"Там на неведомых тропинках...", remake
Тёмной ночью в старом парке
Не спеши болтать с гадалкой!
За душой у ведьмы этой
Смерть и мрак сплели тенета.
- Такие дела, - подытожил отец, сдавленно хукнув, и с шумным сопением уткнулся в рукав. Красные слезящиеся глаза напомнили девочке Страшного Серого Волка – только волк-то, похоже, успел скатиться в положенный дымоход и досыта хватить кипятку. Желтоватые нестриженые ногти делали сходство еще сильнее, - бросила нас твоя мамка. Бросила.
Отец отстраненно поворошил вилкой соленые огурцы в миске и с неожиданной злостью ткнул зубцами приглянувшийся. Смачно захрустел, неотрывно глядя в темень за окном. Брызгал рассол, вяло двигались обвислые небритые щеки: пасть у волка тоже изрядно прохудилась.
Девочка стояла на пороге грязной, запущенной с виду кухоньки, знобко растирала ладошки и думала, что отец, наверняка, снова вылетел с работы. Дряхлый деревянный дом в шесть квартир суетливо поскрипывал, потрескивал и глухо стонал, борясь с тяжелой осенней дремой; одни за другими затихали соседи, захлебывались и смолкали телевизоры, только прокатывалась по выцветшим половицам дрожь пожилых холодильников да в номере четыре надрывно, ожесточенно ругались тетка Файка и Василич.
Девочка ожидала, когда отец закончит затянувшийся ужин глаза в глаза со слепым окошком, выходившим на пустырь. Ждала, чтобы хорошенько выдраить посуду, сложить ее на полотенце обсыхать и забраться в норку из лоснящегося одеяла и пары тощих подушек. И не меньше она ждала – по крайней мере, старалась приготовиться, - окрика и сиплого, срывающегося на визг рева; чем больше отец менял работ, тем чаще впадал в безнадежную, затравленную ярость, от которой лучше всего было бежать прочь – и подальше. Подальше.
Страшный Серый Волк часто приходил домой, густо воняя перегаром. Приходил поздно, скребя заскорузлыми ногтями по черной от времени стене подъезда, шатаясь и покачиваясь. Шум стоял странный, многоголосый, причудливый – будто поднимался добрый десяток мужчин. Девочка вслушивалась в неровные шаги, равнодушно считая, сколько человек этого могло бы быть – а главное, что это за люди на долю мгновения оказывались на пропитанном духом ботвиньи лестничном пролете. Не самая занимательная игра, однако чем еще заняться, она просто не знала.
С некоторых пор одежда, заботливо подобранная немного на вырост еще перед первым классом, не просто износилась, а и сделалась маловата. Не будучи рослой и упитанной, девочка все же понемножку вытягивалась вверх; сверстники редко могли удержаться и не высмеять нелепый вид. Хуже того, со временем к девочке намертво пристала кличка Обноска. Ей было горько и обидно, однако поделиться с кем-нибудь не получалось: отец замкнулся в собственных печалях, пытаясь затушить их едко пахнущими напитками. Нечастые их беседы вяло блуждали в замкнутом кругу приготовления пищи, стирки, глажки, готовки и самых неминуемых, первоочередных покупок.
О матери – и то отец упомянул впервые за долгих два года. Ответить хоть что-нибудь девочке оказалось не под силу: мигая и сопя, молча размышляла она о том, чем обернется подобная беседа.
- А ведь я все могу вернуть назад, доча, - до жути трезвым голосом сказал отец, и Страшный Серый Волк, казалось, выпрямился во весь рост, топорща жесткую шерсть на холке. Готовый встретить любого врага грудью, хищный, опасный, - я могу. Господи, спаси…
Девочка стояла на пороге; ни единый враг так и не бросился навстречу Серому Волку. Только минуты бежали вокруг, мягко скользя по лысеющей голове, по собранному в тугие складки морщин лбу, по глубоких бороздах в уголках широкого бледного рта. Каждая из них едва ощутимо ласкала кожу предчувствием неминуемого исхода всех живущих. Каждая безжалостно и хитроумно утаскивала, уносила с собой кусочек волчьей шкуры. Пока не остался грузный, шаркающий ногами старик в спецовке отца. Почти незнакомый старик с сутулой спиной.
Девочка до рези в глазах пыталась разглядеть знакомые черты в человеке, сидящем на кухне. Затем сдалась. Отступилась. Испуганно попятилась перед чуждым присутствием в доме.
Спустя некоторое время отец убрел в гостиную и плашмя упал на разложенный, застеленный серыми простынями диван.
- Господи, спаси, - взвизгнул он вдруг. - Господи, сохрани, Господи, помилуй…
Девочка стояла над столом, комкая полотенце, и не могла заставить себя открыть воду и приступить к делу. Ей было интересно, чем закончится непривычный вечер, - но еще больше ей было страшно.
Немного погодя жуткий вой разнесся из гостиной, громкий, пронзительный, вынимающий душу и вышибающий из нее пыль равнодушия и обыденной рутины, вопль скорби, горя и непереносимой боли. Отец убивался так, как мог бы убиваться здоровенный пещерный человек, или же настоящий волк, утративший подругу.
Девочка облегченно затарахтела посудой, наперед зная, что все идет по изученному пути. И верно: повыв, отец принялся рыдать. Громко и безутешно, так, что слезы катились по щекам. Это было хорошо. Это было нормально. Это было правильно.
В конце концов, каждую ночь в течение последних двух лет отец лежал, почти не смыкая глаз, воя и плача. Неважно, приходил ли он с работы пораньше и с бутылкой в кармане или сумке, являлся ли поздно, нализавшись до изумления. Итог был один: Серый Волк уползал в холодной одинокое логово и надрывно оплакивал утрату (в утешениях дочери он при этом не нуждался – наоборот; сунувшись поначалу с неловкими попытками успокоить, девочка получила хорошую взбучку). Пьяные слезы посреди ночи давно стали чем-то естественным, вроде того, как утром светает, а ночь приносит с собой темноту. Они давно уже не пугали до икоты и дрожи, наоборот, служили залогом того, что завтра будет новый день.
Дочь не думала о том, почему отец вдруг вспомнил маму, чтобы ничего не испортить, не сглазить. В конце концов, сейчас-то все было как всегда. Сейчас отец плакал, вздрагивая и всхлипывая, не так громко, чтобы это мешало уснуть. Звуки напоминали ей обложной дождь, зарядивший до утра. Славный привычный шум. Значит, все пришло в норму. Все наконец-то было в порядке.
Успокоенная девочка почистила зубы пальчиком, расчесалась, заплела не слишком аккуратную косичку и нырнула в уютную норку из одеяла. Уснула быстро и видела во сне золотых рыбок; рыбки скакали по горячему асфальту среди осколков аквариума и не обращали внимания на огромные колеса тягача, спешившего, чтобы смять их в кашицу.
«Никто не виноват», - звучало в голове девочки, пока тягач, сверкая хромом радиаторной решетки, наплывал на рыбешек. – «Никто не виноват». Во сне она ощущала себя битым стеклом.
Когда именно отец вдруг заворочался, открыл тускло мерцающие глаза, встал и решительно, чеканя шаг, вышел из дому, девочка не видела.
И вообще больше не видела отца.
Пакет не порвался, и это очень, очень, очень хорошо.
Поднявшись на цыпочки, она придержала его под обвисшее мятое дно и все-таки благополучно уложила на кухонный стол. Миссия выполнена, отрапортовала девочка-подросток у нее в голове, груз доставлен до цели. Препятствия обойдены.
Честно говоря, ей почти никто и не мешал: после смерти мамы покупать продукты на небольшом рыночке поблизости приходилось самой, для чего отец специально оставлял деньги в хрустальной конфетнице на тумбочке. Продавцы давным-давно перестали удивляться ребенку, который покупает не сухарики или чипсы, а картошку, морковку, хлеб, сахар, крупу. Главное, как подсказал ей папа, было – не брать помногу, чтобы не заставить их насторожиться и заинтересоваться, как они живут. Меня просто послали докупить кое-что, что мама забыла, - и все. А потом вприпрыжку, ни в коем случае не сутулясь, топать на другой край ряда за чем-нибудь еще. Так было правильно. Только так. Иначе ее могли забрать из дому, Забрать Под Опеку.
То есть она потеряла бы еще и папу. Потеряла бы Страшного Серого Волка, который шумел по ночам как дождь.
Больше всего не хотелось оставаться совсем одной. Больше, чем не хотелось ходить в противных обносках. Больше, чем не хотелось перемен в школе, на которых за ней гонялись, смеясь и унижая. Больше, чем не хотелось вспоминать о маме; потому что в воспоминаниях уже совсем выцвела мама-затейница и выдумщица, игравшая с дочкой, мама-рукодельница и хозяюшка, мама-смешинка, мама-покровительница. Осталась изломанная, покрытая струпьями и окровавленными бинтами, бледная, с бездонными омутами теней, прятавших закрытые глаза, мама-которая-спит. Уснув после того, как на нее налетел потерявший управление тягач, мать девочки впала в кому, а спустя несколько дней перестала бороться и дышать. Отец никогда не смог простить ей этого; их с дочкой могло бы сплотить общее горе и общая обида – да только папа никогда не стремился разделить хоть с кем-нибудь даже краешек боли. Вот и девочке приходилось в одиночку нести собственную.
Девочка думала про одиночество, пока скидывала клетчатую кофточку и, обувшись в мамины резиновые шлепанцы, хозяйничала на кухне. Открыть вентиль, зажечь конфорку, поставить на танцующий синий огонек с рыжими перьями облупленную дочерна эмалированную кастрюльку с водой. Прислушиваясь к лестничной клетке, к соседним квартирам, к одряхлевшему дому. К одиночеству.
И все-таки, засыпая макароны в клокочущую воду, думала она о том, что с отцом было проще, уж по крайней мере,
деньги
раньше ей еще не приходилось видеть опустевшую конфетницу. Сейчас на пыльном хрустальном донце болталось несколько оставшихся купюр. Хватит разве что на пару походов на рынок; а что потом? Девочкоробот-подросток беспомощно молчала внутри: вряд ли отважной киборгине-трансформеру приходилось мериться силой с призраком голодной смерти. Пойти на Работу, как папа? Девочка убавила пламя, чтобы осела выглянувшая над краем белесая шапка пены, и с сомнением задумалась, какой могла бы быть Работа для ребенка ее возраста. «Симпсоны» и «Губка Боб Квадратные Штаны» подсказывали стрижку газонов, доставку почты или же карьеру в закусочной… но, немножко подумав, она вспомнила, что все эти Работы поблизости если кто-то и делал, то люди взрослые, а то и совсем старики. Через некоторое время девочка с сожалением отказалась от фантазий, и тут какая-то позабытая ею мультяшка отчетливо произнесла в ее белобрысой головке
побираться
просить милостыню в метро
намного более правдоподобную подсказку. Вот только папа же не разрешал уходить далеко, когда она играет на улице. Тут на ее глаза навернулись слезы, смаргивая которые, она отцедила сварившиеся макароны, вытряхнула комок исходящих паром белесых червячков на тарелку, а потом принялась нарезать рыхлый и некрасивый плавленый сырок.
Дожидаясь, пока остынет, девочка села за неудобный узкий столик, стараясь больше не думать о папе
я хорошо выучила уроки отца
и рассеянно крутила в руках вилку, не в силах оторвать взгляд от тускло поблескивающего бока бутылки с белоснежной этикеткой. Уходя, отец так и бросил ее на столе. Недопитой: на дне блестит прозрачная жидкость с едким запахом, но девочка не могла спокойно видеть бутылку не из-за вони. Просто чистая, нарядная и не опустевшая бутылка
брошенная
выглядела окончательной подписью и вердиктом: отец не вернется к ней, как ни зови. К ним, думала девочка испуганно и горько, к ним обеим. Убрать бы водку со стола, но ведь тоже не получается: оставленная посреди вытертой клеенки бутылка служит глупым, несерьезным, однако якорем, который когда-нибудь может вернуть папу обратно. Кто бы выбросил шанс на то, что вернутся пусть не лучшие, но хотя бы терпимые дни? Поэтому, даже начав есть, смотрела девочка не в тарелку, а на бутылку, оказавшуюся в центре кухни, в центре квартиры. В центре всей жизни.
Пережевывая макароны с рассыпающимся ломтиком сырка, девочка машинально протянула руку и стерла с бутылки бархатистую пыль. Потом впервые за день решилась поглядеть в окно, но еще не наступил вечер, и снаружи виднелась лишь густая крона цветущей липы, приветливо машущая ветвями.
«Что он мог там увидеть?» удивилась девочка и некоторое время без аппетита ела дальше, а потом застыла с вилкой в руке.
не так он сидел не так
Осторожненько сползши с табурета, она пошла к решетчатой подставке для посуды и вытащила маленькую чашку с потускневшей и вытершейся на хвостике русалочкой.
Вернувшись за стол, девочка дышала куда чаще и напряженнее, хотя чашка-то – ее детская чашечка, вовсе и не тяжелая. Потом открутила пробку; осторожно, стараясь не вылить из бутылки слишком много, начала лить. Остановилась и внимательно посмотрела на уровень жидкости за белой этикеткой: не нарушила ли она волшебство, которому следует призывать отца? Решила, что нет. Заглянула в русалочью чашку: хватит ли этого, чтобы
уроки отца
увидеть то, что разглядывал тогда папа? Вполне вероятно.
Вернув бутылку на место, она взялась за ушко чашки. Запах грозил вот-вот свести ее с ума, резкий, противный запах. Она вдруг краешком разума поняла, почему отец нюхал что-нибудь после того, как пил рюмку… и пока разбиралась с этим, она уже
запоминай, детка, тебе пригодятся все до единого уроки твоего папахена
пила и сама. Недолго. Немного.
До дна.
«Как огонь. Божечка, жжется! Печет!»
Девочка почти свалилась с табурета и, заливаясь слезами, бросилась к крану. Тугая, пышущая холодом струя воды ткнулась в раковину, сыпля мелкими колючими брызгами. Девочка подставила под струю чашку – задыхаясь. Огонь скатился вниз, в живот и теперь яростно ворочался внутри.
Быстро выхлебав полчашки воды, она осознала, что не может избавиться от тошнотворного привкуса во рту, почувствовала спазмы и машинально допила.
Медленно и грустно девочка возвратилась за стол и начала есть – уже более жадно, больше всего сейчас желая, чтобы ушло, стерлось, сменилось послевкусие. И немножко макарон с сырком помогло, зато теперь начало крутить в животе.
Занятая препогаными ощущениями девочка вскинула голову и глянула в окно.
Мама качала головой.
Грозилась пальцем.
Девочка замерла, забыв про тошноту.
Мама стояла – девочка видела ее до самых колен, лодыжки и ступни остались скрыты ниже уровня подоконника, - на чем-то. Закутанная в шаль, в длинной юбке – как всегда, когда она собиралась гадать кому-нибудь. И она снова здорова – по крайней мере, совсем не выглядела болезненным, неподвижным призраком, едва способным дышать. Наоборот, мама
сияет
хмурилась, поджимала губы и подбоченилась точь-в-точь как раньше; она совсем-совсем
живая
здоровая, красивая, и девочке казалось: она уже спрыгивает со стула, уже несется вскачь, чтобы распахнуть старенькое, в пожелтевшей краске окошко… Чтобы впустить обратно мамочку.
Чтобы вернуть себе настоящую жизнь.
Мама не смотрела в кухню, будто никого не замечает, и девочка, дрожа от счастья, уже готова была закричать, замахать руками…
- Ты не смеешь сюда приходить, - промолвила мама, будто продолжая разговор. - Оставайся с Ксенечкой, Коля. Хоть что-нибудь сделай, не напортачив. Позаботься…
Вскинув голову, мама открыла глаза, и девочка содрогнулась от мгновенно нахлынувшей сладкой жути: показались глаза чисто-белого цвета – ни радужки, ни зрачка. Но они уже увидели ее, это понятно, мама вот-вот должна была вскрикнуть и броситься к любимой доченьке, а потом…
- А, это ты, - непередаваемо грустно сказала мама и Ксене на миг померещилось, что из белых глаза стали алыми, цвета маков, - Солнышко, - проговорила мама, и стекло не мешало девочке слышать ее так же отчетливо, словно стоящую рядышком, - ты… так исхудала… нужно лучше кушать! - В голосе звучала боль. Сильная, едва сдерживаемая, как будто только-только упала с велосипеда и ссадила коленку. И свежая. На мгновение Ксеня решила было, что из белых глаз потекут слезы,
белыми будут ли они белыми
и в носу тут же защипало в ответ. Потом что-то случилось.
Мама обернулась, глядя через плечо на медленно тонущую в тенях липу, согнулась, склонила голову. Алый оттенок исчез из глаз без следа. Они больше не смотрели на Ксеню, или, по крайней мере, не видели.
- Что ты делаешь? – спросила мама сухо и сурово, сразу у всей кухни. - Тебе же следует делать уроки!
- Я сдела… ла… - девочка зажала руками рот и опрометью бросилась в туалет. «Мамочка моя, -думала она, сотрясаясь в спазмах, - мамочка моя, почему мне так плохо? Почему… так страшно? И неужели папа тоже видел тебя? Мамочка…»
Смыв ужин в унитаз, Ксеня выбралась из огромного и неуютного туалета, пошатываясь, зашла в ванную, чувствуя, что не в силах думать ни о чем. Ей очень не хотелось возвращаться в кухню – даже просто для того, чтобы выключить свет. Мама… при мысли о слепых белых глазах снова накатила тошнота. Прополоскав рот в раковине, девочка поглядела в зеркало.
Мама стояла, опершись плечом о дверной косяк – такая же мерцающая мягким лунным сиянием, такая же холодная. Ксеня подскочила на месте и развернулась, качнувшись, стукнувшись спиной о край раковины, зашипев от боли. В дверях никого не было. Никто не мешал ей выскочить из ванной и сбежать в свою комнату – или в гостиную. Или на улицу.
Обернувшись, Ксеня увидела в зеркале маму. Только теперь глаза опять поменяли цвет и снова чувствовалось веявшее от родной фигуры тепло, уют, забота.
- Только держись подальше от парка, умоляю, доченька, - негромко и торопливо сказало зеркало.
сказала мама мертвая мама
Девочка выбежала из ванной, крича.
С размаху ударилась бедром о приземистую телефонную тумбочку в коридоре и юркнула в гостиную, прямиком на помятое и скомканное одеяло папы. Тяжело дыша, она решила, что, в принципе было бы неплохо нырнуть под одеяло… и не смогла. Представив себе маму, которая подходит к дивану и тянется бледной, мягко сияющей рукой к прохудившемуся пододеяльнику, она взвизгнула и щелкнула обмотанным скотчем пультом.
Телевизор поворчал немного и вдруг налился сочной цветной картинкой. Губка Боб, насвистывая, мыл посуду, безукоризненно желтый, идеально квадратный, неунывающий
не знающий говорящих из стекол умерших мам
и улыбчивый. Ксеня, дрожа и кривясь от боли в ноге и судорожных рывков в животе, стала смотреть мультфильм, старательно отворачиваясь от окна. Подобрав ноги и обхватив их руками, девочка уткнула в коленки подбородок. Тени убежали по углам, распуганные желтоватым светом люстры, в глазах у девочки набухли крупные слезы. Она хотела бы, но не могла простить себя за то, что испугалась мамы… испугалась куда сильнее, чем Каспера, Лизуна или Дэнни-фантома.
Жалость и боль громко препирались в голове, и Ксеня уже не могла понять, чьим голосом говорило каждое из чувств.
Расплакавшись, она попробовала было зажмуриться – и тут же в ужасе распахнула глаза: нельзя, нельзя, нель… Господин Крабс с ликованием подхватывал зелененькую бумажку – того и гляди, собираясь расцеловать. Мама не пошла за ней сюда – скорее всего, просто обиделась. От этого девочке сделалось немножко легче и куда как стыдно.
Спешить, конечно, не приходилось: уроки и впрямь сделаны еще до похода на рынок, а в парк, куда собирались вечером почти все одноклассники, она пойти не могла. Веселое гулянье с аттракционами и играми, посвященное вступившей, наконец, в законные права весне, мигом сожрало бы остаток денег – и все равно ей достались бы жалкие крохи, не то что ровесникам. А еще по ту сторону входных дверей ведь вполне могла дожидаться мерцающая мамочка, чтобы мягко и безжалостно ухватить ее за подбородок – и… Что именно «и», Ксеня затруднилась бы сказать; зря, что ли, в фильмах опаснейшие вампиры получаются именно из любимых родственников?
«Посижу здесь, - подумала девочка, - может быть, пройдет…»
Не сразу она заметила, что на экране все остановилось. Видный крупным планом Патрик Звезда вывернул заостренную розовую голову, прогнувшись и щуря бельмастые белые глаза на захламленную гостиную и беспорядочно раскиданную постель. Воздух в комнате делается густым, отдавая прогорклым маслом; девочка панически глотает его, почти забыв, как нужно дышать на самом деле. Пузатая морская звезда в шортах-бермудах заняла свободное пространство экрана – но испугало даже не это. Она вела себя
не так не так НЕ ТАК божечка
умно, четко, целеустремленно: резкие, хищные движения, жадный быстрый взгляд… это больше не был мультяшка, и беда была в том, что девочка догадывалась, кто прячется под рисованным розоватым дурачком.
- Ксюша, - мягко сказал наконец Патрик Звезда, размахивая щупальцем, в котором держал веревочку, - чего же ты ждешь? Чего сидишь здесь, скучаешь? Шла бы ты в парк, а, Ксюша? Там карусели, катание на машинках, много-много игр…
Ксеня не сомневалась, что стукни ее сейчас кто, послышался бы тонкий льдистый звон. Затравленно смотрела на Патрика, почти с интересом: превратится ли раскормленная и недалекая морская звезда в чудовищное привидение вроде длинноволосой утопленницы в «Звонке»? Полезет ли по гостиной, оставляя на старом потертом ковре запах Бикини-Боттом и дохлой рыбы? А мультяшка гордо сулил горы воздушной и нежной сахарной ваты, за которыми надо только наклониться! Все это
и многое так много невероятно много другого
только и ждало хороших девочек в парке. Ксеня всхлипнула, лихорадочно отталкиваясь ногами и сбив одеяло в кучу, медленно отодвинулась от края, вжалась в стену.
- Смотри, тебя ждет твой воздушный шарик! – гордо сказал Патрик Звезда, подмигивая белым глазом и рывком опуская вниз связку крупных красивых шаров. Девочка хрипло каркнула, не в силах вытолкнуть сквозь скованный ужасом рот нормальный смешок. Интересно только трехлеткам, что себе выдумал этот переросток, хотелось крикнуть Ксене, но, приглядевшись к шарам, она осознала, что едва ли сможет отвернуться от них. Зверушки, нарисованные на шарах, переливались сверкающими свежими красками, да что там – они бегали, прыгали и носились по холеным резиновым бокам. Нужно было только смотреть повнимательнее, не отрываясь, и тогда бесчисленные движения сливались в увлекательную, манкую историю про черных пантер, мальчиков с головами козликов и множество других потрясающих штук.
Ксеня поняла, что сидит и тихонечко пищит осипшим горлом; а потом один из шариков, вращаясь, вырос, прижался к экрану – и начал протискиваться внутрь. Скромно, уважительно и тихо прозвучал скрип резины, тершейся обо что-то
о стекло
о божечка об экран
продвигаясь все дальше.
Найдя силы взвизгнуть как следует, девочка скатилась с папиного дивана и ласочкой выскочила сначала в прихожую, а потом и вообще из квартиры. В нормальный, хороший, честный мир.
Кондуктор пах сигаретами. С добрым и очень грустным длинным лицом лошадки, тонкими и вытянутыми пальцами и растянувшимся мешочком-кошельком на животе, он тепло улыбнулся ей, отдав сдачу и надорванный маленький билетик. Билетик не счастливый, и была ли удивлена Ксеня этим, если вспомнить про кухню? Если вспомнить про ванную? Если, божебожебоже, вспомнить про
ШАРИКИ
гостиную? Конечно же, нет. Вечер, сворачивающий сияющий полог с неба, заменяя колким сверканием искорок звезд, не был обычным, да, но вряд ли такие странности хоть кто-то счел бы везением.
Ксеня смотрела в окно, за которым город нырял в тени и полумрак вечера, будто в джакузи – расслабленно, плавно, грациозно. С тихим блаженным стоном, который можно расслышать, стоит только на секундочку перестать думать свои мысли.
Девочке показалось, что при входе в тролейбус она заметила светящийся силуэт, отразившийся в окнах, однако тут же наваждение миновало и остался разве что парень с футболке с люминесцирующей надписью не по-нашему.
Семь остановок спустя она оказалась на окраине старого детского парка, уже светившегося огнями вдоль аллей, хотя окончательно не стемнело. Ксеня любила парк, тем более в дни праздников, когда просторный, густой и таинственный, как дикая пуща, парк с игрушечными деревянными крепостями и несколькими кирпичными замками, с покачивавшимся на пруду парусником и тремя фонтанами, с забавным поездом, катавшимся вдоль дорожек туда и обратно, становился похожим на сказочное королевство.
Разумеется, только крепости, замки, фонтаны и парусник – ну, может, еще целая уйма симпатичных щекастых и улыбчивых статуй сказочных персонажей там и сям, - оставались здесь действительно старыми. Тир с воздушными ружьями, когда-то давным-давно рассказал девочке папа, уступил место тиру с ружьями электронными, подающими сигнал проектору, а сам съехал поглубже, подальше – и по пути сменил настоящие воздушные ружья на пластиковые и детские, от которых смешно ожидать хотя бы КАКОЙ-НИБУДЬ меткости. Поменялись и старые грузные аттракционы: «Орбита», «Солнышко», «Зонтик»… все их сменили куда более надежные по обещаниям, но отнюдь не выглядевшие такими новенькие развлечения.
В парке было полно детворы, как она и думала. Но если Ксеня ждала, что ее заметят и задразнят, потому что она не бросается кататься на всех аттракционах по очереди, не ест сладкой ваты и мороженого, не фотографируется на косматом верблюде, сонном ослике или взъерошенном пони, то скоро поняла, что за подобными заботами-развлечениями ее просто недосуг заметить даже самым отпетым хулиганам.
Им было некогда, ну, а девочке, плюхнувшейся на скамейку под фонарем, время казалось тянущимся, словно хорошо разжеванная жвачка, к тому же, становилось все грустнее. Столько малышей капризничали, топали ногами и упирались куда сильнее бедного ослика, не желая отправляться домой, в чистую, свежую и теплую постель, потому что не покатались еще вон там, тут и вот здесь! Столько детей постарше убегали вдоль аллей, чтобы еще пострелять, покататься на роликах или самокатах, поиграть на игровых автоматах, выписывая виражи на мотоцикле или гоночном багги!
Ее же дома ждала пустая квартира. А может быть, не совсем пустая. Может быть, ждала квартира, полная ярких воздушных шаров, среди которых нетерпеливо улыбается Патрик Звезда – большой, воняющий йодом и рыбьим жиром, с пустыми белыми глазами. Патрик, который ждал ее, чтобы отвести в собственный парк глубоко на дне тропического моря, и уже там развлечь как следует, развлечь так, как никогда не смогли бы себе представить самоуверенные хулиганы и обидчики из класса. Так, что, сказать по правде, они сами принялись бы вопить, доведись им увидеть эти аттракционы…
Девочка всхлипнула, вскочила со скамейки и быстро зашагала по аллейкам, подальше от фонтанов и огромного механического Румпельштильцхена, насмешливо приветствующего входящих в парк.
- Постой, Ксеня! – окликнули ее, и на секунду паника выкрасила пестрый, веселый парк в черно-белые тона комнаты ужасов. Патрик, подумала девочка, одеревенело поворачиваясь на зов, или мама? Патрик или мама?
монстры
А потом она увидела женщину, скорее молодую, с крючковатым носом и блестящими бусинами угольно-черных глаз, улыбающуюся ей с добротой, теплом и пониманием. На женщине красовалась узорчатая шаль и плиссированная длиннющая юбка. В крошечной размалеванной будочке она тасовала большие красивые карты. Хрустальный Гадательный Шар и Специальная Мисочка Для Ворожбы приткнулись сбоку маленького раскладного столика.
- Теть-Люся? – дрожащим голосом спросила девочка, подходя ближе.
- Да, солнышко, тетя Люся, - женщина кивнула, но улыбка поменялась на другую: с привкусом горечи и сочувствия. Они не виделись уже несколько месяцев, с тех пор, как папа в один совсем не прекрасный вечер запретил маминой подруге, такой же мастерице-гадалке, приходить к дочке.
Ксеня не ожидала встретить здесь тетю Люсю… а так ли это на самом деле, задалась она вопросом. Зачем бы еще ей ехать в парк? Ведь именно здесь чаще всего и работала мама вместе с подругами. И уж точно с одной из подруг. - Ксенечка, - вдруг быстро проговорила теть-Люся, - возьми денежку и сбегай купи сладкой ваты и ленточек. Во-о-он там, - она перегнулась через столик и указала на ларечек, возле которого как раз никого и не было. – Пожалуйста, семь ленточек разных цветов, ладненько?
Ксеня послушно выполнила просьбу и живо вернулась обратно. Положила купленное и сдачу на столик и осталась стоять рядышком, радуясь знакомому человеку. Тетя подозвала ее ближе и, отложив карты, достала большой костяной гребень, которым стала расчесывать растрепавшиеся волосы девочки. Потом мамина подруга стала плести косу, вкладывая в нее ленты одну за другой.
- Ну, как ты, деточка? – спросила теть-Люся, когда начинала. - Как папа?
Девочка чуть не свалилась на колени, а потом начала говорить, все быстрее, торопливее, изливая душу. Страшная, гнущая к земле тяжесть медленно отпускала, растворялась, пока не стала простой человеческой болью, страхом и одиночеством.
- Не надо бы тебе здесь находиться в самую Вальпургиеву ночь, - задумчиво и непонятно выразилась тетя, - ну да ладно, думаю, мы поправим дело. Я скоро закончу смену, соберусь и мы пойдем ко мне, хорошо?
Ксеня кивнула, глядя на теть-Люсю широко распахнутыми глазами. Та усмехнулась совсем уж невесело и протянула ей сладкую вату.
- Погуляй примерно с полчасика, хорошо? И приходи сюда.
Кивнув, девочка пошла вдоль аллейки, прислушиваясь к ощущениям во рту, остававшимся от сладкой ваты. Парк изменился – совсем немножко сдвинулся, провернулся на неощутимой оси. И она хорошо прочувствовала это. Вместо противного духа закусочных теперь доносились запахи вкусной горячей еды, вместо грохота и шума зазвучали легкие модные песенки, детский гвалт и шум аттракционов. Сквозь постепенно слабеющую, засыпающую пульсацию жизни парка пробивались тонкие сладкие ароматы ночных цветов и рулады сверчков.
Вдруг Ксеня заметила воздушный шарик, зацепившийся за куст у входа в боковую аллейку, скрытую густыми кронами акаций и пышной зеленой изгородью. Каких-нибудь сорок минут назад она развернулась бы и умчалась с криками о Патрике Звезде, преследующем ее. Возможно, попала бы в «дурку», но куда вернее очутилась бы в детском доме, и даже если бы неубранная отцовская постель и бутылка приманили его обратно, папа просто не знал бы где ее искать.
Думал бы, что и она решила бросить его.
Сейчас Ксеня уже не боялась так сильно: произошедшее дома казалось дурным сном или бредом из-за болезни. Подойдя, она увидела на шарике маленькую крылатую пони. Красивую, конечно же, но отнюдь не живого зверя, как на шарах Патрика Звезды. Девочка деликатно отщипнула губами лоскуток сладкой ваты и посмотрела с любопытством, непонятным ей самой: отец по-прежнему к ней не вернулся, мама так и оставалась
ЕСЛИ
если оставалась
в могиле, однако боль протиснулась куда-то наружу. Ксеня чувствовала боль, как можно чувствовать соседа в переполненном троллейбусе: звук и тепло дыхания, запахи от зубов, кожи, волос, подмышек, случайные толчки… все так, но – вы рядом, не более. Рядом, а не вместе. Рядом, а не единое целое.
Не быть срощенной с болью – уже облегчение, наподобие того, что чувствуешь от укола тоненькой иглой у стоматолога, после которого
новокаин?
наступает онемение. Это и торит дорогу другим чувствам; любопытству, например. Ведь если внимательно посмотреть на пони, замечаешь, что шерсть у нее отнюдь не нарисованная. Аккуратно уложенные нити искусственного волокна, наклеенные на резину, слегка шевелятся от легкого ветерка. Вряд ли, думала девочка с сомнением, такое можно было бы сделать до того, как шарик надули. Она обожала аппликацию и удивилась восхитительно точной, умелой работе.
Потянулась к шарику, чтобы погладить улыбающуюся мордочку лошадки.
Слабое шипение и писк раздались дальше по аллейке, отвлекая от шарика, – и Ксеня заинтересованно двинулась туда, легким быстрым шагом и не забывая прислушиваться, как сладкая вата приторно-нежно тает во рту. Нарисованная пони повернула голову ей вслед и злобно ощерилась игольчато-острыми клыками. Внезапно побелевшие глаза мерцали неярким молочным свечением.
В глубине парка, ближе к большому пруду, уже залегла темнота, рассеиваемая редко расставленными фонарями. Шипящее нечто – впрочем, оно и мяукало время от времени, – тем не менее, пряталось в тени. Абсолютно черный котенок со влажными алыми глазенками альбиноса. Ксеня наклонилась было почесать симпатяжку за ушком, тут же получила крохотными острейшими коготками и обиженно отдернула руку.
Наклонив голову, котенок зашипел и пошел на нее враскорячку, забавно топая мелкими ножками. Он даже мяукнул – и какой же сердитый вышел бы мяв, будь он хоть капельку побольше! Девочка осторожно обошла пушистика, попытавшегося снова загородить дорогу, а потом, забыв о царапине, прямо побежала по аллейке к целым трем шарам, колыхавшимся на спинке скамейки. Ей захотелось подарить шарики теть-Люсе,
о-о-о да отличная идея
СТОЛЬКО радости да
полюбоваться на обрадованное лицо посочувствовавшей, обошедшейся ласково женщины…
Почти добежав до скамейки, она увидела кое-что другое. Разом забыв о подарках.
Хрупкая женская фигурка – на какое-то мгновение Ксеня подумала: это снова явилась мама, новая мама в серебристой лунной мгле, – раз за разом стремглав бросалась в небольшой причудливый грот, где дети обожали играть днем. Подбежав к краю наполнившего пещеру мрака, отшатывалась, поспешно отходила назад; в последний раз даже закричала – жалобно и безнадежно. Здорово смахивая на призрака, крикунья вряд ли могла бы быть такой – девочка хорошо видела, как незнакомка спотыкается на камешках, один раз даже чуть не упав на колени.
«Непохоже на привидений», - тряхнула головой Ксеня и
смело
подошла поближе.
С шариков, оставшихся поскрипывать на спинке скамейки, свирепо оскалились уставившиеся ей вслед бельмастые единорожки и медвежата.
- Должна найти дорогу, - бормотала женщина, неуверенно ероша волосы на виске, - потому что… потому что хочу. Так сильно хочу. Я хочу! – взвизгнула она и снова ринулась к гроту. Сбоку она, в общем-то, казалась, скорее, не призраком, а расстроенной дурочкой… сумасшедшей, поправилась Ксеня, подумав папиным словом. Слегка сумасшедшей.
- Вам помочь? – спросила она весело и громко, ведь до того момента, как теть-Люся попросила ее вернуться, оставалось совсем недолго; бояться было нечего и незачем: сумасшедшие не так уж опасны, если в парке полно людей, до которых еще достаточно близко.
Все еще прикусывая нижнюю губу и хмурясь, женщина повернула к девочке кукольно-красивое лицо. С большими мохнатыми мотыльками, вьющимися над головой она напоминала Барби. Особенную Барби в самый для Хэллоуина – и светится ли она на самом деле, Ксеня? Или тебе просто кажется, утомленные сверканием и сиянием вечернего парка глаза обманывают?
Женщина мигнула, вдохнула и лицо неуловимо поменялось: гримаса, улыбка, глаза – оказались совершенно другими; будто переключили канал. Хуже того, теперь девочку узнали.
- Ксюшенька! – незнакомка расцвела милой улыбкой. - Маленькая ты моя! А я как раз от твоей мамы должна кое-что передать…
Девочка с сомнением улыбнулась. Отступила на шаг.
- Не бойся! – ласково укорила ее женщина. – Стыдно бояться! Ты же большая девочка!
Только что женщина выглядела перепуганной, вроде бы даже рыдавшей недавно, несколько бледной. Изменившись, она слегка зарумянилась, даже протянула руку погладить девочку по голове, но так и не коснулась волос, переплетенных с красивыми ленточками.
- Такая… большая… девочка, - будто бы в полусне повторила незнакомка. – Такая… хорошая… девочка… - глаза ее вспыхнули и внезапно радужки, вроде бы замеченные раньше Ксеней, растаяли в пронзительной лунной белизне: - Ты могла бы нам помочь, да? Могла бы помочь… мне? Ты же можешь попасть в дом! Да? Да?!
Ксеня отскочила в сторону, увернувшись от длинных тонких пальцев, вокруг которых так и вилась мошкара.
- Я сделаю все, что смогу, - сказала женщина, - все, чтобы попасть туда… но и от тебя будет многое зависеть. Может быть, вообще – все…
В этот же миг из грота выбежал маленький черный котенок с красными глазами. Глазенки отражали свет фонаря так ярко, что казались прямо-таки светящимися изнутри. Он зашипел, словно комочек масла, угодивший на раскаленную сковороду и задергал смешным хвостиком-морковкой.
Женщина вскрикнула от ужаса, и Ксеня заулыбалась, когда взрослая вроде бы тетя закрыла глаза руками. Страх отступил.
- Это просто котенок, - сказала она покровительственно, - он маленький и не опасный.
- Это демон, Ксюша, - безнадежно простонала женщина, - демон, преследующий нас, мучающий нас. Сегодня Вальпургиева ночь, я могла бы… хотела бы сбежать из парка, чтобы уйти в рай, как твоя мама… но он! – короткий, бесконечно отчаянный, злой всхлип: - Он не отпускает меня!
Опустив руки, незнакомка уставилась на девочку; крупные слезы скатывались по впалым щекам, белоснежные незрячие глаза широко раскрылись, словно у ребенка, пойманного на обмане.
- Да, я умерла, - призналась она, - но так и не нашла…
Котенок, шипя, как дождь взвился в воздух и на лету вонзил когти в ногу женщины. Полосы оставленных коготками разрезов засветились светом – жгучими лентами яркого, токсичного света. Зеленого, плесенного оттенка. Женщина взвыла, словно ядовитые когти демона причиняли нестерпимую боль, попыталась было отмахнуться рукой. Маленький пушистый дьявол оставался настороже. Еще один удар лапкой, еще… теперь женщина отступала, рыча и захлебываясь плачем.
- Беги!!! – вскрикнула она, заметив Ксеню. – Чего же ты ждешь?!
Сверкнула мягкая вспышка – и оба они исчезли.
«Надо вернуться к теть-Люсе», - решила Ксеня, всерьез испуганная случившейся схваткой.
Внезапный треск заставил ее замереть, затаиться на месте, в ненадежной тени вне круга света, прорезанного старомодным фонарем. Треск прекратился, потом зазвучал снова. И снова – громче и дольше. И больше не утихал, обогатившись хрустом, скрипом и скрежетом.
Осмотревшись по сторонам, Ксеня не увидела в окончательно наступившей
как? когда… куда подевались сумерки? поздний вечер?
ночи ничего подозрительного. Поморщившись, она рассеянно облизала палочку от сладкой ваты, поглядела на аллею, по которой надо было возвращаться… и на несколько секунд разучилась дышать.
Шарики. Не дюжина, не две – несколько сотен шариков цветным пестрым облаком вздымались над скамейкой. И не только вздымались, не просто реяли на ветру, противно скрипя резиновыми боками друг о дружку, - но еще и поднимали скамейку, две ножки которой уже оторвались от креплений, вделанных в дорожку. На глазах потрясенной Ксени с треском поддалась третья ножка.
Шарики. О, Божечка. Шарики.
Ксеня попятилась, не в силах отвернуться от целой тучи цветных красивых шаров. В таком количестве они не манили, а подавляли и пугали. Сильно, сильно пугали. Пестрота давила на глаза, рябила, заставляла беспомощно смотреть и смотреть, и смотреть…
- Ксеня! – услышала она с другого конца аллеи, терявшегося в тенях. И будто очнулась: сумела отвернуться от шаров, доламывающих скамейку, и побежать прочь. Но не к теть-Люсе.
В другую сторону.
Может быть, к дому, до которого никогда не доберется рыдающая незнакомка.
Может быть, куда-то еще. Намного дальше.
Треск последней ножки прозвучал, как выстрел из пушки, по меньшей мере. Бросив взгляд через плечо,
не больше одного взгляда иначе ты просто останешься стоять и ждать
девочка увидела облако шаров, дрейфующее по аллее вместе с удерживаемой ими в воздухе скамейкой. Это выглядело, как сон, - вот только и Патрик Звезда тоже выглядел, как сон, и не просунул ли он щупальце в гостиную, в конце концов? Возможно, только для того, чтобы поздороваться с Ксеней, успокоить ее добродушным похлопыванием по плечу, унять испуг от встречи с призраком матери… а может быть, чтобы содрать кожу живьем и написать на ней последнюю на текущий момент фугу адских желаний.
Шарики суетились и толклись, пестрые, шумные и веселые, скрип резины звучал похоже на смешки ребят, идущих после школы домой: издали такие мирные, привлекательные, хорошие, вблизи они вполне могли исказиться, перемениться и оказаться жестоким смехом над ней – задрипанной девчонкой в поношенной одежке.
Ксеня бежала.
- Стой! – крикнул кто-то из кустов на обочине. – Да постой ты!
Она уже не могла, ноги звенели и дрожали, не желая замедлять шаг. Маленькая, ниже самой девочки, фигурка выбежала из кустов, протягивая ладошку… но, стоило Ксене непроизвольно потянуться к ней, тут же забрала и замахала: за мной, за мной же…
- Там… - запыхавшись, сказала Ксеня малявке, - люди же…
В видневшемся отсюда повороте аллеи сверкали отблески, похоже, каких-то аттракционов, слышался приглушенный шум.
- Это шарики, - сказала малявка, и теперь уже видны стали белоснежные глазенки, а улыбка на мгновение стала неприятной и почти… торжествующей.
Ксеня вздрогнула и посмотрела на догоняющую ее тучу. Та приближалась – пока не слишком быстро, со скоростью пешехода. Скамейка беспомощно, увечно колыхалась на сотнях веревочек.
- Догонят, - сказала малявка, не давая времени паниковать. – Сюда. За мной!
Девочки углубились в кусты, чтобы уже через шесть-семь шагов оказаться на узкой, хорошо утоптанной тропинке, извивающейся между густым подлеском, под нижними ветвями деревьев. Пахло сыростью, прелой листвой и грибами. Малявка вела уверенно, постоянно подгоняя Ксеню, которой хотелось прислушаться и понять, слышно ли хоть что-нибудь, кроме ее собственного сердечка.
- Ты тоже мертвая? – спросила она, сама того не ожидая.
- Скажите пожалуйста, какие мы вежливые! – возмутилась малявка. – Да! И что? Пойдешь к шарикам теперь?
- Н-нет, - сказала Ксеня, - к шарикам я уж точно не пойду.
- Так чего болтать? – спросила малявка, досадливо пнув шишку и отмахнувшись от особенно крупного жука, примкнувшего к мотылькам, вившимся у ее лица. - Тебе Дева-то все рассказала? Про Дом? Про часы? Про твою маму… и вообще про нас?
Ксеня замотала головой, и малявка еще некоторое время топала молча – ожидая ответа.
- Елки ж сушеные, - сказала она, поняв, - то есть ты ничего не знаешь. Восторг! – малявка скривилась, но поборола себя и пошла еще скорее: - В такую ночь ты сможешь найти домик в конце неведомых тропинок, поняла? В домике есть здоровенные часы, так вот, они могут спасти всех, кто тут застрял. Понимаешь, просто вернуть к жизни – всех. Ну, и твою маму… - девчушка взмахнула рукой. - Мне говорили: всех. Не знаю. Надо только прокрутить ручку сбоку – на себя. Запомни на всякий случай: только на себя, тогда часы пойдут в обратную сторону, волшебство рассеется… такие дела.
Она перевела дух и вдруг встала как вкопанная. Девочка застыла рядышком. Было темно, только лунные стяги пронзали кроны, достигая земли. Ксеня с удивлением прислушивалась к себе, к вырастающему где-то в глубине
в темноте
ощущению, что обязательно, обязательно надо попытаться. Вернуть маму, Божечка, вернуть маму, чтобы все было хорошо. «Да, - подумала Ксеня, - но ведь мама же как бы в раю?» Она задохнулась от волнения и подошла ближе к девчушке с белыми глазенками.
- Я бы сама, - сказала малявка, неправильно истолковав волнение Ксени, - да только не выйдет. Он учует.
- Котенок? – спросила Ксеня осторожно.
- Котенок?! Х-ха. Если бы это был котенок… да и то. Да и то.
Маленькая светящаяся девчушка внимательно осмотрелась по сторонам.
- Мы пришли, дальше мне ходу не будет. Я останусь Чувствуешь, как здесь становится страшно, жутко и тоскливо? А я вот… нет, не надо! – малявка замотала головой, - нет!!!
Ксеня удивленно посмотрела на нее.
- Мне… - малявка вдруг упала на колени и полезла куда-то на карачках, тычась вслепую в кусты. - Мне надо на дерево. Ты пойдешь со мной? Скрыться, затаиться… Спрятаться. Боюсь… Огня боюсь, людей боюсь… зверей бо-о-о…
Девочка задрожала, медленно отступая от ползавшей кругами малявки. Вдруг та подняла голову – и бросилась карабкаться на огромный толстый ствол векового дуба. Причитания и всхлипы удалялись, и Ксеня растерянно посмотрела на все еще видневшуюся тропинку. Возвращаться назад? К шарикам? Нет уж. Она сделала несколько шагов, и вдруг крики малявки стали громче.
Ксеня задрала голову.
Малышка остановилась на высоте трех, может, даже четырех Ксень. А из густого переплетения ветвей повыше выходил изящный здоровенный кот – аспидно-черный с густо-карминными полосами по крупу. Размером с леопарда, он ступал по коре дерева спокойно и уверенно, будто шел по земле, а не по стоявшему торчком дубу. Наклонив голову, зверь высокомерно смотрел на малявку кроваво-красными светящимися глазами. Быстро оскалился, обнажив острые зубы такого же черного цвета, что и шерсть. Гибко вскинул лапу, продолжая вольготно стоять, будто земное тяготение не было властно над ним. Малявка же рыдала, разрывая ворот простенькой белой ночнушки, и вдруг с неимоверной ловкостью помчалась вокруг ствола на четвереньках. Кот зафырчал, тряхнул головой и ринулся следом.
Вскрикнув, девочка бросилась прочь по тропинке, не дожидаясь исхода погони. Новый, большой и сильный демон запросто закусил бы еще и добычей покрупнее.
Вскоре тропинка свернула в совершенную уж чащобу. Замшелые огромные стволы то и дело перегораживали ее – иногда дорожка беззаботно вспрыгивала на склизкую древесину, но чаще закладывала петлю, - а вокруг перемешавшись с колючими кустами торчали пышные побеги кусачей крапивы.
Когда Ксеня добралась до полянки, она уже порядком выбилась из сил.
Сидевшая на ковре старушка почти не вызвала у нее никаких чувств или мыслей. Тем более, что морщинистая, как ведьма, бабушка чинно-благородно восседала на просторном ковре.
- Чего бегаешь? – недовольно проворчала она. – Бегают, понимаешь, не дают покоя. Чего бежать-то?! Дом – полная чаша, ковры, опять же, хрусталь, мужик, да не какой завалящий, а кровь с молоком, - бабуся почмокала губами, - да и бахарь что надо!
«Повезло, - подумала Ксеня, - еще и рехнувшаяся старушка на мою голову.»
Бочком-бочком она принялась огибать полянку по самому краю, то и дело тихонечко ругаясь в ответ на приставучие ласки крапивы.
- Ксюша, - громче и разборчивее вдруг сказала старушка, - жаль мне, жаль, деточка… Времени, понимаешь, совсем нет, совсем нет времени. Он идет, Ксюшенька, идет. Меня не пожалеет, тебя не пожалеет.
Девочка быстро огляделась. Залитая лунным светом поляна медленно погружалась в тень от набежавшей тучи. Возможно, кот – или котенок – дожидались поблизости. Она торопливо пошла прочь.
- Не туда! – с мукой в голосе крикнула старушка, - вон, вон домик-то в той стороне! – она ткнула скрюченным пальцем куда-то в небольшой просвет между деревьев. – Только стерегись, деточка, опасная то тропинка. Ах, жалость, что по другой-то тебе уж и не поспеть… А то лезь ко мне, - вдруг запричитала она. - А то ить нагрянет, сглодает!
Бабка лихорадочно полезла под ковер, неуклюже подтягивая узловатые, точно древесные корни, ноги. Ксеня уже мчалась к прогалине: бабке еще не был виден демон, а вот девочка хорошо разглядела огромного как дуб мужчину с кошачьей головой и острыми когтями на руках. Тот скользящим бесшумным шагом приблизился к ковру и одним движением нырнул под него.
Громкий визг и утробное рычание вернули Ксене совсем было потерянные силы.
Плача и утирая слезы пополам с сопельками, Ксеня добралась до домика. Изрезанные жесткой едкой травой ножки воспалились и кровоточили, пятная дорожку. Ей безумно хотелось домой – даже в собственный дом, осажденный Патриком и мамой. Лишь бы теплая постель и покой…
Темный человек – ни следа кота
а хвост ксюша а хвост вон же он хвост
или кошачьих черт – мрачно стоял у дверей домика. Абсолютно черный, только глаза полыхают алым. Демон. Ксеня почти расплакалась, но ноги ныли слишком сильно, притупляя любую другую боль; даже боль от разочарования.
Не успела.
- Пропусти, - сказала она устало.
- Доченька, - тихо сказал демон, - кровиночка моя! Ксенечка… Зачем тебе туда?! Мать твоя в ведьмы-порчеделательницы тебя прочила, Люся эта бешеная… Я же тебя уберег, деточка! Зачем ты сюда пришла?!
- Ты притворяешься! – угрюмо отрезала Ксеня, - и я тебе не верю. Пропусти!
Он не отошел от двери.
- Ты знаешь, сколько нечисти здесь накопилось? – спросил демон негромко. – Убитые жестоко и подло, а то и вовсе убитые местными отродьями – у этих есть несколько ночей в году, когда люди подвластны их силе. Некоторые, наверное, не были злыми – только когда их ловит местная Хозяйка, это уже не важно. Она изменяет умерших и подчиняет себе.
- А ты? – спросила Ксеня, подходя ближе и прикидывая, как придется проскакивать мимо демона. Пока рано. Поэтому она поддержала разговор.
- А я слишком любил тебя, - демон сверкнул алыми глазами, - потому и пришел сюда. И слишком за тебя боялся – а это… это причина, что я здесь. И что я такой. Теперь единственное, что мне под силу, – гонять исчадий и отродий Хозяйки, не пускать вовне.
Девочка кивнула, будто бы сочувствуя демону.
- Сегодня, - продолжил тот, - они все как с цепи сорвались. Я убил тринадцать! Тринадцать, и это ведь наверняка не все – до рассвета еще с дюжину расхрабрится. А я так устал… смертельно устал.
- Пропусти, - попросила Ксеня, но демон
отец
но отец
покачал головой.
- Пропусти, - отозвался эхом другой голос. Голос ее мамы. Она повернулась – словно в спину уже вонзились тысячи странных черных когтей.
- Ты, - растерянно сказала Ксеня, - ведь в раю… они говорили… как же так?
- Я здесь, - просто ответила мама, подходя ближе, и тут демон начал кричать.
- Ты?! – вопил он, низким горловым рыком завершая простое слово: - Как ты здесь…
Он помотал головой и вдруг опустился на одно колено.
- Меня, - хрипло попросил демон, - только не Ксеню.
Мама рассмеялась долгим, нечеловеческим смехом, и девочка сорвалась с места и опрометью бросилась внутрь домика. Лишь на секунду она замерла возле демона и шепнула тому на ухо: «Я верну и тебя, пап, верну! Верну всех!» Ответа
«этого-то и надо бояться, детка»
ей уже не слышно. Жуткая грязь и запустение внутри, разбросанные кости и омерзительные потеки на стенах не отпугнули ее и не остановили. Часы были важны и часы оказались видны хорошо, они словно парили в лучах прожекторов. Как в театре, как на съемках кино. Ксеня торопливо прокрутила рычаг – раз, и другой, и третий, - спеша выручить маму, ведь мама, оказывается, тоже была заперта в этом парке, где шарики и Патрик.
- Коля, - услышала девочка вдруг. - Зря ты влез во все это. Мог бы жить. Мог бы, мог бы… не захотел вот. И умирать не захотел, да?
Голова Ксени вдруг пошла кругом, завертелась вокруг тесная вонючая избушка, которой оказался домик. Она бросилась ближе к порогу, хоть пол и ходил ходуном. Схватилась за дверной косяк. Отсюда все было видно – лучше, чем ей хотелось бы. Лучше, чем хотелось бы кому бы то ни было.
Мама страшно изменилась. Огромная скособоченная бабища с длинным гнутым носом и бородавкой на подбородке щерила сабельных размеров клыки. Отец же пытался превратиться в кота – и почему-то не мог. Шатаясь, он поднимался, но снова падал, корчась от непонятной девочке боли. Ведьма подошла к нему, рывком запрокинула голову назад и вгрызлась в горло. Чистый ярко-белый свет – ни следа зелени, ни капли молочной туманности лунного свечения, - полился из разорванной шеи. Ведьма лакала свет, точно молоко… или кровь.
На мгновение – маленькую крохотную секунду – она снова стала похожа на маму. Потом на Патрика Звезду. Потом…
- Нет! – закричала Ксеня, - не трогай папы! Нет! Не обижай его!
- О, - довольно сказала ведьма, глядя на нее, - и ты тоже будешь моя, сладенькая дрянь! Иди сюда и пей свет твоего отца… а затем я научу тебя быть по-настоящему сильной.
Но Ксене не захотелось подобной силы, и ей уже не хватило сил терпеть и терять. Она кинулась драться с ведьмой, желая только дотянуться до седых косм и выдергать сколько уж сумеет.
Перепрыгнула порог… и на землю плюхнулась маленькая черная кошечка, на хвостик которой остались наплетены ленточки, что были в волосах Ксени.
- Нельзя! – безумно взревела ведьма. - Тварь! Нельзя! Сюда-а-а-а!
Кошечка устремилась в темноту со всех ног. Сегодня она будет убегать – но наступят и другие ночи, уверена пушистая охотница. Отца больше нет, а значит, его надо заменить.
«Я им всем покажу», - думала кошечка Ксеня.
- Миу, - раздалось в остывшем весеннем воздухе.
Она заблуждалась, но узнала об этом далеко не сразу.
Ступеньки скрипели, отзываясь под грузной поступью рослого широкоплечего мужчины. Весь дом на разные голоса – и потише, и погромче, - подхватывал песню сдержанной жалобы на возраст и испытания.
Нужная дверь изменилась: вместо привычного прошитого дерматина красовался лист металла. Номер… номер остался тот же.
Поколебавшись, мужчина вдавил кнопку звонка и постоял, дожидаясь, пока не раздадутся шаги.
Дверь приоткрылась, не более того, продемонстрировав блестящую цепочку.
- Чего?
- Это квартира Кошкиных, – глухо сказал мужчина, вглядываясь в одутловатое, с редкими прилизанными волосиками на плеши, лицо, показавшееся из-за края двери.
- Нет! Вы ошиблись! – обитатель квартиры смерил мужчину издевательски-наглым взглядом и добавил: - Вы ошиблись планетой, слышите, планетой! Ур-род… - донеслось до пришлеца, прежде чем дверь тяжеловесно захлопнулась.
Впрочем, закрытой она пробыла недолго.
С грохотом металлическая створка распахнулась настежь, отшвырнув назад нынешнего жильца и вывихнув ему дряблую руку. Тот отчаянно завопил, с ужасом глядя на увечье, а тем временем высокий мужчина вошел внутрь и наклонился над кричавшим.
- Это квартира Кошкиных, - повторил он, и теперь-то покалеченный заметил, что глаза у гостя молочно-белые и немного светятся, а вокруг головы вьются трое бражников «мертвая голова».
Лысый завопил еще громче прежнего, но крик продолжался недолго.
Маленькая черная кошечка сидела на краю парка и вслушивалась и в этот, оборвавшийся, вопль, и в другие, начавшиеся вскоре. Коротенький хвостик с несколько выцветшими ленточками подрагивал беспокойно и грустно.
«Понимаю, - думала кошечка, - понимаю. Но это же, подумайте сами… это же мой папа!..»
И оставалась на месте, время от времени шипя на прочих призраков, все еще блуждающих по парку.
Оставалась на месте.
И ждала.
Там на неведомых тропинках..., Обсуждение. Осень 2014
Список форумов · Архив «Пролета Фантазии» · «Осенний Пролет Фантазии 2014»
Если, конечно, всё это не следствие каких-то личных неурядиц и душевных волнений. 
А, ну да, иногда лучше без эпиграфа, но что-то они везде попадаются, модно что ли стало? Текст прямо скажем написан непрофессионально, однако из тех, в которых я вижу перспективу и мне хватит скромных сил чуточку помочь. Надеюсь мои разборы не будут мусорно-бесполезными.
опять числительные цифрой, а не прописью???
