая табличка с корявой надписью «6». – Cледующий!

Сколько он провел там – высчитал позже, по бумагам. Два месяца, которые быстро слились в один бесконечный кошмар. Прикованный к своему месту работы, вынужденный бесконечно долбить киркой камень при свете факела в еще более мучительной жаре и духоте, чем та, что царила наверху, прерываясь только на то, чтобы урвать себе жидкой похлебки из одного на весь участок котелка, и недолгий сон, он довольно быстро потерял и счет времени, и даже желание разговаривать с товарищами по несчастью, которые, как один, твердили что невиновны до тех пор, пока набившаяся в легкие пыль, грязь, темнота и побои не убивали их прямо за работой или по ночам. Происходило это быстро – никто не прожил здесь дольше полугода.

Когда ни с того ни сего за ним пришли, отцепили от кольца в стене и выволокли на поверхность, он на какое-то время ослеп от палящего солнца и мог только покорно идти туда, куда того желали надзиратели. С него срезали покрытые коркой грязи лохмотья, отпилили ножом кишащие живностью волосы, сунули в руки отполированную тысячами прикосновений рассохшуюся ручку колодезного ворота и велели крутить; добытое ведро воды было вылито ему же на голову. Так повторялось до тех пор, пока убийца по имени Деингар не стал хотя бы отдаленно напоминать человека.
Рубашка каторжного покроя отличалась тем, что надевать ее следовало через ноги, а затем завязывать на плечах и руках. Штаны, сшитые по внутреннему шву, точно так же соединялись на внешней поверхности бедер. Здесь, на руднике, вообще редко кому приходило в голову одевать заключенных, но уж если возникала надобность, снимать ради этого заклепанные кандалы никто не собирался.

В очеловеченном виде Деингар снова предстал перед управляющим, только теперь тот был один и, видимо, оттого, отличался скверным расположением духа. Суть проблемы была изложена убийце вкратце: поскольку писарь отбыл свой срок и вернулся на волю, ему требовалось отыскать замену. Помощник счетовода выглядел подходящей кандидатурой: достаточно умен, чтобы вести бумаги, но недостаточно хитер и сметлив, чтобы работать самостоятельно. Такой грамотей-полудурок был то, что надо. Вдобавок мотать срок ему светило еще девять лет, значит, не придется скоро искать замену.
Совершенно не спрашивая его желания, его ногой подтолкнули к столику с письменным прибором и велели для пробы написать свое имя…

Первую весточку от того, кто сохранил в тайне, на какую из многочисленных работ был отправлен Гэлион ле Торн, дав ему новое имя и преступление, он получил вскоре после своего стремительного карьерного роста, три года назад, и заключалась она в следующем: брат отправился в долгий военный поход, оставив на хозяйстве беременную жену-чужеземку.
Через год дошли слухи о том, что брат был убит в бою, но жизнь Деингара осталась неизменной, сколько бы он ни ждал обещанных перемен.
Месяц назад ему сообщили, что Бриан ле Торн – один из тех немногих, кто сумел вернуться домой, да еще и с победой, и привел с собой две сотни отборных головорезов. «Придется подождать еще, не теряй надежды…» - и никаких конкретных сроков.
Между тем, даже легкая работа в этом проклятом месте не делала его здоровее, моложе и сильнее, но что еще хуже, она убивала начальника, и вконец расхворавшись, он написал прошение об отставке и теперь все больше ждал, когда же корона пришлет того, кто сменит его на этом посту, взвалив рутину на своего ручного убийцу и только для авторитета присутствовал неподалеку. Ждал молодого, резвого и здорового, которому не нужны дополнительные глаза и руки на цепи. У Деингара осталось последнее средство, и это средство сработало. «Ты узнаешь того, кто придет за тобой» - был дан ответ. Не более, не менее.

С тех пор прошло уже три недели, и Деингар, как десятки раз до этого, стоял рядом с начальником, осматривая новых живых мертвецов. Для него давно не было секретом, что людей не хватает все стране, не хватает даже преступников, и для того, чтобы рудник работал, его управляющий водит дружбу с шенами, с теми самыми степными дикарями, которые были злейшими врагами рода Торнов. Они, конечно, не ловили преступников, они попросту похищали крестьян и зазевавшихся путников, чтобы продать их в соседнем округе и даже не за деньги – торговать бы с ними все равно никто не стал – а за еду, по курсу один здоровый мужчина за один мешок еды. Неважно, какой. По бумагам эти люди проходили как «перебежчики в степь», и среди них Деингар одно время узнавал своих крестьян, пока не понял, что люди в его феоде попросту закончились.

Сегодняшняя партия «перебежчиков» ничем не отличалась от прежней, кроме одного: замыкающим в живой цепи шел человек диковинного вида. Низкрослый, сложенный, как воин, густо покрытый фиолетово-желтыми синяками, старыми шрамами и незнакомыми татуировками. От всего этого оставалось не так много чистой кожи, но все-таки нельзя было не заметить, что он белый. Белая шелушащаяся шкура, белые выгоревшие волосы, светло-карие, почти прозрачные пустые глаза. Гэлион узнал его, хотя не только видел первые, но и вообще не представлял себе, что где-то могут жить такие люди. Пустые карие глаза вдруг ожили и уставились на Гэлиона, как на родную мамочку.
- Дурак-дурак, но сильный, - заявил, ничего не замечая, молодой шен, поднимая руку белого и улыбаясь во всю пасть. – Работать будет за двоих! Не говорит, не драться. Как ребенок. Дашь за него полтора мешок?

Это сообщение отредактировал Риан - 30.3.2016, 11:42

Деингар. Это имя успело врасти в плоть, отчётливо запечатлиться в мозгу. Он никогда не забывал о том, кто он есть на самом деле. Но теперь он ощущал себя Деингаром. На это имя он откликался с куда большей готовностью. А когда-то его звали Гэлион.
Рудник медленно убивал Деингара. Неспешно, но настойчиво сжимал свои тиски вокруг его шеи. И мужчина постепенно начинал терять терпение. "Придётся подождать". Эта фраза вызывала моментальную вспышку гнева. Сколько ещё он должен ждать?! Разве отданных сил было мало? Но нет, нужно ждать ещё и ещё. И мысли о том, что при иных обстоятельствах он мог быть уже и вовсе мёртвым, ничуть не смягчали этот жгучий гнев. Он не мог вот так умереть. Он рождён не для того, чтобы сгнить в этом проклятом руднике! Нет. Его ждёт величие! Величие, власть и слава! А ещё голова брата прекрасно будет смотреть на центральных воротах.
Вид бледнолицего человека вытянул Деингара из лавины грёз. На лице мужчина показалась еле заметная улыбка. Дождался? Недолго осталось? Но нельзя подать вида.
- В таком виде он и за одного себя-то сможет работать?- скептически заметил Деингар,- ты хочешь, чтобы я заплатил только лишь за цвет? Так не пойдёт.
В действительности Деингар готов был отдать и два мешка, может даже и три. Да пусть этот дикарь хоть захлебнётся этими помоями, которые давались в качестве платы!

- Заплати ему кровью, - угрюмо на торговом произнёс северянин с каким-то удовлетворением. Он смотрел на почти полную копию недавнего господина, только похоже, копия эта родилась не совсем под счастливой звездой. Когда он смотрел на этого человека неведомая прочная нить, связывающая их обоих, мельчала, истлевала, истончалась полностью, стоило же отвести взгляд хотя бы в сторону - северянин чувствовал как невидимая удавка сдавливает ему шею. Да, он нашёл того кого искал. В этом не было сомнений.
- Боги свидетели: эти любители падали потеряли всяческий стыд! Собираясь в разбойничьи десятки, а то и полусотни, опьянев от жадности, они уже ленятся кружитьпо степи, выискивая путников. Они нападают на слабозащищеннве карьеры,шахты и прииски, бьют стражу, забирают рабочих и продают в соседнюю провинцию. Заплати ему кровью. Кто-то должен начать.

Бриан мог не сомневаться, что две сотни его людей пойдут за ним, даже если он вознамерится мириться не с кочевниками, а со всеми тварями подземного мира, вера в которых почти у каждого из них была своя, но с сотниками дела обстояли куда как непросто. Нет, они не давали повода усомниться в своей верности, и все же то решение, которое может принять благородный, видящий далеко вперед, решение переступить через реки пролитой крови и годы вражды, выбивает землю из-под ног у того, кто видит своими глазами: ни его дома, ни семьи, ни даже деревни больше нет, он последний, и с теми, кто в этом повинен, приказано вести переговоры. Ладно бы они прошли, выжигая эту проклятую степь так, чтобы в ней не осталось даже суслика, а потом предложили сдаться выжившим шенам, но дела-то обстояли как раз наоборот...

Вестовые разлетелись обратно по своим местам, минула ночь, и едва выслушав утренние донесения о том, что пока новых гонцов не было, Бриан был едва ли не сбит с ног задыхающимся от бега солдатом, которого пропустили к хозяину, видимо, поняв что-то по перекошенному лицу и вытаращенным глазам. Знаком попросив воды, он хлебнул ее, закашлялся и наконец обрел голос.
- Господин, прошу простить... Дело срочное... Сюда идет полста конных, с оружием. Знамена Шаанов. С ними кто-то важный, в лицо не знаю. Все нарядные, красивые, как на парад. Музыку играют, не скрываются. С ними двое. Наш Кан, что ходил в разведку за реку, и какой-то чудак с плоской мордой, ровно его жена сковородкой била. Мне десятник коня дал, да тот захромал... Прости, господин... Вон они, слышишь...
И действительно, вдали послышался какой-то развеселый марш.

- Ай, как хорошо! - просиял льер. Он-то всё голову ломал, как заставить Шаана самого приехать. Вот и пожаловал, красавец, сам. Ай да сволота.
- Ты отдыхай. Посыльный! Передать Никару, что Шааны пожаловали в замок и что если от нас нет известий двое суток, уводить ему надобно людей по тропкам на восток, в обход степей и искать лучшей доли. Хорту передай тревогу, десятникам по кулакам разойтись. Как зайдут гости, ворота и закрывать. - распорядился тут же в догонку уже другому вестовому, сорвавшемуся с места.
- Нэй! Детей охране и сама будь с ними рядом. - это уже супруге.

Льер прошёл в соседнюю комнату и снял с крестовины доспех, надел его без поддоспешника и, пока затягивал многочисленные ремешки и завязки, прикинул, что он хотел обсудить с соседом. По всему получалось, что две последние ночи прошли ОЧЕНЬ не зря и кое-что упорядочилось в голове. Хороший день хорошо начинается. Ле Торн мрачно улыбнулся, одел тюрбан, за ним шлем и решительной, бодрой походкой пошел навстречу известиям.

Встречать гостей льер будет верхом на Огне, как и те из его людей, кто с лошадьми, при оружии и остроконечные шлема его пехотинцев и лучников замерли каждый у своего места. Кто на вышке, кто на стене, кто под стеной у караулки. Лица спокойны и мрачны. И правильно. Теперь оставалось лишь подождать, как устроятся непрошеные гости, да что скажут. А он послушает.

Процессия приближалась красивой бодрой рысью - ухоженные породистые кони, украшенная сбруя, попоны, плюмажи, верхом такие же холеные люди, явно не знавшие или давно позабывшие, что такое нужда и любая работа, кроме воинского дела, каждый в полном наборе доспеха и при оружии. Все они были готовы к бою, но держались так, словно приехали на свадьбу, несколько человек при трубах и барабанах играли веселый марш. Впечатление беспечности и праздника портил только характерный строй охранения.
Подъезжая ближе к Бриану, всадники перестраивались, словно натыкались на невидимую стену, пока наконец из-за их спин не вышли вперед двое: верхом на жеребце цвета слоновой кости - ярко и нарядно одетый мужчина лет сорока, немного рыхлого сложения, но отнюдь не похожий на мешок с репой, чего о нем нельзя было сказать три года назад, в более спокойные времена, и рядом с ним, на скромном и порядком утомленном всей этой суматохой пегом мерине - невзрачный, почти незаметный, высокий и худой человек в неброской одежде и тюрбане блекло-желтого цвета с несообразно дорогой нефритовой пряжкой в виде печати Янтарного Дворца. Кто-то мог бы принять его за слугу, и совершить, вероятно, последнюю в своей жизни ошибку.
Такие люди сами по себе были и оставались никем - не имели власти ни судить, ни приказывать, ни наказывать. Не носили ни оружия, ни доспеха, и обычно не вмешивались ни в чьи дела. Они служили глазами и ушами Короны, и обязанностью каждого из льеров было обеспечить такому человечку возможность увидеть то, что хочет видеть Корона. Переговоры двух соседей не относились к тому, в чем Бриан или Таг имели право отказать, убийство же, или иное преступление в отношении такого наблюдателя было причиной появления у благородных господ огромной, непроходящей головной боли.
- Славное утро, мой добрый сосед! – звучно и доброжелательно провозгласил Таг Шаан. Его глаза оставались холодными и недобрыми, но для протокола это не имело значения. – До меня доходили вести о твоей смерти, как же радостно видеть тебя живым! Жаль только, что наша встреча омрачена небольшим недоразумением. Во исполнение нашего договора о защите, обходя деревню Инор, что на берегу реки Быстрой, мои люди застали рядом с амбаром двоих незнакомцев… - Он поднял руку, и из тыла отряда вывели под уздцы двух коней. Верхом на одной, привязанным к седлу, ехал, по-видимому, невредимый, солдат по имени Кан с застывшим взглядом и полным отсутствием надежды на лице, на другой болтался, как мешок, молодой шен, не старше четырнадцати. У этого был рассечен висок, кровь уже застыла бурой змейкой, убегающей под халат, но даже то, что эти люди, по слухам, рождались в седле, не помогало ему сейчас удержать равновесие. Зато с этим прекрасно справлялись крепкие, мастерски завязанные веревки. – Сей юноша утверждает, что он – твой верный человек по имени Дан, и убеждал этого дикаря сдаться в плен. Все мы знаем, что с тем же успехом можно уговаривать змею не жалить. Если ты признаешь этого человека своим, я передам его тебе невредимым, однако беседы с шенами за амбаром бросают тень на доброе соседство и требуют незамедлительных объяснений.

Конные готовились правильно. На пяточке площади перед внутренними постройками крепости, они становились этакими восьмилапыми двухгловыми целями для лучников, вольных бить с полукруга, в любую из частей тела по выбору. Ни в чем не повинные вояки всё видели и наверняка внутренне кричали о том, что нельзя позволить за собой закрыть ворота, но они закрылись. Тяжело ухнул засов и зазвенели цепи позади выстроившихся копейщиков. Никто не держал оружие наизготовку, не бросал неприязненных взглядов и не угрожал. Но сама ситуация была не в пользу приехавших. Ни со стороны опыта, ни со стороны численности, ни со стороны положения, судьба всадников, случись драке, не внушала добрых ожиданий. Это было мнение льера и сами всадники, а так же их десятники могли быть иных взглядов. Головотяпства в оценке своих сил Бриан уже насмотрелся вдоволь.
По мере приближения посла, а равно как и Тага, господин Торн сдержано улыбался и, под конец, когда Шаан уже произносил свои осторожные речи, заводя себя в волчью яму, Бриан уже блистал зубами во всё загорелое лицо. Даже веселье в глазах было, недоброе, но было.
- Да, дорогой сосед, слухи о моей смерти сильно преувеличены, как видишь. Не только я, но и отряд мой цел и здоров. И жаждет дальнейшей службы в приграничьи во славу Короны и на благо страны. Но послушай, что ты говоришь, любезный! Твои люди смели задерживать кого-то на моей земле? Ах да, договор.
Бриан повёл коня поближе к Тагу. Всадники взъерошились, но и лучники на стенах весело переглянулись.
- Договор силен до тех пор, Таг, пока его соблюдают обе стороны. Обе. Я прав? Вижу, что прав. И вот мне сообщают, что ты, как и полагается, кхм, доброму соседу, появился, когда неведомая хворь выкосила почти всех моих людей в крепости и предложил этот договор. Послу, возможно, не известно, но получается, что аккурат под конец смертей от отравленного риса в моих хранилищах, появляешься ты, Таг из рода Шаан и предлагаешь свою помощь в охране моих земель, а в ответ получаешь правый берег реки Касси в управление на 20 лет. Как там было? "Оберегать земли достойного рода ле Торнов, как свои собственные.", да? И видишь ли какая незадача. Твои люди владеют сейчас этим правым берегом и охраняешь ты его в самом деле замечательно, мои люди свою часть договора выполнили. Но как-то так случилось, Шаан, что будучи здесь всего два дня, я нашел целый лагерь степняков у себя на землях, стоящий, судя по вкопанным столбам, уже очень давно. И ни один из твоих разъездов, а остановил я их достаточно, в упор не видел этот лагерь. Я нашел его за два дня, ты не видел его два года. Это требует объяснений. Если посол желает, мы можем прямо сейчас поехать туда и я покажу лагерь, который мои люди не успели бы построить и обжить за те два дня, которые я провел здесь с тех пор, как прошел через земли Шаанов. Получается, Таг из рода Шаанов, что мои люди выполнили договор, а ты договор не выполнил, а потому, дорогой друг, считаю, что договор этот расторгнут тобой. Следовательно, ни пребывание твоих людей на моей земле, ни управление правой стороной реки Касси тобой не справедливо и не имеет оснований. Исходя из этого, повторюсь, какое право твои люди имеют задерживать кого бы то ни было на моей земле?
Бриан подъехал поближе ещё и лучники на стенах уже встали полубоком, жадно ловя взглядами любой намёк "гостей" на неправильное поведение по отношению к господину, возящему Тага носом по дерьму. Фигурально выражаясь. Сам Торн старался, очень старался не смахнуть одним движением голову Тага, но для этого надо подскакать поближе, это завяжет бой. Спокойно.
- Так что, Таг Шаан, мы поедем, чтобы я тебе показал этот лагерь или ты уже тут готов подписать отказ от договора и мне не придётся тратить полдня вашего драгоценного времени? - Бриан всё же дал возможность Тагу сохранить лицо и не быть натолканным рылом в сточную яму степняков почти в самом прямом смысле этих слов, да еще перед послом Короны. Позже, Таг найдет способ спихнуть вину на какого-нибудь десятника, не особо нужного и отношения соседей, хоть не будут такими же, как раньше, всё же не скатятся до войны. Бриан закончил и ждал, а Огонь, чувствуя, как закипает нрав его хозяина, начал нетерпеливо приплясывать, разминая мышцы, да позади льера ветер трепал боевое знамя ле Торнов. Не успели ещё повесить мирное.

- Заплати ему кровью, - угрюмо на торговом произнёс северянин с каким-то удовлетворением. Он смотрел на почти полную копию недавнего господина, только похоже, копия эта родилась не совсем под счастливой звездой. Когда он смотрел на этого человека неведомая прочная нить, связывающая их обоих, мельчала, истлевала, истончалась полностью, стоило же отвести взгляд хотя бы в сторону - северянин чувствовал как невидимая удавка сдавливает ему шею. Да, он нашёл того кого искал. В этом не было сомнений.
- Боги свидетели: эти любители падали потеряли всяческий стыд! Собираясь в разбойничьи десятки, а то и полусотни, опьянев от жадности, они уже ленятся кружить по степи, выискивая путников. Они нападают на слабозащищеннве карьеры,шахты и прииски, бьют стражу, забирают рабочих и продают в соседнюю провинцию. Заплати ему кровью. Кто-то должен начать.

Деингар удивился, услышав слова северянина. Конечно, пленники редко когда отличались кротостью, но как правило высказывали они либо мольбы в отношении себя, либо же активно ссылались на свой очень богатый род, тесные знакомства с сильными мира сего и всё прочее в таком духе. Т.е. давили либо на жалость, либо на страх. Деингара подобным пронять было невозможно. Но этот светловолосый говорил совершенно иначе. Он как будто и не чувствовал оков на себе, а приведших его шенов считал не более, чем проводниками. Но глядя на то обилие синяков, покрывавшее северянина, Деингар никак не мог понять почему. А поэтому действовать он пока не спешил. Посмотрим, что скажет шен.

На счастье предмета торга, степняк не понял, в чем там их обличает этот белоголовый, да и не слишком его это интересовало. На торговом он знал три слова «Стоять», «Идти» и «Заткнись», этого было достаточно, чтобы погонять двуногий скот. Откровенно говоря, можно было обойтись и одной плетью, но со словами получалось быстрее.
На спину северянина обжигающей болью легла полоса еще одного будущего шрама, одновременно с уже звенящим в ушах от бесконечного повторения в дороге приказом заткнуться. Еще немного, и поведение этого чуда будет заботой червей, которые превращают своих же соплеменников в рабов, но при этом боятся испачкать ручки, но пока что его еще не купили.
- Отсчитай этому отродью сурка и змеи по мешку за каждого и пусть катится отсюда, пока еще жив, - послышался охрипший от постоянного кашля голос до срока состарившегося человека, который стоял чуть поодаль под охраной четверых солдат. Ему было заметно тяжело стоять и смертельно скучно, а судьба алмазной добычи, по-правде говоря, с каждым днем заботила все меньше и меньше. – Не более, иначе завтра он приведет нам раба с двумя головами и будет требовать за него двойную цену. Этого, белого, сюда.
С тем управляющий окончательно потерял интерес к торговле рабочей силой, оставив своего помощника считать мешки, людей, заносить все это в учетные книги и расставлять несчастных по местам, где им предстояло умереть. Солдаты до того привыкли к правой руке Теннета, что вовсе не принимали его в расчет, скорее опасаясь подлости от степняков или какой-нибудь выходки от узников.

Алмазный прииск представлял собой необъятную дыру в земле, которую углубляли во все стороны уже несколько десятков быстро сменяющихся поколений узников. Работа их не требовала никакого ума: решения о том, где и насколько глубоко уйти в породу, принималось рудознатцем Амрехом и парой его учеников. Добытую породу следовало вывезти наверх в тачках, помеченных участком, откуда ее взяли, и там за дело бралась третья категория узников. Они просеивали, промывали, перебирали камень в поисках самоцветов, получая за каждую находку небольшую награду. Если же кто-то из проверяющих находил алмаз в породе на выброс, бригады меняли местами. Как правило, назад наверх из пыльного котла никто не возвращался.
Время от времени яма прирастала неглубокими шахтами, если какое-то направление добычи Амрех находил многообещающим. Сейчас их было две – десятая и восьмая, а «родную» для Деингара шестую уже давно закрыли.
Распределенные на работу узники становились частью бригады в самом прямом смысле – довольно трудно устроить побег, когда ты прикован цепью еще к десятку человек. Двигаться с места разрешалось только тем, кто поднимал руду на поверхность или вывозил ее подальше от Ямы, но и у них были строго ограниченные маршруты, за отклонение от которых полагалось быть убитым на месте. Еще несколько человек выступали тягловой силой при развозе воды и пайка: стеречь их было существенно проще, чем самим дважды в сутки катать тележку, а то и вовсе носить с товарищем здоровенный котел, рискуя опрокинуть его и оставить без ужина полста донельзя благодарных человек.

Когда северянин в прошлый раз был приглашен к высокой особе в шатер посреди степи, беседа их не состоялась – что бы ни наплел своим землякам узкоглазый чужак, на улицу сперва вышвырнули его самого, а затем и диковинного белого человека отвели в толпу жмущихся друг к другу таких же бедолаг, сочтя его непригодным для своих нужд.
Сейчас все повторялось. Снова он, связанный и усталый после четырех дней пути, стоял перед старшим под охраной доброй полудюжины солдат, снова на него смотрели как на говорящее письмо. Здешнего начальника не заботил ни цвет кожи, ни душа, ни надежды и чаяния – только сведения, которые можно было добыть из этого любителя проливать кровь чужими руками.
- Что ты там говорил про другие рудники и стройки? – Старик смотрел прямо на северянина, но взгляд его был нетвердым. Так глядят на тебя те, кто видит вместо твоей особы говорящее размытое пятно. – Тебя забрали с другой каторги? Место? Имя управляющего?

Всю речь господин Шаан выслушал с вежливо-скучающим видом, словно и не понимал, что находится в западне. А может быть, и в самом деле не понимал, не мог представить, что его сосед пойдет на кровопролитие. Проживая близ границы, он все же был сыном купца и внуком купца, и в его мире сила была не более чем орудием устрашения.
- В былые времена мы встретились бы на пиру, с семьями и множеством гостей, - в голосе Тага звучало сожаление. – Разве это порядок – говорить о делах, не слезая с коня, словно какой-нибудь шен? Но раз уж ты не рад меня видеть, не смею навязываться. Итак, в договоре, подписанном госпожой Нэйдже ле Торн в присутствии трех свидетелей разного происхождения, сказано, в точности, следующее: люди дома Шаан заменят мертвых стражей дома Торн и будут защищать твою землю, как свой дом. Взамен дом Шаан получает в пользование левый берег реки Касси на срок двадцать лет. Заметь, ни слова, ни знака о том, сколько я должен охранять твой надел, там нет. Исключительно из сочувствия к женщине, которая оказалась одна в чужой стране вынуждена вести войну, как полководец, оставшийся без войска, фуража и разведки, я направлял своих людей на границы со степью. И только потому, дорогой мой сосед, твой надел до сих пор не захвачен шенами. Видят Боги, я допрашивал пленных перед тем, как убить их. Они считают твои земли своими и только ждут шанса вернуть их обратно.

В этот раз путь к освобождению обещал быть очень долгим. Дело осложнялось тем, что на подходе к руднику, когда большая часть пленников, уже давно сбивших ноги в кровь, только и могла, что стонать и ругаться, северянин крутил по сторонам головой, пытаясь сосчитать количество вооруженных людей и запоминая местность, с которой, скорее всего, придется уходить никак не засветло Его подготовка к побегу началась задолго до того, как он попал в эти места. И все его дерзкие речи, вызывающее, до поры, поведение, даже то, как сейчас он дернулся в сторону, закрываясь плечом от удара шена – все это было продуманно не то чтоб заранее, сколько спровоцировано, чтобы было именно так. Чтобы ему поверили все эти солдаты и начальники, которые повидали множество разных людей до того, как они попали сюда и через какое-то время, которое они пробыли здесь, должны были поверить, что он такой же сломленный каторжник, как и те, что уже находятся на руднике.
Сейчас белобрысый шел по лезвию клинка, заигрывая не только со своей жизнью, но и с успехом всего дела.
И все же он добился своего. Теперь он постарался говорить громко, открыто и со всей искренностью, на которую только был способен. Бесхитростные речи, честные глаза…
- Да, меня забрали с другой каторги. Точно так же в ночь, пять или шесть дней назад, я и десяток еще таких бедолаг строили дорогу в месте, которому я не знаю названия. Я не знаю вашего, - северянин сказал «собачьего» на родном наречии, - языка и имени начальника. Кто будет говорить рабу свое имя? Но я знаю, как зовут владельца земли: Бриан ле Торн. Она лежит на границе со степью, там, где горы рассечены ущельем.

Северянин насчитал полста или чуть более вооруженных людей, охраняющих пределы каторги, пока шагал по дороге к земляному валу, похоже, не столько построенному нарочно, сколько выброшенному наружу, словно собака кого-нибудь из богов рыла здесь яму, отыскивая спрятанную кость, и закопалась так, что над землей торчал только кончик хвоста. Преодолеть эти валы для человека было вполне возможно: северянин видел, как под бдительным присмотром солдат на гребне одного из них появился человек с тачкой, вывалил ее вниз и сменился следующим таким же. Конечно, эти скованные вместе бедолаги с тачками могли бы и прыгнуть вниз, но едва ли им удалось бы далеко убежать. Все же цепи, трупы товарищей и стрелы в спине сильно мешают побегу.

Кроме того, на походе к руднику со стороны степи стоял небольшой укрепленный лагерь, и если северянин что-то и понимал в лагерях, то он мог предположить, что этот вмещает в себя не более трех сотен солдатни. Он не мог вспомнить откуда, но был почти уверен – в таких местах внешняя и внутренняя охрана почти не пересекаются друг с другом на службе, но живут одним крошечным городком. Вон виднеется даже несколько хибарок, которые при большой неприхотливости можно было принять за дома для начальства. При лагере держали лошадей, северянин видел небольшой их табун, пасущийся в тени пожухлой рощи под присмотром человека. Более ничего разглядеть ему не удалось, потому что караван втянулся в «ущелье» внутрь вала.

Изнутри между насыпью и спиральной дырой в земле, откуда она и взялась, оставалось еще изрядно ровного места. Там были организованы работы, суть которых северянину только предстояло узнать – множество людей перебирали и просеивали дробленый камень под присмотром внутренней охраны. Это все, что он мог увидеть с возвышения, пока старик-управляющий щурил на него глаза и приказывал охране то отвести подальше, то повернуть, то снова вернуть на место. На глаза своего помощника, хотя тот стоял на расстоянии вытянутой руки, старик не полагался: дело было слишком важным.
Наконец, он увидел то, что было необходимо для принятия решения и выкрикнул какой-то приказ. Северянин расслышал только слово «шен».

Похоже, и шены, с трудом говорящие по-человечески, не успели понять, зато Гэлион понял все отлично: «Измена! Одного шена оставить, прочим - смерть!».
Ничего более не понадобилось. Этого приказа здесь ждали очень, очень давно.
Шены могли быть отличными всадниками и лучниками, но здесь, в тесноте и окружении врага, не ожидающие нападения, они превратились в легкую и беспомощную добычу. С возвышения было отлично видно, как первым копье вошло в горло степняку, который вел торг и помахивал плетью. Одни из его погонщиков успели схватиться за оружие, иные сразу встретили свою смерть, раскрашивая кровью утоптанную пыльную дорогу. Горячий, тошнотворный дух разлился в дрожащем от зноя воздухе, смешиваясь со стонами и криками, с лязгом оружия и отвратительным звуком, с которым оно входит в живую плоть, а затем покидает ее, оставляя жертву изумленно рассматривать содержимое собственного живота. Кто-то из пленных попытался было дать деру, но его настигла стрела часового. Кутерьма схватки не продлилась и двадцати ударов сердца. Под бессвязные мольбы и проклятия добили раненых.
Двое солдат приволокли и бросили к ногам начальника последнего выжившего степняка. Тот, впрочем, не удостоился и взгляда, как и учиненная внизу бойня.
- Отделить головы от тел, сложить в телегу вместе продовольствием. Пусть этот скулящий пес отвезет ее своему Тасаю и скажет: так будет с каждым, кто пытается обмануть нас. Деингар, пиши.
"Мною получено неоспоримое доказательство тому, что люди, которых твои воины привели нам как беглецов в степь, были похищены шенами при нападениях на стройки, тюрьмы и другие рудники, принадлежащие короне Нарранфиb и верным приспешникам. Человек, которого мне попытались продать сегодня - весьма известная особа. Был осужден за убийство и направлен на строительство дорог в приграничных владениях, его вид несомненно подтверждает пребывание на каторге в недавнем времени.
Я выполняю наш уговор честно, и в доказательство того посылаю тебе выкуп за людей, но с каждым, кто попытается обмануть меня и продать мне соседский скот, я поступлю так же, как с Уйнаром и его отрядом. Надеюсь, их головы не потеряют вида к тому времени, как вернутся к тебе".
Печати не было, да и не полагалось - кто же будет так подставляться? Вместо нее старик нацарапал на бумаге знак, непонятный даже Гэлиону.
- Письмо упаковать без печатей, степной пес отвезет его своему хозяину. Деингар проследи, чтобы сделали красиво и наш подарок не развалился по дороге. А этот, - он кивнул на белокожего, - не должен выйти отсюда живым и рассказать свою историю кому-либо еще. Ни при каких обстоятельствах. Придумай что-нибудь с пользой для дела.

С этими словами управляющий прииском Теннет неспеша спустился с помоста и направился к лагрею, намереваясь смыть беспокойства сегодняшнего утра бутылочкой разбавленного вина и как следует обдумать важную новость, которая могла с равной вероятностью проложить ему путь в столицу или лишить его головы.

Это сообщение отредактировал Риан - 3.4.2016, 08:39

На этот раз поскучать пришлось Бриану, выслушивающему многословное и пустое объяснение ни о чем. Дослушав, он с сомнением посмотрел на Тага, будто не будучи вполне уверенным, что разговаривает со взрослым человеком, отвечающим за свои слова.
- Про надел никто не говорит, он закончился на заставе Ближней, а земли мои простираются до заставы Дальней, а ты, Таг, поручился защищать именно земли, никакких ограничений в договор не вставляя. Причем определил меру качества охраны, "как свой дом". Спрашиваю тебя, сидят ли у тебя дома стоянкой степняки? Если нет, то значит, мою землю охраняяшь не подобающе тому качеству, как сам добровольно заявил. Далее, твои люди должны были заменить моих мертвых стражей. На страже стояло в этой крепости около сотни бойцов. Где им замена в лице твоих людей? Где замена стражи на заставах? Никого нет, ни единой души.
Бриан вздохнул и добавил:
- Ты согласился предоставить услуги по охране определенного качества и количества, но не сделал ни того, ни другого, получив меж тем плату вперед и сполна. Я обвиняю тебя в недобросовестном исполнении добровольно взятых на себя обязательств по договору, получении при этом платы вперед и требую как расторжения невыполненного тобой договора, так и возврата всех товаров, налогов и провианта, полученных за пользование моей землей на правом берегу реки Касси и людьми за жва года.Тебе есть что ответить по существу?

- Разве на твоих землях хозяйничают шены? Разве твоя жена и дети не живы? Или, может быть, моим людям следовало вырезать всю степь, выжечь траву и засыпать ее солью, чтобы ты был доволен? Как повернулся твой язык обвинять меня в чем-либо? Это ты обескровил свой феод, увел боеспособных мужчин и не вернул ни одного, насколько мне известно, из них домой. Это ты вверил свои владения в руки чужеземной женщины, не знающей ни наших обычаев, ни наших законов. Разве я виновен в том, что люди ищут спокойной жизни в безопасности и идут туда, где могут свято соблюдать свои обычаи, данные им предками? Обвини в своих бедах лишь себя и тех, кому ты доверился. Или, быть может, мы предстанем перед судом? Не менее сотни свидетелей скажут все, как было на самом деле. У тебя лишь пустые обвинения.
И ответом на них я скажу так: я свое взял по праву. А право обратно вернуть нельзя. Раз уж ты жаждешь разорвать договор, я отзываю своих людей со всей земли от реки Касси и до самой степи. Но если хотя бы один мой разъезд не вернется домой к следующему утру, тебе придется доказывать перед Короной, что это не было объявлением войны.
На этом, пожалуй, расстанемся.

Таг Шаан взмахнул рукой, и под громкий крик его личного глашатая, возвещающий о том, что господин возвращается домой, развернул коня хвостом к гостеприимному соседу.

Если с начала разговора у Бриана были подозрения, что за последние три года люди растеряли не только осторожность, но и привычку следить за словами, то сейчас оно переросло в стойкую уверенность. По крайней мере, это можно было говорить про Тага Шаана, который совершенно не способен держать удар и сейчас наивно полагает, что Бриан даст ему уйти, довольствуясь устным обещанием расторгнуть договор, хотя сам же обещает найти сотню свидетелей, которые скажут всё, что ему надо. Но потом, не сейчас. Потому что сейчас ему срочно надо бежать от "пустых обвинений". То есть заодно умудрился обвинить Бриана во лжи, хотя доказательств своим словам не приводит, указывает льеру, как тому надо было выполнять приказ Короны, на ком жениться и кому доверять. В общем и целом, не стоит этот лай и пинка, сапоги только марать, но этот хряк ещё и поворачивается спиной к ле Торну, не дождавшись прощания, да ещё у него дома, перед его людьми. Тут понятно, хочет гневной реации, хочет повода для того, чтобы выставить Бриана перед послом этаким злодеем и узколобым воякой. Но увы, увы. Счастья такого не видать.
Льер не стал говорить Тагу в спину, тот упрётся носом в закрытые врата с опущенным засовом и шеренгу копейщиков, мрачно смотрящих на всадников из-под коротких козырьков остроконечных шлемов. Постоит, подумает, может и поумнеет. А кинется рубиться с копейщиками, так вся спина будет утыкана стрелами, что спина у дикобраза, и уже он будет нападающим на мирных стражников. Поэтому, Торн повернулся к одному из своих вестовых, у которого был почерк получше и сказал:
- Алчифа, пиши. Я, Таг из рода Шаанов, добровольно и находясь в здравом уме и трезвой памяти, добровольно и без принуждения, признаю недействительным договор с родом Торнов о защите земель Торнов в обмен на управление землями льера Бриана Торна на правом берегу реки Касси на срок двадцать лет. Признание это даётся в силу неисполнения мной добровольно взятых на себя обязательств в мере качества и количества предоставленной охраны и потому никаких претензий ко второй стороне не имею. Двадцать девятый день Пятой луны, сто четвертый год со дня правления династии Хин. Подпись: Таг Шаан и место для росчерка пера многоуважаемого соседа.
Бриан подождал, пока вестник закончит пачкать чернилами лист бумаги для полевых приказов, просыплет мелким песочком буквы и передаст письмо льеру. Тот прочел документ несколько раз, убедился, что никаких лишних букв, запятых и прочих несуразностей не обнаружено, вернул вестовому. После чего обратился к послу:
- Господин посол, не согласитесь ли взглянуть на документ, чтобы быть уверенным, что там написано именно то, что озвучено, без подлога и обмана?
И уж затем, когда дорогой гость уже изучит лица каждого из мешающих ему стражников и налюбуется камнями крепости гостеприимного хозяина, обратится уже и к спине Тага:
- Слышал я, что договор это поле боя для купца. Теперь увидел, что и с него можно бежать, ежели умеючи. - голос лился громко и четко, чтобы услышал его каждый, кто сейчас наблюдает за сценой с двумя актёрами.
- Таг Шаан, ты смеешь утверждать, что мои обвинения пусты? Тогда докажи обратное, покажи своих людей, что заменили мертвых стражей хотя бы в этой крепости. И если сей же час этого не произойдет, то я сочту себя бездоказательно обвиненным во лжи. Здесь полторы сотни свидетелей! Покажи своим и моим людям, что ты прав, не позже, не раньше, а сейчас. Иначе, клянусь Неспящими Стражами, я призову тебя держать ответ перед богами за прилюдное оскорбление. А пока, коль верен ты своему слову, подпиши отказ от договора, пусть твои люди видят, насколько ты выполняешь обещания. После решим наш спор с тобой и выясним, кого боги считают лжецом на самом деле. Что до обескровливания - ты мне указываешь, что не следовало выполнять приказ Короны и являться с дружиной? Не многовато ли на себя берешь, купец?
Теперь оставалось подождать. Если Таг Шаан привык заключать договора, когда одна из сторон находится в отчаяньи, то Бриан Торн готов предоставить ему столь знакомые обстоятельства для переговоров. Долг, как говорится, платежом красен.
Подумав, он добавил:
- Мико, приведи сюда всех людей, которых мы нашли в крепости на момент нашего возвращения из похода. Пусть они свидетельствуют перед нами и послом, как люди Шаана заменяли павших стражей Торнов. Здесь и сейчас.

Учинённая бойня ничуть не удивила Деингара. По своей натуре он никогда не отличался мягкосердечием, а уж в отношении этих наглых дикарей и подавно. Случившееся даже позабавило мужчину, что выразилось довольной улыбке, когда Деингар записывал послание Тасаю. Даже буквы из под пера выходила чуть более витиеватыми. Но следом писаря словно обухом по голове ударило. "Избавиться от северянина?!" Но тот был ключом к свободе самого Деингара! Он должен жить. По крайне мере пока.
- Всё будет сделано,- с трудом найдя в себе силы не измениться в лице, ответил мужчина, добавив про себя "хрен старый".
Лихорадочно Деингар начал соображать, что же именно должно быть сделано. Он не может больше здесь оставаться!

Северянину стоило огромных сил и не вполне удалось сохранить бесстрастность на этой вакханалии смерти. Откуда-то память угодливо подсунула знание, что он пробыл на войне большую часть своей жизни, но видимо, так и не научился спокойно воспринимать бессмысленную гибель людей. Скорее всего его поразила эта какая-то радостная и одновременно решительная готовность убить людей, которых ты назначил в ответе за все. Для него этот южный народ на вид был похож на зерна – одинаково смуглые, плосколицые, узкоглазые. Все на одно лицо. Поставь рядом шена и его врага – и их мать родная не различит. Вся-то разница была в том, что одни пасут скот, вторые растят зерно, из которого выходит гнусная на вкус каша.
И все же догадка о том, что между ними непримиримая вражда, позволила чужаку красиво обмануть местного начальника. Надо взять это на вооружение, ведь северянин действовал наугад, полагаясь на собственные немногочисленные наблюдения. В другой раз может так и не свезти.
- У нас есть пять дней, чтобы убраться отсюда, - сказал вслух северянин, когда начальник со своими солдатами скрылся из виду. – За это время должна успеть лошадь, которая привезет гонца. Тот проверит моего бывшего начальника, а был ли у него такой приметный пленник, спросит, как я оттуда сбежал, и вернется обратно. И если мы не уберемся отсюда до того, как здешний управник узнает всю истину, придется позавидовать этим бедолагам - они умерли достаточно быстро. Я едва знаю твой народ, но понял исключительно одно: убивать себе подобных у вас что-то навроде забавы. Я не люблю, когда забавляются со мной.
За время своей речи, чужак не соизволил обернуться в сторону своего собеседника. Да что там повернулся – даже не пошевелился с тех пор, как его оставили здесь стоять.

Оружия Деингару, конечно, не полагалось – это было бы уж слишком даже для того, кто три года показывал себя примером покорности и полезности, поэтому приказ насчет отделения голов был исполнен солдатами. Они же наскоро обобрали тела, поделив серебряные украшения и оружие, но особенно копаться в вонючих, пропитанных кровью тряпках и шкурах ради медных или костяных безделушек побрезговали. Не взяли и деньги степняков, которые те носили нанизанными на нитку. Никто в Нарранфии не принял их ни к оплате, ни к обмену, а вот за хранение можно было получить серьезные неприятности.

Командир, посмеиваясь, быстро прокрутил пальцами считалочки – кому оставаться присматривать за степным отродьем, его телегой, Деигаром и северянином, поскольку начальник ясно дал понять, что этим человеком распоряжается его доверенное лицо, и еще парой смертников в помощь. Не повезло шестерым, которым предстояло торчать здесь, пока узники не закончат выполнять приказ, убирать трупы, вывозить с дороги пропитанную кровью землю, чтоб не воняло. Двоим позже предстояло забрать степняка и проводить его до выхода из лагеря, хотя по всему видать, этот человек не представлял угрозы – сидел на земле, скорчившись, и мечтал только о том, чтобы его не замечали как можно дольше.

Чужеземец, лопочущий что-то там на своем языке, и даже будто бы говорящий с невидимым другом, не вызвал у солдатни никакого интереса – такое здесь встречалось сплошь и рядом. Если бы им предстояло стоять рядом с ним, белобрысый получил бы по шее и приказ заткнуться второй раз за очень короткое время, но четверо отошли на несколько шагов и встали в тени. Все равно бежать отсюда некуда, одно подозрительное движение – и ты лежишь на земле со стрелой, красиво торчащей из глаза.